— Какое у него было лицо? — спросила Дора.

— На нем был ужас, ужас от того, что это произошло. Понимаешь, когда он потянулся ко мне, думаю, что его пальцы попали в мою глазницу случайно. Он просто собирался схватить меня за волосы, но промахнулся. А когда его пальцы погрузились в глазницу, он попытался в страхе вытащить их. И глаз выпал, растекшись по моему лицу, отчего Мемнох был поражен ужасом!

— Ты любишь его,— глухо произнес Арман.

— Да, я люблю его. Я думаю, что он прав во всем. Но я ни во что не верю!

— Почему же ты не принял его? — спросил Арман.— Почему не отдал ему свою душу?

О, как наивно это прозвучало, как явно исходило от сердца, древнего и ребяческого, сердца столь сверхъестественно сильного, что оно смогло на протяжении сотен лет биться вместе с сердцами смертных.

Маленький дьявол! Арман!

— Почему же ты не принял его? — Тон его был умоляющим.

— Они дали тебе спастись, и у них была цель,— сказал Дэвид.— Это вроде того видения, что посетило меня в кафе.

— Да, у них была цель,— откликнулся я.— Но разве я разрушил их намерение? — Я смотрел на него в ожидании ответа — на него, мудрого, старого по человеческим меркам,— Дэвид, разве я помешал им тем, что изъял тебя из жизни? Разве я помешал им каким-то иным образом? О, если бы только вспомнить — их голоса в самом начале. Что-то говорилось о мщении. Но не просто о мщении. Но все это лишь обрывки. Не могу сейчас вспомнить. Что произошло? Вернутся ли они за мной?

Я вновь разразился рыданиями. Глупо. И снова стал описывать Мемноха, во всех его обличьях, включая образ обыкновенного человека, правда идеальных пропорций,— его крадущиеся шаги, его крылья, дым, сияние небес, пение ангелов...

— Сапфировый...— прошептал я.— Эти образы, эти вещи, которые видели пророки, пересыпая свои писания такими словами, как топаз, берилл,  огонь, золото, лед и снег,— все это там было... и Он молвил: «Испей Моей крови!» Я так и сделал.

Они придвинулись ко мне ближе. Я их напугал. Я был чересчур громогласен, чересчур одержим Они окружили меня, обняли, а Дэвид еще и прижался своим смуглым лбом к моему.

— Если позволишь...— сказал Арман, чьи пальцы скользили к моему воротнику.— Если позволишь мне испить, то я узнаю...

— Нет, все, что ты узнаешь, это то, что я верю в увиденное мною! — молвил я.

— Нет,— сказал он, качая головой.— Я узнаю кровь Христа, если отведаю твоей.

Я тоже покачал головой.

— Прочь от меня. Я не знаю далее, как будет выглядеть Плат. Будет ли он похож на нечто, чем я вытирал во сне кровавый пот? Прочь.

Они подчинились. Их круг разомкнулся. Я повернулся спиной к стене, чтобы видеть слева от себя снег, хотя теперь для этого мне пришлось повернуть голову. Взглянув на них, я нащупал рукой свернутый под жилетом Плат. Ощутив под пальцами древнюю ткань, я испытал странное, необъяснимое чувство.

Я вынул Плат и поднял его над головой, словно был Вероникой, показывающей его толпе.

В комнате настала тишина, не нарушаемая ни малейшим движением.

Затем я увидел, как Арман рухнул на колени. Дора испустила протяжный, пронзительный крик.

— Боже милостивый,— молвил Дэвид.

Охваченный дрожью, я опустил Плат, продолжая держать его за края — так, чтобы видеть отражение Плата в темном стекле окна на фоне падающего снега.

Его лик! Его лик впечатался в ткань. Я посмотрел вниз. Бог Воплощенный в упор смотрел на меня, выжженный на ткани — не нарисованный, не вышитый, а втравленный в самые волокна. Его лик, лик Господа, в момент, когда Он истекал кровью в Своем терновом венце.

— Да,— прошептал я.— Да, да.— Я упал на колени.— О да, такой законченный, до последней детали.

Я почувствовал, как Дора берет у меня Плат. Я бы не отдал его, попытайся это сделать кто-нибудь другой. Но я доверял ее нежным рукам, и Дора подняла его вверх, поворачивая в разные стороны, чтобы каждый мог увидеть Его темные глаза, сияющие на полотне!

— Это Бог! — пронзительно вскрикнула она.— Это Плат Вероники! — Ее крик сделался торжествующим и исполнился радости.— Отец, ты сделал это! Ты подарил мне Плат!

И она принялась смеяться подобно человеку, узревшему все видения, которые только можно вытерпеть; она кружилась в танце с высоко поднятым Платом, вновь и вновь повторяя одни и те же слова.

Стоящий на коленях Арман был потрясен и сломлен, по щекам его катились кровавые слезы — жуткие красные ручейки на белой плоти.

Покорный и смущенный, Дэвид просто наблюдал. Он пристально рассматривал Плат, пока тот реял в воздухе, во всю ширину растянутый у Доры в руках. Он пристально изучал мое лицо. Он рассматривал сгорбившуюся, сломленную фигуру рыдающего Армана, этого потерянного дитяти в его восхитительном бархате и кружевах, теперь запятнанных слезами.

— Лестат,— рыдала Дора, из чьих глаз потоком лились слезы,— ты принес мне лик моего Господа! Ты принес Его всем нам. Понимаешь? Мелшох проиграл! Мемнох повержен. Бог победил! Бог использовал Мемноха в собственных целях, Он завел Мемноха в лабиринт Мемнохом же созданной конструкции. Бог торжествует!

— Нет, Дора, нет! Ты не можешь в это поверить,— вопил я.— А что, если это неправда? Что, если все это было набором трюков? Дора!

Она промчалась мимо меня по коридору и выскочила за дверь. Мы трое стояли в оцепенении. Потом, услышали, как спускается лифт. У нее с собой был Плат!

— Дэвид, что она собирается делать? Дэвид, помоги мне.

— Кто теперь нам поможет? — спросил Дэвид без всякой убежденности или горечи, лишь с рассудительностью, извечной своей рассудительностью.— Арман, возьми себя в руки. Нельзя этому поддаваться,— произнес он. Голос его был печальным.

Но Арман был безутешен.

— Почему? — спросил Арман. В тот момент он был лишь стоящим на коленях ребенком.— За что?

Вот так, должно быть, он выглядел столетия назад, когда Мариус явился освободить его от венецианских захватчиков — его, мальчика, которого держали для плотских утех, мальчика, привезенного во дворец бессмертного.

— Почему же я не могу в это поверить? О Господи, я верю в это. Это лицо Христа!

Он, как пьяный, поднялся на ноги и медленно, упрямо, шаг за шагом, пошел за Дорой.

К тому времени, как мы вышли на улицу, она уже стояла и кричала перед дверями собора:

— Откройте двери! Откройте церковь! У меня с собой Плат Вероники!

Дора пнула ногой бронзовую дверь. Вокруг нее собирались смертные, слышался приглушенный шум голосов.

— Плат, Плат! — Они уставились на нее, когда она замерла на месте, показывая им свое сокровище еще и еще. Потом все принялись колотить в дверь.

Небо над головами светлело от лучей встающего солнца — еще далекого, еще скрытого в зимней мгле, но неизбежно следующего своим привычным путем, чтобы осветить нас смертельным светом, если только мы не найдем укрытия.

— Откройте двери! — завизжала она.

Отовсюду спешили люди, прерывисто дыша, падая на колени при виде Плата.

— Уходите,— сказал Арман,— ищите укрытие, пока не поздно. Дэвид, возьми его, уходите.

— А ты? Что будешь делать ты? — вопрошал я.

— Я останусь свидетелем. Буду стоять здесь с распростертыми руками,— воскликнул он,— и когда взойдет солнце, моя смерть подтвердит чудо.

Массивные двери наконец открылись. Одетые в темное фигуры в изумлении отпрянули. Первый луч серебристого света осветил Плат, а потом изнутри засиял теплый электрический свет, перемешанный со светом свечей, и потянуло нагретым воздухом.

— Лик Христа! — пронзительно кричала она.

Священник повалился на колени. Другой, более пожилой мужчина в черном — монах, священник, кто бы он ни был,— стоял с открытым ртом, глядя на Плат снизу вверх.

— Боже милосердный, Боже милосердный,— повторял он, крестясь.— Чтобы при моей жизни, Господи... Это та самая Вероника!

Мимо нас проносились люди, спотыкаясь и отталкивая друг друга, чтобы последовать за ней в церковь. Я слышал, как их шаги отдаются эхом под гигантскими сводами.