— Следуй за ним. Да не слишком близко. Сейчас не такое уж мощное движение, так что из виду ты его не потеряешь.
И они закружили по городу вслед за Биллом, объехали перекрытые улицы на западе Елисейских полей, потом снова повернули на восток.
Водитель Пьеро радостно захихикал:
— Эй, он ведет нас в сторону бульвара Барбеса. Забежим ко мне домой, выпьем по чашечке кофе.
— Я захватил с собой кофе, — охладил его радость напарник. — Заткнись и держи дистанцию.
Выливавшийся из богатых кварталов тонкий ручеек машин постепенно густел, дорогу суживали туристские автобусы, припаркованные вплотную возле тротуаров. Им пришлось опасно приблизиться к такси, но, когда между ними осталось всего три машины, такси свернуло налево и поехало на север. Не успели они завернуть за угол, как такси внезапно остановилось, и им ничего другого не оставалось, как проехать вперед. В пятидесяти метрах от машины они остановились, обернулись и стали наблюдать за Биллом. А он, расплатившись с таксистом, перешел дорогу и направился в сторону улицы Золотой Капли.
— Жди меня здесь, — выйдя из машины, приказал седовласый. Его глаза не отрывались от Билла.
Билл постоял несколько секунд на углу, огляделся. Улица изменилась почти до неузнаваемости с того далекого времени, когда его привезли сюда, окровавленного, в бессознательном состоянии. Четверть века назад! Даже тогда этот район, застроенный ветхими, перенаселенными домами, имел жалкий вид. Коренные парижане жили бок о бок с наводнившими эти кварталы беспокойными иммигрантами. Только владельцы разваливавшихся на глазах домов были довольны квартирантами, равнодушными ко всем законам. Иммигрантское население росло, нагнетая напряженность в районе и вытесняя исстари живших здесь французов в новые жилые массивы с низкой квартплатой, которые росли как грибы за окружной дорогой. Парижане презрительно окрестили эти районы «зоной». Переселение в бездушную железобетонную пустыню считалось приемлемой платой за избавление от нежелательных соседей, за исключением случаев, когда иммигранты тоже переселялись туда. Теперь парижане ютились в дешевых домах-башнях, боясь выйти вечером на улицу. Дорог не было, магазинов тоже. Их жгла обида, единственным их компаньоном стал телевизор. Ничего удивительного, что де Медем завоевал их сердца.
Билл прошел несколько кварталов и оказался у дома, где и теперь еще жили Бенгана — прямо над магазинчиком, который Сиди Бею с таким трудом удалось открыть, когда он нищим приехал во Францию. К иссушающей духоте здесь присоединялся грохот строительной техники. В неподвижном воздухе стояла пыль, от нее пощипывало глаза и пересыхал рот. На многих участках улицы дома были полностью снесены, в проломах стен виднелись обрывки дешевых обоев. Экскаваторы вгрызались в землю, роя котлованы глубиной в четыре этажа для гаражей новых домов — защищенные от угонщиков хранилища для машин, снабженные телефонами. И автовладельцы смогут названивать своим секретаршам, сообщать им потрясающую новость, что никто и не пытался добраться до их сокровищ. В оставшихся зданиях еще торговали магазинчики, в которых царили шум и хаос, мануфактурщики, завалившие рулонами тканей огромные прилавки, мясники-мусульмане, оптовые торговцы всяческой снедью. Самый большой магазин, с четырьмя витринами, находился на углу, тротуар перед ним загромождали штабеля мешков и жестяных коробок. Билл протиснулся между ними и вошел в темное помещение.
И улыбнулся, хотя на душе было тяжело. Экзотические товары и специи смотрелись великолепно. В воздухе стоял запах алжирских и марокканских базаров, сладкий пикантный аромат. Билл вдохнул, и его охватило волнение, чистый восторг воспоминаний о тех нескольких неделях весны шестьдесят восьмого…
Он петлял среди знакомых желтых мешков с манной крупой, металлических бочек с оливковым маслом. Надписи на них были так заляпаны, что их невозможно было разобрать. Наконец он подошел к каким-то мужчинам. Один парень вытаскивал мешки из кучи и сбрасывал вниз, а другой грузил их на видавшую виды тележку. Очень короткая стрижка подчеркивала шарообразную форму его головы, на руках, поднимавших и бросавших двадцатикилограммовые мешки, бугрились мускулы.
— Доброе утро. Сиди Бей наверху?
Вопрос был задан из вежливости: вот уже много недель тяжелая болезнь не выпускала Сиди Бея из квартиры. Парень оглядел Билла с нескрываемой враждебностью, потом пожал плечами, дерзко отвернулся и крикнул что-то по-арабски приятелю. Тот, ухмыляясь, продолжал сбрасывать мешки. Билл кинул на него быстрый взгляд, глаза его сверкнули, он громко вздохнул и отвернулся.
Третий мужчина, пожилой, считал мешки и что-то записывал. Словно бросая вызов жаре, на голове у него красовалась каракулевая шапка, а шея обмотана шерстяным шарфом, концы которого были аккуратно засунуты под лацканы коричневой хлопчатобумажной рабочей куртки. Поймав его взгляд, Билл криво улыбнулся. Мужчина посмотрел на молодых грубиянов, а потом раздраженно уставился на Билла, словно не понимая, чего тот хочет.
— Рад видеть вас, Моханд. — Билл сердечно пожал ему руку. — Сиди Бей наверху?
— Да, господин Дюваль, — кивнул Моханд. — Он уже не выходит оттуда. — Его глаза затуманились, казалось, он вот-вот заплачет. — Вы знаете дорогу.
Билл поставил ногу на ступеньку узкой железной лестницы, и в этот момент наверху скрипнула дверь. Он отступил назад. Мгновение спустя по лестнице спустились и молча прошли мимо него трое мрачных мужчин в дешевых костюмах, с маленькими кожаными чемоданчиками. Билл с любопытством посмотрел им вслед и поднялся по лестнице на площадку без окон, освещенную только тусклой лампочкой под керамическим колпаком. Билл деликатно постучал костяшками пальцев в дверь напротив.
— Привет, Кельтум, — мягко проговорил он, протягивая руку.
Голова Кельтум была покрыта серым камвольным платком, он полностью скрывал ее волосы и спадал на плечи. Из той же ткани был и свободного покроя халат, длинный, до самого пола. Она пристально смотрела на Билла, словно была немного удивлена его появлением, взгляд не выражал ни дружелюбия, ни враждебности. Он тоже разглядывал ее, пытаясь скрыть улыбкой впечатление, возникшее при виде болезненной бледности ее лица, отеков и кругов под глазами. Видно, она очень мало спала и очень много плакала.
Кельтум резко кивнула, словно только сейчас узнала его.
— Привет. — И, не подав руки, отошла в сторону.
Билл опустил руку и улыбаясь прошел мимо нее. В квартире его улыбка уже выражала неподдельное удовольствие. В тесной прихожей царил такой же беспорядок, как и прежде. На украшенном богатой резьбой столе, который стоял у стены, совершенно не было свободного места: куклы, фарфор, бронзовые статуэтки, фотографии в рамках, разные безделушки. Чучела птиц с ярким оперением сидели на искусственных ветках под двумя одинаковыми стеклянными колпаками. У него закружилась голова от множества собственных отражений, мелькавших в зеркалах, словно он попал в ярмарочную комнату смеха. И снова чудесный мир запахов: кориандр и кардамон, мускатный орех и корица — то, что мадам Бенгана всегда кладет в свои вкуснейшие блюда. А еще душистый черный кофе, ценимый Сиди Беем выше мятного чая, традиционного напитка североафриканцев. Так Билл и вошел, опередив Кельтум, в гостиную с сияющей улыбкой на губах.
В комнате совершенно ничего не изменилось. Пол покрыт облезлым линолеумом, наполовину скрытым шерстяными половиками, два ужасно неудобных, чересчур мягких кресла, парчовый диван с множеством подушек. А в самой середине комнаты — покрытый клеенкой обеденный стол с неизменной вазой, полной пластмассовых цветов, вокруг которого на четырех деревянных стульях вечерами восседала вся семья, обедала и смотрела телевизор с огромным экраном. С фотографии в рамке, висевшей на стене среди безвкусных эстампов со слащавыми пейзажами, улыбался Ахмед.
— Добрый день, Уильям. Добро пожаловать.
Биллу казалось, что он подготовился к встрече, и все же при виде Сиди Бея улыбка исчезла с его лица. Старик лежал на диване обложенный подушками, стоявший рядом телевизор показывал арабский видеофильм. Ноги были укутаны клетчатым пледом с бахромой, пижамная куртка съехала куда-то набок, неделю не стриженная седая борода выглядела неопрятно и закрывала расстегнутый воротник пижамы. Несколько месяцев назад, уже очень больной, он еще сохранял свою былую физическую силу, оставался мускулистым, не подвластным годам, как человек, праведно проживший жизнь. Теперь же сила и хорошее настроение покинули его, и, изможденный, осунувшийся, сморщенный, он превратился в злую карикатуру на самого себя. Билл шел по комнате, волнение душило его.
