Старик вздохнул, прикрыл глаза, еще раз повторил:

— Живите в мире...

Но мира не настало в осиротевшей без мужчин семье Ержан-максума.

— Гадина! Потаскуха! Едва ты переступила наш порог, как на нас обрушились несчастья. Ты, негодная, приволокла их за собой, как змея свой шелудивый хвост! — так ругала Фирюзу свекровь Мохира, жена Ержан-максума, высохшая, пожелтевшая от старости и злости.

Пока был жив старик, она молчала, но теперь дала своей злости волю.

Фирюза и сама чувствовала себя виноватой в том, что произошло с Базарбаем. Лгать она не могла: конь и халат, в котором ускакал человек, выстреливший в Ибрагимова, действительно принадлежали Базарбаю. Она не хотела об этом говорить, а прокурор ее вынудил.

Признайся она сейчас свекрови, что любит Базарбая, та, несомненно, изъязвила бы ее насмешками. И в самом деле: разве отправит любящая жена своего мужа в тюрьму? Ну а если он действительно преступник? Если он убил человека? За что? Из глупой ревности. Фирюза ведь только когда-то еще в школе и виделась издалека с Ибрагимовым. Правда, как-то под вечер (это было уже в то время, когда Ибрагимов стал следователем и приехал в Абат) они встретились у сельмага. Ибрагимов поздоровался. Фирюза ответила зардевшись.

— Подождите минутку! — сказал он и вошел обратно в магазин.

Быстро вернулся и высыпал в карман камзола Фирюзы горсть шоколадных конфет. Она смутилась так, что слезы едва не брызнули из глаз, и убежала.

Женщины, которых всегда полно у сельмага, видели это, и, конечно, молва пошла по всему аулу.

Базарбай был в степи, но когда он вернулся — Фирюза хорошо запомнила это, — свекровь что-то долго шептала ему на ухо. Придя к Фирюзе, Базарбай уже не был ласков с ней так, как всегда после долгой степной отлучки, а молчал, ворочался с боку на бок. Она так и не решилась спросить, что его мучит. Лишь потом он отошел сердцем, но ненадолго, потому что сказал, с трудом произнося слова:

— Говорят, тот... Ибрагимов к нам в аул приехал.

Сердце Фирюзы готово было выпрыгнуть из груди и выдать ее. Она не стала оправдываться. Прижалась к тяжело вздохнувшему Базарбаю и прошептала:

— Я ни о ком знать не хочу. Я тебя люблю.

— Горло перегрызу, сердце вырву и выброшу псам, пусть только кто до тебя дотронуться посмеет!

Он уже засыпал, когда она все-таки решилась спросить:

— Джаным, зачем понадобилось твое ружье Наврузу?

— Волк к ним в усадьбу повадился, — ответил Базарбай. — Если не убить зверя, беды не оберешься.

Она уже не сомневалась в том, что это Ибрагимову грозит беда. И надо его спасать.

Когда Фирюза тихонько поднялась, оставив спящего Базарбая, и, как птица распластав крылья, понеслась в широком платке по пустынным улочкам аула к кузнице, она была уверена, что где-то в темноте уже стоит Навруз с охотничьим ружьем на изготовку.

Все же не всю правду сказала она прокурору. Не полчаса, а гораздо больше провела она, прижавшись к глиняному забору, глядя на Ибрагимова. И не решалась постучать в окно.

Вывел ее из оцепенения выстрел. Фирюза вскрикнула и обернулась. В бледном свете луны она увидела человека в халате из бекасама с очень широкими полосами. Ни у кого в ауле не было другого такого халата, и Фирюза этим гордилась. Ей продала эту ткань подруга-продавщица из турткульского магазина, когда Фирюза собиралась выходить замуж.

Дома Базарбая уже не оказалось. Фирюза не стала спрашивать у родителей, где их сын. Не замечая проклятий, которыми осыпал ее Ержан-максум, она прошла в комнату. Открыла сундук и торопливо перебрала все, что было там сложено. Халат из бекасама исчез.

Фирюза опустилась на пол, уткнулась головой в окованный край сундука и беззвучно зарыдала.

Боль кольнула сердце. Фирюза, вскрикнув, проснулась. Пора вставать: подоить коров, развести огонь в очаге. Фирюза осторожно притронулась губами к посапывающему младенцу, вышла во двор.

Воздух был по-летнему теплым, хотя на траве лежала обильная роса. Бегом, как в недавней юности, помчалась Фирюза босиком по ласковой траве к ограде, где был сложен хворост. С охапкой в руках возвращалась она к дому, а у арыка, отделявшего двор от сада, ее уже поджидала свекровь.

— Вот так-то! — злорадно произнесла Мохира.

Она стояла, уперев руки в бока. И неожиданно закричала, пронзительно, бесстыдно:

— Люди добрые! Соседи любимые! Идите, гляньте на эту развратницу!

Из ближних домов выбежали заспанные хозяйки. Появились и мужчины.

— Где была, потаскуха! — потрясая жилистым кулаком, наступала на перепуганную Фирюзу старая Мохира. — Горе мне, люди! Мужа своего, сыночка моего родного Базарбая, гадина эта упрятала в тюрьму. Ребеночка своего, внука моего ненаглядного, средь ночи бросила, а сама снова шлялась.

Фирюза, испуганная и растерянная, пыталась сказать, что ей просто захотелось пробежаться по саду за хворостом, но ее слова только пуще разозлили старуху.

— Бессовестная! Зачем тебе понадобился хворост, когда у очага его полно!

В ярости старуха кинулась на Фирюзу, стала рвать на ней волосы, щипать и царапать.

Фирюза не сопротивлялась. Она покорно переносила побои до тех пор, пока старуха не вздернула подол ее платья. На миг перед всеми мелькнули ее голые ноги. Фирюза прижала платье к бедрам, заплакала.

— Оставьте вы ее в покое, бедную, — сказал один из соседей, удерживая за руки Мохиру. Но старуха с неожиданной силой вырвалась и снова кинулась к Фирюзе.

— На этой падшей даже белья нижнего нет! — вопила она. — Вы видите это, люди! О-о, позор моей седой голове! За что она бесчестит меня? — Мохира вновь вцепилась в Фирюзу острыми пальцами. И тут Фирюза не выдержала. Она оттолкнула старуху. Упав на землю, та дико закричала:

— Убила меня, проклятая! Спасайте меня, люди! Спасайте!

Не глядя на Мохиру, гордо вскинув голову, Фирюза прошла в дом и минуту спустя вышла, прижимая к груди ребенка.

— Стой! — старуха резво вскочила. — Не пущу! Остановите ее, — обратилась она к толпе. — Задержите! Она внука моего утопить хочет. Она и его изведет, погубительница!

Не оглянувшись, Фирюза побежала.

Старуха вопила, грозила. Потом стала умолять парней, чтобы Фирюзу задержали. Но никто не тронулся с места.

— Пропадет она, бедная, — вздохнула пожилая женщина, — одна, с ребеночком.

— Не пропадет, — возразил широкоплечий крестьянин. — Куда б ни пошла, все будет лучше, чем у этой ведьмы. Ну, чего стоите! — вдруг закричал он. — Забот своих, что ли, нет?

И все сразу разошлись, оставив Мохиру, лохматую, охрипшую, все еще сыплющую проклятиями.

Убедившись, что никто за ней не гонится, Фирюза немного успокоилась. Она миновала окраину поселка, поднялась по извилистой тропинке на зеленый холм, с которого был хорошо виден весь Абат.

«Ты красив, родной мой аул! Ты дорог моему наболевшему сердцу! Разве покинула бы я тебя по доброй воле? Каждый кустик, цветок, тропинка — все здесь мое, все мило сердцу. Но нет больше сил, замучила старуха».

Вытерев глаза, Фирюза пошла дальше, поднимая босыми ногами мягкую дорожную пыль.

Навстречу ей ехал всадник. Фирюза закрыла лицо краем платка и хотела пройти мимо. Но всадник — это был секретарь аульного Совета Сайимбетов — легко соскочил с лошади и остановил молодую женщину вопросом:

— Куда это вы в такую рань?

Он будто не замечал, что Фирюза даже не успела косы заплести и теперь прятала свои густые волосы под платок. Темные пряди выбились наружу, отчего щеки Фирюзы казались еще бледней.

Она молчала, не зная, что и как ответить. И длилось бы это молчание, наверное, очень долго, если бы Сайимбетов не сказал решительно:

— Садитесь, соседка, в седло. Умаялись, наверное, с ребенком-то на руках?

— Куда же вы меня повезете? — испуганно спросила Фирюза. — В аул я не вернусь. Ни за что на свете. Мохира еще пуще опозорит, убьет.