В середине июня были проведены штабные игры на тему грядущей операции. 22 июня, по воспоминаниям Жукова, «оба фронта провели разведку боем. В результате удалось уточнить расположение огневой системы противника непосредственно на его переднем крае и расположение некоторых батарей, которые раньше не были известны».

Операция «Багратион» началась 23 июня.

«Когда готовилось решение о прорыве обороны, командующий 3-й армией генерал-лейтенант А. В. Горбатов предложил нанести удар танковым корпусом Б. С. Бахарова несколько севернее – из лесисто-болотистого района, где, по его данным, была очень слабая оборона противника, – писал Жуков в “Воспоминаниях и размышлениях”. – С А. В. Горбатовым не согласились и приказали ему готовить прорыв на участке, указанном командованием фронта, так как иначе пришлось бы передвигать на север и главный удар 48-й армии.

Началось сражение. Прорыв обороны противника развивался медленно. Видя это, А. В. Горбатов обратился с просьбой разрешить ему выполнить свой первоначальный план и нанести удар танковым корпусом севернее. Я поддержал предложение А. В. Горбатова».

Эти слова создают впечатление, будто маршал почти и не волновался тогда. О его внешней невозмутимости вспоминали и другие участники событий.

«В этой обстановке, – вспоминал маршал артиллерии Н. Д. Яковлев, – командарм А. В. Горбатов, человек, прошедший уже немалый армейский путь и хорошо понимавший всю сложность ратного труда, вел себя сдержанно, пожалуй, даже спокойно. И в этом спокойствии чувствовалась его твердая уверенность в том, что командиры корпусов, дивизий и полков его армии, несмотря ни на что, достойно выполнят свой воинский долг. Поэтому старался не особенно-то тревожить их телефонными звонками, а терпеливо ждал дальнейшего развития событий. Г. К. Жуков тоже ничем не выдал своего волнения. Он даже не беспокоил командарма, а, прогуливаясь по рощице, в которой располагался НП армии, лишь изредка интересовался сообщениями о боевой обстановке в целом на фронте и у соседа – в войсках 2-го Белорусского фронта. Так же выдержанно вел себя весь день, вечер и ночь, а потом даже и следующий день. Такому хладнокровию можно было только позавидовать».

25 июня войска 1-го Прибалтийского фронта и 3-го Белорусского фронта окружили под Витебском пять немецких дивизий, а на следующий день освободили сам город. 27 июня войска 1-го Белорусского фронта проделали то же самое под Бобруйском – а когда поступили сведения, что окруженная группировка готовит прорыв, ее просто разнесли бомбами.

«Операция вполне удалась, – констатировал Г. К. Жуков. – Противник был опрокинут, и танкисты Б. С. Бахарова, выигрывая фланг группировки противника, стремительно двинулись к Бобруйску, отрезая немцам единственный путь отхода через реку Березину.

После этого удачного маневра наших войск противник начал отход с рубежа Жлобин – Рогачев, но было уже поздно. Единственный мост у Бобруйска 26 июня был в руках танкистов Б. С. Бахарова.

Танковый корпус М. Ф. Панова, выйдя в район северо-западнее Бобруйска, отрезал все пути отхода противнику, находившемуся в самом городе.

Таким образом, 27 июня в районе Бобруйска образовалось два “котла”, в которых оказались немецкие войска 35-го армейского и 41-го танкового корпусов общей численностью до 40 тыс. человек.

Мне не довелось наблюдать, как проходила ликвидация противника в Бобруйске, но я видел, как шел разгром немцев юго-восточнее его. Сотни бомбардировщиков 16-й армии С. И. Руденко, взаимодействуя с 48-й армией, наносили удар за ударом по группе противника. На поле боя возникли сильные пожары: горели многие десятки машин, танков, горюче-смазочные материалы. Все поле боя было озарено зловещим огнем. Ориентируясь по нему, подходили все новые и новые эшелоны наших бомбардировщиков, сбрасывавших на противника бомбы разных калибров. Весь этот жуткий “хор” дополнялся артиллерийским огнем 48-й армии…»

28 июня советские войска уже обошли группу армий «Центр» с обоих флангов и вышли на позиции для удара в сторону МинскА. Гитлер тем временем заменил командующего Буша на другого генерал-фельдмаршала – Моделя. «Мы, откровенно говоря, несколько удивлялись их грубо ошибочным маневрам, которые обрекали войска на катастрофический исход, – комментировал ситуацию Г. К. Жуков. – Вместо быстрого отхода на тыловые рубежи и выброски сильных группировок к своим флангам, которым угрожали советские ударные группировки, немецкие войска втягивались в затяжные фронтальные сражения восточнее и северо-восточнее Минска».

8 июля 1944 г. группировка немецких войск из 4-й армии, окруженная в ходе операции по освобождению Минска, официально капитулировала. До этого в течение нескольких дней окруженцы пытались прорваться вслед за своими более удачливыми, то есть успевшими отступить на запад, собратьями. 5 июля из «Минского котла» была послана последняя отчаянная радиограмма, адресованная командованию группы армий «Центр»: «Сбросьте с самолета хотя бы карты местности. Или вы уже списали нас?»

Боеприпасы у немцев кончались, а попытки пойти на прорыв с холодным оружием оказывались тщетными. Высшие офицеры оказались в числе тех, кто успел спастись бегством, поэтому командование теми, кто был заперт в «Минском котле», принял на себя командир 12-го армейского корпуса В. Мюллер. Понимая, что при непрерывном обстреле и бомбежках его люди обречены, он организовал еще две попытки прорыва, которые сорвались.

Утром 8 июля Мюллер отправился к советским позициям и сдался представителям 121-го стрелкового корпуса 50-й армии. Сразу же после этого он издал приказ, предписывавший подчиненным организованно последовать его примеру. Под Минском попали в плен более 35 тыс. немецких солдат.

Порой Г. К. Жукову приходилось решать вроде бы военные задачи, но на самом деле имевшие ярко выраженный политический подтекст. Так было в августе 1944 г., когда именно ему пришлось выбирать – посылать своих солдат в бой, понимая, что выполнить боевую задачу они не сумеют, потому что устали и не имеют необходимой поддержки, или ослушаться Сталина. Выбор не просто нелегкий – смертельно опасный. Но Жуков, которого так часто обвиняют в жестокости, предпочел рискнуть собственной головой перед гневом Верховного.

А ситуация была отчаянная.

1 августа 1944 г. в Варшаве началось восстание против немецких оккупантов. Его организаторами были командование Армии Крайовой и представители польского правительства в изгнании, находившегося в Лондоне. Восставшие рассчитывали на быстрое наступление советских войск. Но одновременно с этим уже в то время существовала версия, что эмиссары правительства в изгнании рассчитывали, что если не вся Польша, то как минимум Варшава будет освобождена силами самих поляков, что подчеркнет независимость страны и снимет угрозу установления советской власти.

Западная пресса упрекала советских руководителей в том, что войска Красной армии не спешат оказать помощь повстанцам.

Тем временем И. В. Сталин велел Г. К. Жукову оценить ситуацию на подступах к Варшаве и понять, можно ли оказать необходимую военную поддержку повстанцам. Оказалось, что в тот момент это практически невозможно: «Чтобы оказать помощь восставшим варшавянам, советские и польские войска были переправлены через Вислу и захватили в Варшаве Набережную. Однако со стороны Т. Бур-Комаровского вновь не было предпринято никаких попыток установить с нами взаимодействие. Примерно через день немцы, подтянув к Набережной значительные силы, начали теснить наши части. Создалась тяжелая обстановка. Мы несли большие потери. Обсудив создавшееся положение и не имея возможности овладеть Варшавой, командование фронта решило отвести войска с Набережной на свой берег».

Жуков в своих мемуарах предельно лаконичен: «По заданию Верховного к Бур-Комаровскому были посланы два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но он не пожелал их принять».

Оценив происходящее на фронте, он был вынужден констатировать, что немедленное наступление не имеет шансов на успех. Войска измотаны, коммуникации растянуты. Еще до получения известий о начале восстания стало ясно, например, что танкам не хватает горючего. Следовало дать передышку, подтянуть тылы и только тогда начинать наступление на Варшаву.