Она пришла гораздо быстрее, чем он мог надеяться. Неужели сидела, уже одетая, перед окном своей спальни в ожидании его сигнала? Она буквально влетела в дверь, к тому же без шляпки, так что коса болталась из стороны в сторону. Башмаки и подол накидки были в снегу и брызгах грязи — видно, бежала от дома до самой конюшни.

— Вас так долго не было, — сказала Дженис, едва отдышавшись.

Люк взял фонарь, и они направились в дальний конец конюшни, к Эсмеральде и ее щенкам.

— Как вы здесь? Что нового? — стараясь не выказывать особой заинтересованности, спросил Люк.

Дженис откинула косу назад.

— Полно событий. А у вас?

— Казалось, им не будет конца. — Потому что он не мог видеться с ней.

Они остановились перед денником, и Люк, как и прежде, повесил фонарь на гвоздь. Щенки стали еще активнее, и Эсмеральде, бедняжке, приходилось прилагать немало усилий, чтобы уследить за ними.

Дженис оперлась рукой о дверцу и рассмеялась:

— Ох, как же приятно их видеть!

— Вы не заходили к ним сегодня?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, по правде говоря: не было времени — пыталась отыскать дневник вашей матери. Мне пришлось рассказать все служанке: может, она и кажется эксцентричной, но совершенно надежна и полностью заслуживает доверия. И кроме того, она может посещать такие места, куда я не имею доступа, а также поговорить с другими слугами.

— Я искренне надеюсь, что она проявит больше находчивости, чем это было в вашей карете.

— Совершенно в этом уверена. Но вернемся к моим дневным занятиям. После того как просмотрела каждую книжную полку в библиотеке герцога и ничего не нашла, я посетила ее светлость. Она была в образе королевы, а когда она в таком состоянии, то, видимо, не знает, кто есть кто. Позже она снова превратилась в дружелюбную вдовствующую герцогиню, но я подумала, что еще слишком рано спрашивать ее о вашей матери. Я понимаю, что вы дали мне всего неделю, чтобы отыскать этот дневник, но мне приходится действовать осторожно.

Она была так близко, что Люк никак не мог сосредоточиться.

— Что‑то вы сегодня молчаливы. То есть говорите столько же, сколько всегда, — съязвила Дженис, так и не дождавшись от него хоть какой‑то реакции на свои слова.

— Не случилось ли чего‑то еще в этот богатый событиями день? — наконец выдавил Люк.

Девушка глубоко вздохнула:

— Сказать по правде, случилось.

И она поведала, как отвезла ее светлость в малую гостиную и о драме, разыгравшейся вслед за этим. По крайней мере ту ее часть, когда герцог приказал ей развернуться и отвезти вдовствующую герцогиню в ее спальню.

— Вы так ему и сказали: чтобы не препятствовал вам? — Люк не мог в это поверить.

— В сущности, да. Я не могла допустить, чтобы герцогиня покинула эту гостиную, так и не взглянув на пейзаж, открывающийся из ее огромных окон. Но затем…

Дженис замолчала, и Люк мягко ее подтолкнул:

— Затем что?

— Герцог сказал, что его дядя Эверетт утонул в том самом пруду, который скрывают деревья, хорошо видные из того самого окна. А ее светлость заплакала…

Эверетт. Отец Люка.

Услышать, каким образом он умер, было подобно удару в солнечное сплетение.

Лицо Дженис вспыхнуло жарким румянцем.

— Я тогда почувствовала себя полной идиоткой. Ведь я старалась помочь.

Люк с трудом пришел в себя и попытался вникнуть в суть ее слов.

— Нет, вы не должны себя винить. Вы же хотели помочь…

Ее храбрость достойна восхищения. Если бы только она знала, с каким чудовищем вступила в единоборство. Но он не мог позволить себе сказать ей об этом.

— Значит, вы намерены убедить Холси переселить герцогиню в другое крыло?

— Да. Но нужно подумать как.

Люк ощутил укол сожаления, но тут же постарался о нем забыть. Она еще не знает, что у нее не осталось времени. Ей захочется немедленно собрать вещи и поскорее уехать, когда он расскажет о вероломстве герцога. И к этому Люку нужно было подготовиться.

— Теперь вы расскажите, как провели то время, что мы не виделись, — попросила Дженис.

Люк недоверчиво посмотрел на нее — никто никогда не интересовался его делами, — но девушка, похоже, действительно хотела услышать, чем он занимался.

— Сэр Майло, что прибыл в поместье вчера утром, здесь заскучал и потребовал, чтобы я сопровождал его назад в Брамблвуд. В местном баре он упился до бесчувствия и уснул, а я тем временем от него сбежал и возвращаться не собираюсь. Если он и пожалуется герцогу, то я скажу, что сэр Майло сам отослал меня домой. В любом случае он ничего не сможет вспомнить.

Она зажала ладошкой рот, но Люк услышал хихиканье. Справившись со смехом, Дженис прошептала:

— Извините. Как видно, и вам сегодня пришлось нелегко.

— Да, денек был еще тот.

— Вы спешили вернуться в поместье из‑за дневника?

«Чтобы поцеловать вас». Неужели она не понимает, что это влекло его сюда гораздо сильнее, чем что бы то ни было еще?

— Вы правы, — сказал он. — Но не только.

— Почему же еще?

Он пожал плечами:

— Этого я вам не могу сказать.

— Но я хочу знать! — Она упрямо вздернула подбородок.

Он ничего не ответил, и некоторое время они молча наблюдали за Эсмеральдой, которая усердно вылизывала свое потомство.

— Кто возьмет всех этих щенков? — задумчиво спросила Дженис. — У вас есть кто‑нибудь на примете?

— Месяца два они должны оставаться с Эсмеральдой.

«Вы уедете гораздо раньше», — с сожалением осознал Люк.

Опять наступило неловкое молчание. Эсмеральда закончила вылизывать последнего щенка, и все семейство улеглось спать.

Люк наконец решился спросить о том, что волновало его больше всего:

— А как герцог? Уже успел вас очаровать?

Дженис молча пожала плечами, и этого Люк вынести уже не мог: обхватив ее талию — в этой чертовой зимней накидке, — нагнулся и поцеловал.

Этот поцелуй ничуть не уменьшил сковывавшее его напряжение, но, подобно восхитительному закату в конце тяжелого трудового дня, внезапно заставил ощутить радость, несмотря на все остальные неприятности.

Крупные неприятности.

Сестра Бриджет выбивалась из сил. Каждую неделю кто‑нибудь еще отказывался помогать сиротскому приюту — торговец здесь, фермер там. Местный священник пытался объяснить Люку, почему приюту постоянно не хватает еды и ресурсов, почему становится все меньше семей, желающих принять к себе ребенка.

Увидев это, Люк испытал страх: вскоре никто уже не осмелится помогать сестре Бриджет, — и он знал, что все это дело рук Грейсона.

Люк чувствовал, что Дженис так же рада встрече, как и он, что и она нуждается в этой чувственной передышке. Он прижал ее голову к груди и снова крепко поцеловал. Поцеловал так, как рабочий, солдат или боксер — Люку довелось побывать в их шкуре — поцеловал бы свою женщину.

Дженис не была таковой — и никогда не станет, — но на несколько минут он мог вообразить, что она принадлежит ему.

С ее губ сорвался легкий стон, и он снова поцеловал ее, потянувшись к пуговицам ее накидки. И тогда девушка отстранилась и сама энергично расстегнула их, молча наблюдая за ним. Ее губы были сжаты, и всем своим видом она выражала решимость.

Когда она взяла его за руку, Люк понял, о чем она просит, взял фонарь и на этот раз позволил ей вести его в кладовку, где не было ничего, кроме скамьи. И пола.

Но там зато было тепло, так что они смогли сбросить верхнюю одежду.

Люк, скрестив ноги, сел на свою куртку и притянул Дженис к себе на колени. Обхватив лицо ладонями, она так страстно поцеловала его, что он чуть не задохнулся. Ее тело тесно прижималось к нему. Ее бедра сжимали его возбужденное естество. А затем она опустила руку и принялась поглаживать его затвердевший ствол через брюки.

Он отстранился, перехватив ее руку.

— Вы не знаете, что делаете.

— А зачем мне что‑то знать? Я хочу прикасаться к вам. Безумно. И буду.

— Это небезопасно.

— Мне это известно. Я хочу, чтобы вы были опасным со мной, мистер Каллахан.