— Слышь, Мишак, а Мишак, спишь? А то б я тебе рассказал, как я сейчас с господином юнкером схлестнулся…
Дениска укрылся с головой, прижался к Колоску и уснул.
Глава 7
В середине сентября прошел слух об эвакуации лагеря.
Ранним утром Терентьич, обходя расположение полка, улыбаясь, говорил:
— Ну, «поехал казак на чужбину далеку». Собирайтесь, товарищи, завтра выступаем.
— Куда повезут-то, товарищ командир?
— В лагерь Цербст.
— Далеко?
— Далеко!
На следующий день полк в боевом строю прошел через городок. Полковой оркестр играл марш.
На углу группа рабочих слесарной мастерской возбужденно махала красноармейцам кепками.
Впереди рабочих, умеряя восторг толпы, стояли двое жандармов. Девушка-работница вскинула руку, бросила платок, один из бойцов ловко поймал его. Жандарм, улыбаясь, погрозил пальцем. Все были настроены благодушно, маленькая площадь у станции наполнилась шумом и смехом.
Дениска и Колосок присели, прислонившись спиной к ограде сквера, перекидываясь словами. По рядам ходили рабочие, протягивая мозолистые руки, крепко жали руки бойцам, а потом, опасливо оглядываясь на жандармов, совали красноармейцам хлеб, ветчину, табак, даже белье.
— Руссен — карош товарищ, — говорил немец, протягивая кулечек. — Их бин айн арбайтер — работник, ду бист руссише арбайтер — работник, карошо, — он тряс улыбающемуся бойцу руку, подходил к другому.
Около Дениски и Колоска остановились пожилой рабочий с женой. Жена заметив, что на Дениске порванная рубаха, что-то сказала мужу, жевавшему сигару. Тот улыбнулся, неожиданно снял с себя пиджак, протянул Дениске.
— Нет, нет, что вы, — тронутый до глубины души, замахал руками Дениска. — Я не возьму.
— Бери, Дениска, — сказал Колосок. — Этот не попрекнет, — и улыбнулся. — Бери для укрепления Интернационала!
— Да я… что ж я… Спасибо, брат, — с трудом проговорил Дениска, бережно пожимая своими ручищами руки немецкого рабочего и его жены.
В вагоны садились десятками, соблюдая порядок.
Внутри вагона было чисто, но пусто и прохладно. По перрону сновали жандармские офицеры. Поезд тихо тронулся, постепенно ускоряя ход. Дениска пролез к дверям, взглянул на уходившую платформу, улыбнулся: в группе провожающих он отыскал рабочего с женой.
— До свидания! — крикнул он, взмахивая широкой ладонью.
— До свидания!
Платформа промелькнула, растаяла вдали.
— Заводи песню, братцы.
И вот повел голоса мягкий тенор:
Сижу за решеткой, в темнице сырой,
Вскормленный в неволе орел молодой.
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном.
Поддакивали песне колеса, а в открытую дверь виднелась чужая степь, окутанная туманными облаками.
Сидит он уж тысячи лет,
И нет ему воли, все нет.
В полночь промелькнул блестящий Кенигсберг, сквозь отворенную дверь обрызгивая бойцов светом. Город отшумел, опять пахнуло теплом вспаханных полей. Охваченный тоской по воле, Дениска лежал, перебирая в уме события последних дней. В памяти мелькнули юнкер, рабочий с протянутым пиджаком, а потом навалилось что-то черное — Дениска спал.
Проснулся в Штеттине. Долго смотрел на синь вспененного моря.
— Колосок, а воды-то сколько! Батюшки мои родные, а пароходы!..
Вскочил, добрался до дверей и отшатнулся: по полотну железной дороги цепью стояли полицейские, искоса поглядывая на вагоны.
— Эх, сколько их, Михайло, набежало, больше, чем нас!
— Порядок, Дениска, порядок, — усмехнулся Колосок.
Из пакгауза вышла группа портовых рабочих. Перед цепью полицейских остановилась. Крайний грузчик, незаметно пройдя мимо зазевавшегося полицейского, перескочил через шпалы, подбежал к вагонам. Встревоженные полицейские опрометью бросились вперед, стараясь схватить рабочего. Он обернулся, протянув длинные узловатые руки. Подбежавший сзади полицейский вдруг поднял палку и ударил грузчика по голове. Грузчик согнулся, будто выбирая место для падения, неожиданно выпрямился и с размаху хватил кулаком полицейского.
— Бей их, гадов!
— Давай, давай, братцы, — кричали бойцы, и старшие с трудом удерживали их в вагонах. Рабочие, разрывая цепь, бросились к поезду, окружили полицейских.
Паровоз, грохоча, рванулся с места, но долго еще бойцы слушали, как ухает порт голосами дерущихся докеров.
Вышли за город, мелькнули белые шоссейные ленты дорог, обсаженные деревьями, а по другую сторону закипело море, гневное, Балтийское.
Вечером поезд остановился в приморском городке. На рейде качался двухбортный товаро-пассажирский пароход «Гамбург».
Выгрузились из вагонов. В портовой столовой полк накормили морковным супом. Торопливо повели на посадку.
Отчалили. В трюме, где разместили бойцов, было душно, но выходить на палубу запрещалось. Наверху ходил часовой, гулко громыхая коваными сапогами. Проплыли мол. Открылось бескрайнее, вздыхающее море. Пароход закачало сильней. В иллюминаторы били пенистые волны.
Побледневший Колосок, облокотившись на седло, закрыл глаза, докуривал папиросу.
— Спишь, что-ль, Миша? — допытывался Дениска.
— Нет. Что-то, плохо…
Дениска встал, шатаясь, дошел до лестницы, ведущей на палубу, ухватился за перила. Часового не было видно. Дениска взбежал по лестнице, потом крикнул вниз, в трюм:
— Вылазь, ребята! Выходи на воздух!
На палубе было прохладней, дышалось легче. Но море ходило ходуном, и в этот день немало бойцов узнало, что такое морская болезнь.
Лишь к вечеру полегчало. Дениска спустился в трюм, отыскал измученного Колоска, лежавшего на нарах.
— Эх, как тебя свернуло! Вставай, Миша! Пойдем со мной на лестницу, там веселей.
— Не могу, — Колосок беспомощно приподнял голову и вновь уронил ее.
Дениска, обхватив друга, выволок его на палубу.
— Вот тут, Миша, и сядем.
Обдуваемый ветерком, Колосок постепенно стал приходить в себя. На горизонте показались далекие берега. Дениска и Колосок жадно ловили глазами землю.
— Эх, в степь бы теперь.
— Да, Колосок, в нашу, раздольную!
Прошел матрос, раскидывая руками.
— Что это там за берег, камрад?
Матрос непонимающе взглянул на бойцов, но потом, посмотрев, куда протянута рука, улыбнулся:
— Познань.
— Понимаем, товарищ, это слово для нас очень даже понятное, — непривычно многословно ответил Дениска. Он вспомнил познанского стрелка, спасшего ему жизнь, и вновь стал рассказывать Колоску о неведомом познанском друге.
Быстро темнело. В волнах переливались спящие звезды, ныряли в глубину.
Ночью стали на якорь. За бортом глухо рокотало море. Трещала обшивка, в трюме был слышен каждый удар волны.
С моря несло пронизывающим соленым ветром. Дениска достал узелок с вещами, вынул подаренный пиджак, надел.
— Ну, вот и пригодился! — раздвинул плечи. — В спине узковат, а так — хорош.
Вышел на палубу, прошелся, разминая руками смятые бока пиджака, любовно ощупывая пуговицы. Крепкие.
На рассвете пароход вновь тронулся, бороздя носом успокоенное море. За кормой текла кружевная, расшитая белыми узорами голубая лента, за пароходом летели стаи чаек. Навстречу, волоча за собой ленту дыма, к берегам оставленной Познани прошел пароход, и Дениска послал с ним мысленный привет родине неведомого друга.
В полдень зашли в какой-то порт. Долго дожидались, пока из города прибудет охрана. Она явилась на грузовиках, вооруженная винтовками. Бросили сходни.
Шли по земле, а она уходила из-под ног, покачиваясь, словно палуба. Повели куда-то на окраину города, торопливо подгоняя отстающих. На станции снова погрузили в вагоны по сорок человек. Начальник станции кричал на кондукторов. Рядом с ним стояла девочка лет десяти, раздавливая пальцами лепестки поздней увядающей гвоздики.
