— Как тебя звать? — спросил его Дениска и дружелюбно похлопал по плечу.

— Казимир Станиславович Стецкий, — передернув плечами, ответил управляющий.

— Ой, как длинно, — сказал Дениска и почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Ему улыбался китаец:

— Обоса шибка плоха, буду с тобой, хоросо? Дениске стало приятно, что вот уже и к нему кто-то лепится, как лепился он сам к душевному Дударю.

— Ну что ж, — ответил Дениска, направляясь на кухню, — ты за меня держись, со мной не пропадешь.

В кухне за длинным столом сидели человек семь бойцов и нетерпеливо ожидали ужина. Среди них был и Шпак. Он воровато, одними глазами, следил за горничной и что-то рассказывал.

Дениска понял: опять идет рассказ о конокрадах, как они, еще в хуторе, увели у Шпака-отца лошадей. Эту историю все в полку слышали уже несчетное число раз, а Шпак все не уставал ее рассказывать: видно, уж больно жаль ему было этого сгибшего когда-то богатства.

Шпак говорил:

— Пригнулся я за конюшней, жду. Долго стоял, аж ноги затекли. Слышу калитка скрипнула, а потом — шаги. Подошли, это, они к конюшне, стукнули раза два по замку, влезли. «Убьют», — думаю. А коней жалко, не один год с отцом наживали… Подполз я, это, к дверям, глянул в темноту и крикнул. А очнулся на зорьке — ни коней, ни вора. Ощупал голову, а там — загогулина величиной с картошку.

Принесли ужин. В ведерке дымился ароматный борщ. Подавая ложки, горничная скользнула взглядом по статной фигуре и доброму веселому лицу Дударя, смущенно отвернулась.

— Везет тебе, чертяка! — завистливо засмеялся Шпак.

Ели, как всегда, охотно, молчаливо, быстро. Дверь отворилась, обнажив черное, беззвездное небо. Буркин вошел, задержался на мгновение у порога, отыскал глазами Дударя:

— Выдь, Вася, сказать надо! — И когда Дударь подошел к нему, прошептал: — Командир полка требует. Видно, в штаб корпуса донесение повезешь.

Ночь была черная, душная, и Дударю почему-то вспомнилась шахта: «Как она теперь?..»

Он бросил потухший окурок, обошел большую клумбу, разбитую перед самым домом.

«Наверное, горничная поливает», — подумал он, вдыхая пряный аромат цветов.

…Командир полка ждал разведчика. Едва Дударь вошел, он встал, взял пакет.

— Вот, — проговорил он, протягивая Дударю белый пакет с сургучными печатями. — Лично Гаю или начштабу… Аллюр — три креста. Все понятно? Маршрут известен? Ступайте.

И вот уже Дударь в степи.

Встречный ветер холодил щеки. В полночь дорогу перерезала река. Вглядываясь в покойные берега, Дударь почувствовал, как по спине медленно поползла дрожь.

«Сбился! — понял он. — Что делать?..»

Он ощупал мокрую шею коня, быстрым движением вынул из-за пазухи пакет, снова сунул его обратно. Конь фыркнул, потянулся к реке. Дударь резко оторвал его от воды, повернул назад и, выбравшись на дорогу, наугад взял вправо. Снова зацокали подковы. На развилке придержал коня. Сбитый фурманкой крест лежал поодаль, наполовину зарывшись в землю.

Разрывая тишину, далеко за рекой ударил выстрел.

— Чей? — сам себя спросил Дударь и повернул коня на укатанную дорогу.

Дорога змеилась по жнитву, он далеко вперед видел черную, извилистую прорезь, обнесенную по бокам — колосьями. Тяжелые колосья зябко шевелили усиками, шелестели, осыпаясь перезрелым зерном.

«Косить пора», — подумал Дударь, круто сворачивая на боковую стежку.

Притаившись под бугром, над рекой дремало село, накрытое густыми шапками верб. Дударь приободрился, и перевел коня на рысь. Под копытами прогудел мост. Десятка два изб встретили всадника выжидающей тишиной.

«Вон к той, победней, подъеду и постучу», — решил разведчик. На противоположной стороне улицы из палисадника вдруг вынырнул человек и, словно испугавшись, бросился в просторный дом.

«Неужели попал к полякам?» — подумал Дударь, держа наготове карабин.

Из проулка метнулась тень, преграждая ему дорогу. Сухо треснул винтовочный выстрел. Смертельно раненая лошадь бешено рванулась к забору. Но прежде чем она упала, Дударь ловким движением рук оборвал тесемку бурки и выпрыгнул из седла. Легкий карабин взметнулся в руках, поймал на мушку притаившегося противника. Но из соседнего двора выскочил человек и выстрелил, не добегая до Дударя. Разведчик почувствовал резкую боль в левой руке, короткий острый укол в плечо и тотчас же ощутил на ладони липкую кровь. Обернувшись, он посмотрел на убитого коня и бросился через забор, стараясь добежать до ближайшего сада.

На бегу он обернулся, заметил две прыгающие тени с винтовками наперевес.

«Пакет», — мелькнуло в сознании, и, схватившись правой рукой за калитку, он сорвал ее с петель. Сад пахнул в лицо свежестью. Окровавленной рукой Дударь рванул ворот рубахи и перед глазами запрыгал пробитый пулей пакет.

«Не успею», — обожгло страхом, и торопливо он стал рвать пакет на части. От калитки прогремел выстрел. Плечо снова дернула боль и на мгновение лишила сознания.

— Как все глупо получилось, — будто в бреду бормотал Дударь. Придерживая раненую руку, добежал до низкого окошка, заткнутого ватой, и, собрав последние силы для удара, с размаху высадил кулаком раму, — почему-то ему казалось, что там, в этой хибарке, он укроется от погони.

«Ах, да… пакет… — Коротким движением он поднес ко рту бумажное крошево и проглотил его. — Теперь все», — падая у окна, подумал он.

И не знал Дениска, что никогда больше не увидит он доброго, смелого Дударя.

Поужинали. Шпак смачно рыгнул, вытер ладонью рот и вышел подышать свежим воздухом. Ночь была темная, душная. Облокотись плечом о косяк, Шпак вспомнил станицу, дом, хозяйство… Мысли текли, нагоняя одна другую. Ему ярко представился амбар, до отказа наполненный душистым зерном.

«Бьюсь вот у чужих порогов, а своего не вижу. Брожу бобылем, да и сдохну, видно, кобелем», — горестно думал он.

От клумбы плыл сладковатый запах вянущих роз и табака. Шпак, беззвучно ступая сапогами по каменной дорожке, осторожно обошел клумбу.

В конюшне раздалось ржание лошадей и резкий стук копыт о деревянный настил.

«Опять мой балует», — подумал Шпак и направился было к конюшне, но в эту минуту до него донеслись хруст соломы и торопливые шаги. Он поспешно вытащил из кармана наган. Так же, как когда-то подстерегал конокрадов, он прилип к стенке и замер. Из-за угла неожиданно вышла белая неясная фигура, направляясь к кухне.

Шпак пробежал вдоль стены и, не спуская расширенных зрачков с идущей впереди, остановился у дорожки. Женщина в белом приближалась быстро, и Шпак, замирая, преградил ей путь. Она заметила его, боязливо сошла с дорожки. Он, крадучись, сделал к ней несколько шагов, говоря что-то невнятное.

— Одейть оде мине[2], — промолвила девушка.

Это была она, та самая горничная, которую Шпак приметил еще во время ужина.

— Катя, — тихо, срываясь с голоса, проговорил он и подошел вплотную. — Катя… Катенька!

— Ниц, пане, я — Казимира, — и девушка кинулась прочь.

Но Шпак одним прыжком догнал ее, и рука, пахнущая табаком и конской сбруей, закрыла ей рот…

— А-а-а! — всполошило двор, а потом все смолкло.

Утро пришло свежее, солнечное. Полк в походном строю дожидался выхода командира и комиссара. Разведчики тихо переговаривались: их встревожило, что до сих пор не вернулся Дударь.

— Пропал парень, как пить дать, пропал!..

— Этот не пропадет, — сказал кто-то.

Но в голосе его было больше желания, чтобы все обошлось хорошо, чем твердой уверенности.

— Эх, парень хороший…

— Еще какой хороший! — горячо отозвался Дениска.

Колосок молча сидел в седле, покусывал пшеничный ус, да изредка поглядывал на дремавшего Шпака: «У, кобель беспутный!»

На парадное крыльцо господского дома вышли Терентьич, комиссар, штабные. Буланый жеребец взвился под командиром. Двинулись. Полк, змеясь, вытянулся по дороге. По бокам шелестело жито, поблескивало утренней росой.