— Не бьют тут тебя, Дениска? — заботливо спросил Колосок.

— Нет, этого нет. Да лучше бы отпороли, чем в таком гробу держать.

— Ничего, Дениска, скоро конец.

Подошел часовой, сказал, что надо Колоску возвращаться в лагерь.

Колосок полез за пазуху, достал кусочек хлеба:

— Съешь, Дениска. У меня остался… лишний.

— Обманываешь ты, Миша.

— Нет, нет, что ты, я не голодаю, видишь, еще тебе ношу. Не будет — тогда не обижайся. — Он смял в руках фуражку, натужно засмеялся и поспешно вышел из тюрьмы.

…Наконец Дениску выпустили. Пришел он в лагерь черный, будто обуглившийся, каменно молчаливый. Собрались товарищи, сидели, курили, вспоминали, где какие тюрьмы и какие из них самые худшие.

Далеко за полночь, когда все разошлись, Колосок улегся рядом с Дениской. Под буркой было тепло, сладковато било в нос конским потом и табаком.

— Не спишь, Дениска?

— Нет, Миша.

— Я думаю: где теперь Ван?

— Да, жив ли?.. А что ты о нем вспомнил?

— Подумал о Шпаке, вот Ван Ли и вспомнился. Хороший Ван парень… А за тебя, Дениска, я очень боялся: ой, думаю, затянет его Андрей, и покатится наш Денис вниз… Теперь вижу: коли сам Терентьичу наган отдал, значит, наш ты, Дениска, на жизнь и на смерть наш!

Говорили до зари, пока сонная дрема не связала языки.

В четырехугольнике, опутанном колючей проволокой, в бессильной тоске, не получая и самой маленькой весточки с родины, томились бойцы. Письма не шли, не было и газет. Правда, находились лазутчики. Они легко узнавали городские новости, а вечером таинственно передавали их бойцам в углах бараков, во дворе, у проволоки и даже в уборной. Но от всех этих известий несло провокацией:

— Знаете, пишут, что Врангель Ростов взял…

— Какой там Ростов! — дополнял «сочувствующий». — Он уже на рудниках.

— Хватай дальше!

Бойцы недоверчиво поглядывали на этих «грамотеев», не верили им, а все же сомневались. А шептуны распалялись с каждой минутой все более:

— Голод начался!

— Слыхали? Особенно в Ростове и Новочеркасске.

— Брехня, — осаживал расходившегося шептуна кто-нибудь из бойцов.

— Брехня, говоришь? Пожалуйста. — И «грамотей» моментально извлекал из кармана газету, тыкал пальцем в непонятные слова.

— На, почитай, почитай, а потом кричи.

— Да ты мне русскую газетку дай, я тебе прочту.

Однажды пришел в лагерь молодой юнкер. Был он похож и на немца и на русского. По-русски говорил чисто, без акцента, только слова расставлял как-то по-книжному.

— Вы вот говорите — советская власть, — снисходительно усмехался он, — значит, в органы управления страной входят выборные от народа, то есть крестьяне, рабочие и так далее. Но ведь вы забыли один маленький факт: у вас пятьдесят процентов населения безграмотны, значит, управлять-то страной, а следовательно и вами, будут культурные люди, интеллигенция, а не вы, потому что вас нужно предварительно обучить грамоте. А интеллигенция не с вами.

Дениска оглушительно засмеялся. Юнкер аж вздрогнул:

— Что — неправда?

— Может, и правда, а только по-вашему не выйдет. Не за то боролись!

Дениска, низкорослый, широкий, с худым, словно изнутри обожженным лицом, подошел вплотную к юнкеру. Тот невольно попятился.

— Шел бы ты отсюда, господин юнкер… Долго ли до греха… Видишь, какой народ горячий. Может вспомнить, как вашего брата рубали и под Ростовом, и под Новочеркасском…

Юнкер ушел, но с этого утра, как нарочно, стал чуть ли не ежедневно появляться в лагере. И обязательно здоровался с Дениской. Чем-то привлекал его этот молодой красноармеец, и юнкеру хотелось во что бы то ни стало «приручить» Дениску.

— Здравствуйте, господин большевик, — кивал юнкер.

— Здорово, недорезанный, — отвечал Дениска полудружелюбно.

— Не угодно ли? — Юнкер извлекал из кармана портсигар, протягивал душистые сигареты.

— Не смею отказаться, — усмехался Дениска, осторожно выгребая почти все содержимое портсигара.

Юнкер смеялся, обнажая ровный ряд белых зубов.

— Вы в городе нашем были?

— Был, в самом центре.

— Где это?

— В тюрьме.

Брови юнкера приподнялись, но сейчас же опустились вновь.

— У вас нет желания пройтись по городу, погулять?

Дениска недоверчиво пожал плечами: «Кто, мол, меня выпустит?»

— Без шуток, пойдемте, пройдетесь немного, посмотрите город. Вам, вероятно, надоело уже в лагере?

— Надоело!

У ворот часовые подозрительно смерили взглядом Дениску, но он прошел рядом с юнкером, и они ничего не сказали…

Город, освещенный множеством электрических фонарей, был чист и опрятен. По тротуарам гуляли нарядные мужчины и женщины. Изредка юнкер отдавал честь какому-нибудь офицеру.

Остановились на мосту. Маленькая речушка, закованная в бетон, несла игрушечные пароходики. Вспомнил Дениска широкий, шумный, затопивший луга Донец, отвесные скалы, нависшие над водой, а в самой воде зеленое колеблющееся отражение берега. Редко кто проедет по Донцу в лодке, спускаясь вниз по течению, и пустынно плещется он, стиснутый скалами и садами…

«А здесь — культура», — думает Дениска.

Пароходик пискнул, распустил за собою шлейф дыма, побежал вниз по речке.

— Германия вся изрезана судоходными реками, — словно угадывая мысли Дениски, сказал юнкер. — Мы в последнее время сами роем вот такие каналы, выбирая торф, а потом пускаем по ним вот такие суда-игрушки.

— Да, культура! — соглашается вслух Дениска.

Юнкер усмехается:

— Понятно, вам еще далеко до Германии. Вы — Азия.

Дениска от обиды сжал кулаки, но заставил себя промолчать. Свернули в опрятный переулок. Витрины магазинов были завалены увесистыми балыками, окороками, банками консервов. Дениска, глотая слюну, смотрел на стекла.

— Вы не догадываетесь, куда я вас веду?

— Нет… Впрочем, мне все равно.

— Вот как? Да, русского человека трудно чем-либо заинтересовать, и вся его жизнь складывалась согласно с его инертным характером.

— Это верно, мы люди с характером, — проговорил Дениска.

Остановились около небольшого домика.

— Мой дом, заходите.

Прошли через коридор и гостиную. Дениска неуклюже цеплялся о притолоки дверей и конфузливо извинялся. Из боковой комнаты вышла навстречу девушка. Дениска испуганно зацепил ногой стол, чуть не опрокинул его. Из-под кубанки на лоб пополз липкий пот, пощипывая глаза. Прошли в следующую комнату. Сели.

— Вы осматривайтесь. Я сейчас.

Юнкер ушел, оставив за собой приоткрытую дверь, через которую была видна спальня. Из гостиной слышался смех. Через минуту юнкер вернулся и уселся поглубже в кресло. Беседа не клеилась. Дениска со скукой водил глазами по стенам комнаты, которая казалась маленькой от множества вещей, умело расставленных, видимо, заботливой женской рукой.

На пороге появилась девушка с подносом в руках.

— Мы сейчас будем кофе пить.

— Не пью. С детства не привык к кофе.

— Видите, вы даже и в этом азиат, — улыбаясь, сказал юнкер.

— А что ж турки — европейцы? Они его почем зря хлебают, — ответил Дениска.

Юнкер покраснел, подвинул к Дениске бутерброд с маслом:

— Ну, ешьте это.

— Это можно, — оскалил зубы Дениска. — Небось, и хлеб и масло наши? Русские либо украинские?

Юнкер вдруг встал, с шумом отодвинул кресло:

— Вы… вы… — запинаясь от ярости, проговорил он, — яркий представитель разнузданной большевистской расы, которая обязана нам гостеприимством.

Дениска захохотал и внезапно смолк, приподнимаясь.

— Ты что ж, господин юнкер, может, меня за кусок нашего же хлеба купить хочешь? — Дениска с грохотом выскочил из-за стола и, нечаянно задев плечом вазу, стоявшую на подоконнике, выбежал в коридор.

Из гостиной показалась девушка, торопливо открыла ему наружную дверь. На улице Дениска взволнованно зашагал по тротуару, не обращая внимания на подозрительные взгляды прохожих. В лагерь вошел обрадованный, как домой. Колосок спал, укрывшись буркой.