Что повезло с собой казахское посольство белой царице, кроме испещренной подписями и печатями бумажки? Слова, пустые обещания, лживые заверения и клятвы. Если бы императрица не беспокоилась за судьбу своего посла и своих людей, разве послала бы она по зиме этот злополучный караван? А что сталось с ним? О господи, что же тут удивляться, если она заточила в темницу казахских послов! Хотя ни хану, ни тем более Букенбаю от этих размышлений было не легче... Они превратились в мишени для насмешек. Подвластный им народ почти весь разбежался в разные стороны. Одни совсем отчаялись, отвернулись от них, другие выжидают, чем это все кончится.
Есть от чего отчаяться. На что может решиться в гневе женщина, восседающая на троне в великой стране? Кто их, баб, разберет? Недаром говорят о них: волос длинен, да разум короток... И влияние потомков Аюке на калмыков слабеет с каждым днем. Если русское войско разбито, то слава русской императрицы померкнет в глазах казахов.
Все учли эти матерые волки — Доржи и Лобжи. Решили взвалить на хана еще одну непомерную тяжесть. «Последуешь за нами, присоединишься к нам — будешь в чести и у казахов и у калмыков!» — вот что своими действиями хотели они сказать хану. И они по- своему правы. Если он сейчас потянется копьем к русской границе, тех, кто одобрит и поддержит хана, будет куда больше, чем тех, кто осудит. Сбегутся быстро, соберутся вокруг него, начнут шуметь, во всю глотку славить да восхвалять! Ставка ханская наполнится людьми. Не то что теперь — стоит пустая, словно жилище какого-нибудь вора.
Да, есть о чем задуматься. Есть из-за чего печалиться, страдать Букенбаю. Аллах подлил масла в ханский угасающий светильник — впереди забрезжила надежда вернуть былую славу, былой почет. Как тут не ломать голову?
«Предположим, я переметнусь на сторону калмыков. Народ мой скажет: «Барекельды!» Калмыцкий тайши отдает мне свою юную дочь, пригонит тучные стада, ну а потом? Долго ли продлится счастье, купленное такой ценой? Кто может сказать, что завтра же не налетит на нас с востока джунгарский контайджи? Не придет отомстить нам русское войско? Ведь я стану тем разнесчастным, который собственными руками подкинул дрова в два костра, между которыми и без того жарится бедный мой народ! Да-а-а, эдак можно зажечь адское пламя!..
Как долго, к тому же, продлится, сохранится единство моего непостоянного народа? Окажись я клятвопреступником перед русскими, он сегодня соберется вокруг меня, а завтра покинет, как уже не раз было, хотя бы после битвы на Аныракае. И снова будут кипеть злобой и завистью потомки Жадика, и главного трона мне не видать как своих ушей. Не заняв же главный трон, я не добьюсь ничего. Не будет мне счастья и покоя никогда! Если, кто и может наделить меня подлинной властью, вознести на трон, так это белая царица. Только она!
Изменить планы и решения, то есть изменить русским, значило бы отказаться от того, что я всегда считал смыслом своей жизни. И я на это не пойду! Иначе — позор на все времена перед собой, перед народом, перед русскими!
А что, если калмыков подговорили мои враги, взяли и подослали ко мне с этим предложением? Так, пожалуй, скорее всего и есть. Их цель — опозорить меня перед всеми — русскими, калмыками, казахами, выставить меня предателем. Очернить в глазах императрицы. Завтра же поскачут к ней, примкни я сейчас к отцу с сыночком. Путь к трону и счастью лежит через Россию, а мои враги готовы на любую подлость и преступление, чтобы только плюхнуться своими погаными задами на главный трон казахов! Враги — потомки Жадика — знают это так же хорошо, как и я. Потому Самеке и стелился травой, когда к нему явился человек от посла. Потому по первому же зову русского посла, как послушный ягненок, прискакал сюда Батыр.
Нет, уж если я взялся за полу Тевкелева, то не должен выпускать ее из рук! Гибнуть — так вместе, воскресать —тоже вместе! Первым делом следует разоблачить предателей Доржи и Лобжи, отдать Тевкелеву их послание. Интересно, как он воспримет его? Русская царица окончательно уверится в моей преданности».
***
Когда Сергей Костюков оказывался в ханском ауле, то поспевал всюду: доят женщины скот — он уже там, ткут на самодельных станках — он тоже рядом. Сбивает какая-нибудь старуха масло — он вместе с ребятишками примащивается неподалеку. И там, где толкут просо, и там, где плетут циновки, — всюду неутомимый, любопытный Сергей.
— У казахских женщин подолы просторные, как шестистворчатые юрты. Смотри, войдешь как-нибудь и заблудишься! — подсмеивались над ним товарищи.
Сергей пропускал мимо ушей их беззлобные, а иной раз и соленые шутки и что ни день отправлялся в аул.
Как-то он встретил на дороге стайку мальчишек верхом на жеребятах. Дети привыкли к Сергею, не дичились его и, как обычно, заприметив его, поскакали ему навстречу:
— Рыжий Верблюжонок! Рыжий Верблюжонок. Ур-р-р-а! — кричали они оглушительно и радостно.
Один из мальчиков отдал Сергею повод своего жеребенка, а сам примостился сзади. Мальчишки показывали руками в сторону гор и галдели: «Едем! Едем туда!»
Они оказались в ущелье, склоны которого были покрыты густыми зарослями кустарника. Приглядевшись, Костюков увидел, что это кусты ежевики и смородины и что все они усыпаны ягодами! Мальчишки оставили жеребят на зеленом лугу и начали прочесывать кусты, набивать рот спелой душистой ягодой. Сергей последовал их примеру и с жадностью набросился на сладкие спелые ягоды. Они будто звали, дразнили его, сами просились в рот — блестящие черные и ярко-красные ягоды. Ягоды его детства! Он клал и клал их в рот одну за другой, целыми горстями! Настал момент, когда Сергей почувствовал: все, больше он не в состоянии проглотить ни одной! Тогда он решил собрать ягоды для товарищей. Снял рубаху, завязал рукава узлом и начал бросать их в свой доморощенный мешок. «Ох, и обрадуется охочий до сладкого Цапаев, — подумал с улыбкой Сергей. — Правда, он и до всяких глупостей и шуточек охоч, да уж ладно!»
Солнце достигло зенита, стало очень жарко. Сергей решил отдохнуть, прилег в тенечке под кустом. Воздух был напоен ароматами трав, цветов, ягод, свежей зелени. Заливались птицы — самозабвенно выводили свои звонкие нежные песни. Блаженство, да и только! Красота! Будто дома в детстве, притомился после сбора ягод и примостился где-нибудь в тени. Всюду в мире — одно небо над людьми, одна земля под ногами, одно солнце светит. И дети всюду одинаковые, когда собирают ягоды, забывают обо всем на свете, набивают себе полные рты, пачкают соком лица. Их отцы и братья? Босоногий в лохматом тымаке казах, живущий в голой степи, или лапотник в рваном зипуне на родной сторонушке — чем они друг от друга особо отличаются? Казахи наивнее и, пожалуй, осторожнее с незнакомцами, с чужаками. Но и они тоже, стоит им убедиться, что у тебя в мыслях нет. ничего дурного, тотчас же открывают душу. Цапаев, тот их всех считает злодеями, врагами, все они только и ждут, как бы обмануть тебя да оставить с носом! Часто приходится ему спорить с Цапаевым, уж чересчур он подозрительный. А Сидор всегда отвечал Сергею: «Ты — желторотый юнец и ничего еще не смыслишь в жизни и в людях».
«А по мне, — усмехнулся Костюков, — это он, Цапаев, ничего не смыслит в жизни и в людях. Чем, например, эти смуглые, голоногие ребятишки, собирающие ягоды на склонах Мугоджар, отличаются от сорванцов, которые делают то же самое на склонах Уральских гор? И те и другие — лохматы, вихрасты, и у тех, и у других под носами мокро, а в головах ветер гуляет».
Костюков не заметил, как уснул. Открыл глаза, когда солнце уже склонялось к горизонту, тени удлинились, исчезли дневные звуки, кругом было тихо.
Сергей огляделся по сторонам, покричал ребят. Никто не отозвался. «Ну что ж, придется самому отсюда выбираться, искать дорогу», — подумал он. На лужайке, где они оставили утром коней, тут я там виднелся свежий навоз, но коней не было. Дети, видно, решили, что он уже отправился домой или, заигравшись, забыли о нем.
