После айта Костюков стал особенно часто захаживать в гости к Зердебаю — мастеру на все руки. Абулхаир собирался сыграть свадьбу одной из своих сестер и потому среди других кузнецов, ювелиров, разных умельцев пригласил в свой аул и Зердебая.

Четырехстворчатая юрта Зердебая стояла неподалеку от посольства, в стороне от юрт остальных мастеров. Зердебай, словно испуганный, нахохлившийся воробей, находился все время в юрте. Обставил Зердебай своими сундуками и полками многие юрты баев, украсил своими поделками наряды многих девушек и женщин, но свою юрту обставить ему никак не удавалось. Зердебаю и скот доставался за работу, и иное добро, да только жена его Жаныл была плохой хозяйкой. Все у нее проходило мимо рук, уплывало сквозь пальцы.

Жаныл обычно сидела возле своей ободранной жалкой юрты, теребила шерсть, мыла кожу, но куда потом деваются и шерсть эта, и кожа — никому не известно. Кошмы на юрте рваные, торь пустой, тонкий коврик на полу всегда сморщен, как лоб сварливой женщины.

Зердебай раздувал мехи, дымил саксаулом, стучал молоточками. Костюков смотрел на ювелира, на его проворные руки, ловкие пальцы. Вынимал бумагу и что-то писал или рисовал. Время от времени оба восторженно цокали языками. Русский парень поражался мастерству смуглого рябого казаха, который, задыхаясь от дыма, творил вещи поразительной красоты. Ювелир изумлялся закорючкам, которые так легко и быстро выводил своей волшебной тоненькой палочкой нескладный скромный джигит с добрыми светлыми глазами. Когда же Сергей нарисовал на бумаге браслет, Зердебай и вовсе онемел от изумления.

Зердебая удивляло и то, как русский джигит прост в обхождении. Не важничает, не задирает нос, как это принято у казахов, а ведь он приехал из неведомых краев, из могущественного царства! А уж любознателен! Не стесняется спрашивать, не боится обнаружить, что чего-то не знает. И как растет саксаул, и как казахи шьют шубы из меха разных зверей, и как удается ему, Зердебаю, так тонко вить серебряную нить — все ему интересно.

Беседовали они часами, иной раз до позднего вечера. Как только они понимали друг друга? Рыжий Верблюжонок изъяснялся на какой-то причудливой смеси разных языков. Где не хватало слов, там друзья прибегали к помощи мимики и жестов.

Зердебай в душе гордился, что к нему как к уважаемому человеку приходил этот Рыжий Верблюжонок. Только он один так и приходил. Каждый полдень появлялся, и мастер откладывал в сторону молоток и с улыбкой здоровался со своим молодым приятелем. Сергей всегда прощался с улыбкой. Странный парень, он каждый день протягивал Зердебаю руку, словно тот был какой-то хаджи, совершивший путешествие в Мекку...

Наступил май. Ягнята и козлята подросли, окрепли.

В песках становилось жарко. Возле юрт начали мечтать о просторе, о летних пастбищах, стали готовиться в путь.

Пестрое длинное кочевье ханского аула на этот раз изменило свой обычный маршрут. На этот раз оно обогнуло южные отроги Мугоджар и направилось на север. Абулхаир не от хорошей жизни не поехал на свое обычное летовье, где для людей было много зеленых рощ, а для скота — лугов и воды. Потомки Жадика сплотились против него и вредили ему, как только могли. Враги действовали, как гласит народная мудрость, словно обнаглевший корсак, который роет нору даже ухом.

Они никого не пропускали в Уфу или из Уфы. Посольские не могли шагу ступить в другие аулы — только в ханский. Нападали предательски на башкир и на державших сторону хана калмыков.

Вот когда Тевкелев убедился, что торжественные клятвы Батыра и Самеке ничего не стоят. Они решили, судя по всему, перейти к открытой борьбе.

Почему они решили так и именно в этот момент, что давало им уверенность и возможность действовать именно таким образом?

Тевкелев и Абулхаир были осведомлены о том, что в народе ходит много разных слухов. Кто-то намеренно распространял их. Особенно упорно шептались о том, что казахское посольство, которое возглавил родственник Букенбая батыр Бакай, терпит в России сплошные неудачи. Зачем русской царице глупый лепет этих «послов», на которых по пути в Россию дважды нападали свои же единокровные братья — казахи?

Прошла даже молва, что послов схватили и посадили за решетку как заложников и будут держать до тех пор, пока казахи не вернут русское посольство. Русская царица терпелива, но на этот раз, прослышав про разбой, учиненный Бактыбаем, она не вытерпит.

Слухи пугали, будоражили людей, не давали им жить в покое.

Как-то Букенбай привел в юрту Абулхаир-хана незнакомого человека. Хан хорошо изучил Букенбая и мог даже по походке судить о его настроении. На этот раз батыр пришел в плохом настроении — значит, принес недобрые вести.

Букенбай кивком показал своему спутнику, чтобы тот садился, и тот тяжело плюхнулся справа от хана. Абулхаир понял, что незнакомец — калмык, и, судя по одежде, из знатных, скорее всего посол. Однако какой-то странный посол. Обычно калмыцкие послы держались надменно, важно. Этот же будто бы оробел, прятал глаза.

— Говори, с чем явился? — властно, словно рабу, приказал Букенбай.

Калмык вынул из-за пазухи бумагу и протянул ее Абулхаиру с таким видом, словно бумага эта жгла ему руку. И сразу же забубнил монотонно и уныло:

— Зовут меня Мунке. Меня послали к вам два тайши — Доржи и Лобжи, отец и сын то есть. Между ними и Церен Дондуком возникли разногласия, которые переросли во вражду. Церен Дондук попросил у русской царицы войско, и она направила ему двадцать тысяч солдат. Однако калмыки разбили войско наголову. Теперь отец и сын тайши Доржи и Лобжи решили начать войну с Россией. Они хотят видеть вас, Абулхаир-хан, своим союзником в этой войне.

Абулхаир-хан был готов услышать все что угодно, только не это. Он знал о давней вражде Доржи и Аюке, но, оказывается, и с сыном Аюке — Цереном Дондуком — они живут как кошка с собакой. И решили свою ненависть к Церену Дондуку перенести на русских...

— Разве будет русское кочевье удачливым, если его возглавляет баба! — вдруг, не моргнув глазом, выпалил калмык. — Где уж ей? Петр Великий относился справедливо ко всем калмыцким улусам. Эта же длинноволосая никого не признает, никого не уважает, кроме ханских отпрысков. — Калмык обиженно хлюпнул носом. — До небес восхваляем русские пушки и другое оружие, восхищаемся, какие у России солдаты. А они, на поверку выходят, перед калмыками и казахами все равно что мальчишки, которые впервые сели на жеребят! — Посол расправил плечи, поднял голову. — Если мы объединимся с вами, то все слабости этой самой царицы сразу же обнаружатся!.. Если вы, великий хан, примете предложение тайши Лобжи, он сразу же отдаст вам в жены свою дочь, богатого приданого не пожалеет. Он готовит также дары батырам Букенбаю и Есету — каждому по двести коней и сто верблюдов. Вот так, с тем я к вам и приехал. Зачем вам оглядываться на царицу, зачем иметь с ней дело теперь? — калмык сделал ударение на последнем слове. — Наверное, вам самим известно, что произошло с вашими послами?

Абулхаир не проронил ни слова. Слуга увел Мунке в другую юрту.

Хан и Букенбай переглянулись, помолчали. Последние дни Букенбай совсем приуныл, опустил голову. В какой бы аул он ни приехал, всюду неслись в спину ехидные шепотки да злобные насмешки: «Он-то, бедняга, ради этого посла русской царицы бросал, бывало, трапезу, скакал сломя голову по его первому зову! Хорошо же повелительница кафиров отплатила ему! Заточила в темницу единственного брата жены! А жена-то у Букенбая, вот несчастная, совсем разболелась, ох-хо-хо! Напала на нее какая-то припадочная болезнь, чуть что — теряет сознание! Да, есть на Букенбае вина! Это он заложил голову Бакая, если что случится, жизнь Бакая на его совести будет!»

Букенбай молчал, словно воды в рот набрал. Видя его насупленные брови, скорбно опущенные губы, Абулхаир и сам почти начинал верить людским пересудам. Почему не поверить? Все может быть!