Руссо молча слушал. «Как все же верно, — подумал он. — Как все верно, как здорово сказано. Но почему я такого не говорил себе прежде? Ведь в глубине сердца я об этом думал. Но никогда себе не говорил. Никогда не осмеливался сказать: «Я ненавижу Бога». Я имею в виду того Бога, из-за которого постоянно ссорятся различные религии».

— И как только этот тиран Господь создал нас, — продолжал де Ла Мартиньер, — Он тут же раскаялся в Своем отвратительном труде. И повелел океанам подняться и затопить своими водами ту тварь, которую Он создал по подобию Своему. Покончив с первыми людьми, как полагает Вольтер, Бог, несомненно, создаст куда лучшее человечество! Какое заблуждение! Новое поколение станет выводком разбойников, тиранов и рабов. Оно станет куда хуже прежнего, первого! И теперь пора поставить такой вопрос: «Какой новый бич выискал Бог для этих еретиков, чтобы их всех уничтожить?» Прекратите заблуждаться! Бог утопил злых родителей, но Он спустился Сам на землю ради их порочных детей, чтобы умереть ради них на кресте. — Жан-Жаку еще никогда не приходилось выслушивать такие убеждения с их мощной логикой. Он молча взирал на собеседника, полуоткрыв рот, — так его захватили эти слова. — Потом Вольтер утверждает, что из-за Бога, пришедшего умереть ради нашего спасения, мы все обязательно спасемся. Нас, несомненно, вырвут из хватки Дьявола. Бог, несомненно, не подведет. Ни в коем случае, если Он отдает Свою жизнь за нас. Но все опять не так! Да, Бог напрасно умрет на кресте. И вот при виде такой абсолютно бесполезной жертвы, в чем можно легко убедиться, поглядев по сторонам на обширные земли и многочисленные народы, не знающие Христа, от человека все равно будут требовать верить как раз в противоположное, именно в то, что Иисус спас этот мир. И какова же кара за неверие в то, что наши глаза видят, видят, что все это ложно? Вечный адов огонь! Но все обстоит значительно хуже: стоило только Богу вернуться назад, на небо, как он вновь обрушил всю свою ярость на человечество. И Он продолжает карать нас не только за совершенные грехи, что, может, и оправданно, он карает нас и за первородный грех, к которому мы абсолютно непричастны. И в Своей слепой ярости этот Бог требует слишком сурового наказания для нас, для тех, кто едва знаком со всей этой историей. Он к тому же требует повиновения от сотен различных народов, демонстрирующих не по своей вине полное незнание Его закона, и пинками водворяет обитателей земли в ад, хотя это Он сам создал их такими темными и невежественными!

Более того, даже среди тех, кто якобы образован, нет общего согласия по поводу того, что же собой представляет закон Божий. И все верующие распадаются на секты, которые друг друга ненавидят, готовы убить, и все при этом утверждают, что только принадлежность к его секте позволит верующему попасть на небо. Всем остальным уготована дорога в ад!

Да, теперь Жан-Жак отлично видел, что подразумевал Вольтер, когда говорило «освященной свыше лжи, которой пропиталась вся наша земля».

Секретарь продолжал:

— Вольтер во всеуслышание заявляет, что он, со своей стороны, вынужден отринуть такое недостойное понятие, как Бог. Он хочет такого Бога, которого можно обожать. Он очень хочет знать, не унижают ли Его такие безумства и такие преступления. Вольтер заканчивает свои рассуждения такой молитвой: «Прислушайся ко мне, Бог всех невообразимых пространств. Прислушайся к моим жалостливым, искренним словам. Если я и не христианин, то только для того, чтобы любить тебя еще больше, еще сильнее».

Секретарь умолк, а Жан-Жак, который внутренне прислушивался к новым, возникшим в его сознании идеям, никак не мог нарушить установившейся тишины. Наконец он спросил:

— Ну а Жан Батист Руссо?

— Да, конечно, — ответил де Ла Мартиньер, — вы хотите знать, войдет ли ваше имя в историю? Ну, когда Вольтер с мадам де Рупельмонд прибыли в Брюссель, то прежде всего поэт посетил именно Руссо. Нужно сказать, что он весьма высокого мнения о Жане Батисте. Когда Вольтер был мальчиком и учился в школе иезуитов, Руссо был великим поэтом Франции. Каждый год его приглашали на выпускные экзамены, чтобы он вручил награду лучшему поэтическому дарованию. И каждый год Вольтер получал такое отличие, а гордый Руссо стоял рядом с ним на возвышении, — он целовал этого мальчишку, надевал на него лавровый венок и вручал то, что полагалось по такому случаю, — книгу либо какой-то другой приз.

Руссо, Жан-Жак Руссо, который никогда в своей жизни не ходил в школу, весь исходил от зависти, слыша о преимуществах, которыми пользовался Вольтер.

Позднее Вольтер отправил Руссо все свои произведения, увидевшие свет, некоторые работы в рукописи. Он обращался к нему не иначе как «мой учитель», а его критику смиренно, безропотно принимал. Руссо славился своей суровостью. Он никогда не одобрял творчества Вольтера. Порой он отвергал и лучшие его сочинения. Тем не менее Вольтер не утрачивал своего уважения к этому человеку. Он никак не мог или просто не хотел понять, что Руссо становился все более и более ревнивым к росшей славе Вольтера, к той славе, которая очень быстро затмила его собственную.

Когда Вольтер приехал в Брюссель, он навестил Руссо, пригласил его отобедать у себя и вместе поехать в театр. Но Руссо не сумел совладать со своими чувствами и, когда Вольтер начал вечернюю встречу с чтения своей только что написанной поэмы, «учитель» прервал его, заявив, что такая антирелигиозная поэзия его шокирует. Он назвал поэму богохульной, сурово отругав автора за нечестивость.

— Выходит, Вольтер рассердился на него? — поспешил предположить Жан-Жак.

— Нет, он пока еще не сердился, — ответил де Ла Мартиньер. — Он продолжал называть Руссо своим учителем. Когда все вернулись из театра, Руссо прочитал Вольтеру свою поэму «Письмо к потомкам», и Вольтер, не удержавшись, сказал то, что и требовалось: «Боюсь, это письмо никогда не доберется до своего места назначения!» Можете себе представить, как разъярился Руссо на своего ученика, который впервые осмелился покритиковать его?

Но даже это не сделало бы их непримиримыми врагами. В этом виновато желание Руссо отомстить Вольтеру за его остроумие. Несмотря на то что рукописные страницы поэмы Вольтера ходили повсюду, автор тут же отказался от нее, как только она была тайно напечатана. Такова была обычная процедура. Но на сей раз в руках властей оказались документы, дававшие им право на преследование Вольтера.

— Документы, полученные от Жана Батиста Руссо, — сказал Жан-Жак.

— Совершенно верно. Руссо повсюду распространял письма, в которых рассказывал, как Вольтер прочитал ему свою поэму и как гордился тем, что написал ее.

— Ну и что же случилось с Вольтером? — поинтересовался Жан-Жак.

— Не знаю. Ему приходилось какое-то время скрываться. Он был вынужден уехать из своего любимого Парижа. Но прятался ли он на территории Франции или же уехал за границу, мне неизвестно. Не знаю я и того, к какой чудовищной лести ему пришлось прибегнуть, чтобы заручиться поддержкой князей и разных министров, чтобы вновь обрести прежнее расположение государственных мужей и вернуться в Париж. Но я твердо знаю одно — он никогда не упускал возможности высмеять Руссо и Делал все, что мог, чтобы испортить его безупречную репутацию. — Месье де Ла Мартиньер встал со своего стула. — И вот теперь какая судьба! Вы спите в той комнате, где Жан Батист жил со своим другом графом де Люком, послом в Солере. Теперь только вы можете создать великие творения, чтобы в один прекрасный день люди могли сказать не «вот комната, где когда-то останавливался Жан Батист Руссо», а по-другому: «Это комната, в которой Жан-Жак Руссо когда-то останавливался. — Де Ла Мартиньер улыбнулся.

Но Жан-Жак уверенно кивнул, словно уже видел, что такой день наступит. Он чувствовал на себе груз величия.

— Почему бы и нет? — улыбаясь, спросил де Ла Мартиньер. — Когда-нибудь люди, произнося имя Руссо, не будут иметь в виду Жана Батиста, а только Жан-Жака. Все зависит от вас.

Руссо снова кивнул — его уже уносили вдаль грезы.