Раздается вширь предградье с пестрой чересполосицей запашек. И над всем этим разнодворьем высится крепость. Резной шкатулкой суздальской работы смотрится Тобольск. Воеводит тут князь Матвей Михайлович Годунов, всех Сибирских земель управитель[24], а с ним рядом — архиепископ всея Сибири, высокомерный и властный Киприан. Где надо, силой правят, а где сила не берет — бога зовут в помощники. За время служения своего в Сибири учредил Киприан двенадцать монастырей, которые окромя христианства насаждали среди азиатцев также и грамоту. Был и еще труд на счету Киприановых добрых дел. Перед отъездом на Русь собрал он оставшихся в живых сподвижников Ермака, и поведали ему старики о делах достославного покорителя Сибири, кто изустно, а многие и в грамотках, — благо немало ермаковцев оказались грамотеями. Имена Ермака Тимофеевича и казаков его, убиенных при покорении Сибири, занес архиепископ в синодик Софийской соборной церкви, заповедав протодиакону ежегод в неделю православия поминать всегласно имена славных сих воинов и возглашать вечную им память. Грамотки же казаков о завоевании царства Сибирского Киприан сличил, выверил, дополнил и свел воедино в бесценный тот труд, что известен под именем первой сибирской летописи.

Тобольск — город многоязыкий. Посеред русских кабаков да лавиц стоят в нем татарские караван-сараи. Отдыхают в них купцы богатые да пузатые из калмыцких землиц, караван-баши[25] из Бухары, зеленый чай с восточными сладостями пьют до седьмого пота, о ценах разговаривают.

Нет богаче купцов бухарских. А живут они в Тобольске за Абрамовкой-речкой, на Пиляцких улицах. Их приказчики водят караваны в Кашгар, в Ташкент, в Бухару, и никто не смеет задерживать их. Еще Федор Иоаннович в 1596 году повелел «в сибирских городах принимать торговых бухарцев с возможным приятством и с привозимых товаров пошлин не брать». И потекли в Тобольск со всей Азии товары невиданные, дохнуло на сибирский город пряным ароматом южных базаров.

А российского купца торговое дело толкало в самое пекло родовых распрей, к немирным инородцам. Не все купцы были путешественниками, но все первые путешественники были купцами. И попадал кизилбашский[26] платок на плечи красавицы жены какого-нибудь кузнецкого паштыка, и болталась у казака на поясе сабля дамасской стали или трухменский[27] кривой клинок.

Где водою, где волоком везли торговые люди свои товары от одного сибирского города к другому. В лютый холод, зимой, по великим снегам, шел бесстрашный русский торговец. Зимнее бездорожье лишало торговца возможности пользоваться лошадьми. За приказчиком шли на лыжах юртовщики, впряженные в нарты, — тащили грузы.

Проходили заставы с мытными дворами[28] под неусыпным оком стрельцов: не везут ли заповедный товар — вино да табак? На заставах заручались проезжими грамотами, в коих сказано примерно так: «да с ним же, Мишкою, для нартные тяги промышленные люди Карпушка Важенин да Васька Провов» или: «да с ним же, Федькою, для нартной тяги гулящий человек Мишка Григорьев».

Легкий на подъем купец российский, попав в Сибирь, мерял землю не верстами, а «днищами» переходов — столь велики здесь расстояния. Из Сибири обратно товар не возили.

«Ох и студен сей край и просторен еси!»

Мимоездом заглядывали в татарские аилы да в юрты телеутов, меняя бусы на меха, платки на кожи, внося в продымленный улусный быт русскую красоту да опрятность. Рискуя головой, исполняли купцы наказы воевод: замиряли хищных кочевых князцов с уездными русскими управителями.

Воевода и за тем дозирать должен, чтоб под видом купцов не пробрались в город разбойники, тоже и шептуны. Воеводские истцы[29] толкаются среди пестрого люда на крестцах и в заулках, приглядываются да прислушиваются. Смутьянов и нетчиков хватают и в пытошную — языки развязывать.

Со всей Сибири стекаются новости в Тобольск.

Тобольск возник в 1587 году. И пошли от него остроги, острожки и поселения неутомимых русских землепроходцев встречь солнцу и на север — в Страну Мраков.

Русские поселения росли быстро. Непаханые, тучные сибирские земли притягивали к себе обездоленного российского мужика.

Потянулись беглецы-утеклецы в те места, что поглуше, — «на Беловодье». «Виноватая Россия» спасалась за Камнем, как в материнской пазухе.

По большим городам на базарных площадях прибирали в то время охочих для переселения в Сибирь и на цареву службу. Вкупались они в артели, уезжали в безвестность, печаловались, снимаясь с насиженных мест, целовали землю дедов, что была не гораздо ласкова к смерду. Напослед давали переселенцам по медному грошу: в Сибирь пришедши, воеводам сдали б, а уж те сочтут, сколь приборных пришло, сколь побежало, сколь в дороге преставилось.

Три года прошло со дня позорного бегства Ишея от русских, а князя все еще преследовали страхи. Снилась ему чудная голова с коровьими ноздрями и с бородою как лопата. И будто голос у головы той был громкий, как у казачьей пищали, а язык во рту огнем плевался. Каждую ночь гонялась за Ишеем проклятая башка, а он бежал от нее и прятался в тайге, в горах и степных увалах. Но везде находила его башка с коровьими ноздрями и принималась орать на него ружейным голосом. Однажды башка настигла князя и чихнула ему прямо в лицо. Ишей проснулся весь в холодном поту, и не могли его успокоить ни арака, ни ласковые жены. Чтобы отвлечься от черных мыслей, Ишей прибег к последнему средству: стал курить шайтаново зелье — анашу.

Говорят, время лечит лучше шамана. Три года не вылечили князя от страха и позора.

Лета 1618-го в марте, когда охотники притомских аилов еще читали в тайге следы соболя, русые люди явились на древнюю абинскую землю снова. На берегах Кондомы застучали топоры. Падали молчаливые лиственницы, и возникали стены крепости — Кузнецкого острога.

Князь понял, что пущинский городок, нагнавший на него столько страху, — игрушка в сравненье с новой казачьей крепостью.

Поползли по улусам липкие слухи: кончается власть кыргызов; сплелись старики жидкими бородами — в душном сумраке юрт шелестел шепоток: конец приходит князю Ишейке. Даже недавние таныши Иженей и Табун откачнулись от Ишея. Кому охота привязывать себя к коню раненому? Доползли слухи до князя Ишея. Шевельнул бровью князь. Глаза из-под набрякших век иглами жались в чалчи[30], перебирая их всех по одному. И попятились в страхе все, кто был подле. Лишь шаман, тенью стоявший за спиной князя, посмел нарушить молчание. Улыбнулся лисьей своей улыбкой и сказал так:

— О мудрейший! Да перейдут ко мне твои болезни! Белые тулаи и раньше приходили на нашу землю, да невелик албан собирали. Духи милостивы. Русины опять уйдут ни с чем.

Князь метнул на шамана быстрый — искоса, через плечо, взгляд. Он подавил в себе нетерпеливое желание прихлопнуть кама, как назойливого комара.

В последнее время ни камланье его, ни жертвоприношения не помогали: жалкая горстка казаков наголову разбила полтумена (пять тысяч!) кыргызов. А теперь Томский город прислал отряд бородачей покрупнее, и они, не мешкая, принялись собирать алман с его, князя Ишея, данников.

— Из твоих цветистых речей не сделаешь даже кошмы! — взвился Ишей. — Воевать же с тулаями не кошмой надо. Огненные палки нам нужны! Это земля кыргызов, — повел он рукой вокруг. — И все тут наше: тайга и степи, данники и скот. Нам оставили их наши предки. Что станет с кыргызами, когда тулаи заполонят землю предков? Земля будет стонать под ногами пришельцев. Тулаи станут топить нашими божками очаги, а вместо кермежеков развесят лик своего сердитого бога. И ты, шаман, вместе с другими людьми Степи научишься подобно урусам молиться на крестовину…