Не пришлось султану воспользоваться его головой.

Девятого октября 1641 года Войсковой казачий круг выбрал легкую станицу для поездки в Москву с сообщением царю Михаилу Федоровичу о том, что казаки с честью выдержали многолетнюю осаду Азова, отстояли от врага крепость.

Атаманом легкой станицы назначили опытного, смышленого казака Наума Васильева, а есаулом к нему приставили Гурьяна Татаринова.

В числе казаков станицы был и Макарка, закадычный друг Гурьяна.

Друзья очень обрадовались поездке. Оба они еще ни разу не бывали в столице, а поэтому предвкушали все те удовольствия, которые им доведется испытать.

Огорчались парни лишь тем, что давно они уже не видели своих жен и матерей, соскучились по ним и не так скоро, видимо, и свидятся с ними. Путь казаков лежал на Москву, далеко минуя Черкасск-городок…

Коней казакам дали добрых, отбитых у турок. Дорога была веселая, но долгая. Только на третьей неделе своего пути казаки сквозь туманную мглу увидали на горизонте заблестевшие маковки золотых глав многочисленных московских церквей.

Атаман Васильев, скинув шапку, перекрестился:

— Ну, слава богу, браты, закончили мы свой путь благополучно. Пошли, господи, чтоб не гневен был на нас царь-батюшка.

Казаки тоже поскидали шапки, закрестились:

— Пошли, господи!

Болезненный, тщедушного телосложения, царь Михаил Федорович по натуре своей был человек слабохарактерный, нерешительный. Он подпал под влияние корыстолюбивого, гордого боярина Степана Борисовича Морозова, забравшего в свои руки государственную власть.

Как раз ко времени приезда казачьей легкой станицы в Москву туда пожаловал со своей огромной свитой датский принц Вольдемар, который был женихом младшей дочери государя Михаила Федоровича, царевны Ирины Михайловны. Поэтому царю было не до казаков. Он долго их не принимал.

Томясь в ожидании царева вызова, казаки жили на конюшем дворе. Их там сытно кормили, спали они до одури и от лени просто отупели.

Но любознательный Гурьян мало предавался сну. Он затаскал с собой по Москве любившего поспать Макарку. Где только они не бывали! Вдоль и поперек столицу пообошли.

Бродя с Макаркой по московским улицам, Гурьян немало дивовался тому оживлению, шуму и гаму, которые царили здесь повсюду. Народ сновал по улицам взад-вперед.

— Как муравьи, — хохотал Макарка. — И куда это они так спешат?

Выпал первый пушистый снежок, и по заснеженным улицам столицы со звоном бубенцов, с лихими разбойными присвистами бешено носились тройки, впряженные в сани. Проезжали цугом шестерки с гайдуками, таща за собой колымаги и кибитки.

На городских площадях, у балаганов и ларей, шла бойкая торговля разными заманчивыми товарами.

Гурьян с Макаркой купили в подарок своим женам яркие мониста, серьги, кольца и много других женских забав.

Ряженые скоморохи, забавляя народ, пляшут, кривляются, подпевают, сыпля направо и налево смешные прибаутки.

По утрам и вечерам Москва заполнялась грустным благовестом. Бархатно вызванивали колокола, сзывая православных на богослужение в многочисленные столичные церкви и церквушки. Из разных хором и обветшалых рубленых домишек шел народ в нарядных кафтанах, в атласных шубейках в храмы.

Макарке большое удовольствие доставляло бывать в кабаках, где особенно было людно и шумно. Иногда упрашивал Гурьяна побывать с ним в кабаке, выпить по штофу хмельной браги.

Однажды так вот прогуляли Макарка с Гурьяном вечер в кабаке, возвращались они к себе, в конюший двор, навеселе. Макарка шел впереди, подламываясь в коленях и пошатываясь из стороны в сторону, горланил:

— «Ка-ак у на-ас на До-ону, во Черка-асском го-ороду…»

Один раз он так покачнулся, что ткнулся носом в забор.

— Что за дьявол! — выругался Макарка, останавливаясь в недоумении, раскорячившись посреди улицы. — Что это тут понастроили такие улицы узкие, а?.. Тож мне, Москва называется.

— Ну-ну, пошли, братуня, — подхватил его под руку не менее пьяный Гурьян.

— «Ста-арики пьют, гу-уляют, — снова затянул Макарка, — по беседушкам сидят…»

Навстречу, смеясь, шла группа каких-то людей в иноземной кургузой одежде.

— Вы чего ржете? — спросил у них грозно Макарка, останавливаясь. — Это вы надо мной смеетесь?

Те о — чем-то заговорили между собой на своем языке.

— Говори по-русски, олух! — развернувшись, ударил кулаком по уху иностранца Макарка.

Тот, взвыв от ярости, дал сдачу.

— А-а, немец, ты драться? — вступился за, товарища Гурьян и, в свою очередь, ударил другого иноземца.

Остальные разбежались.

Оказалось, что пострадавшие были из свиты принца Вольдемара.

Об этом случае узнал царь. Он осерчал на казаков и приказал одному из бояр расследовать это дело.

Гурьяна и Макарку посадили в темную избу и заперли под замок за буйство.

— Вот попали так попали, — сокрушался Гурьян. — И все через тебя, Макарка. Что ты за буян такой?

— Ничего, Гурьяшка, все обойдется по-хорошему, — сказал Макарка. — Что, царь-то наш дурак, что ли, чтоб наказывать нас за каких-то паршивых иноземцев?..

— Тише! — шикал на него Гурьян. — Ты договоришься, что на тебя еще за твой подлый язык колодки на ноги набьют.

Через два дня за ними пришел стрелец и повел к боярину.

Их ввели в пустую комнату, в которой стояли лишь один стол и стул.

— Погодьте, шустраки, тут, — добродушно сказал стрелец. — Сейчас придет боярин. Строгий он человек, вот он всыплет вам батогов.

В ответ Гурьян и Макарка лишь вздохнули.

Вскоре в комнату торопливо вошел плечистый, статный боярин в зеленом кафтане.

— Ну, вы, бездельники, — сурово глянул он на казаков. — Что натворили?

Гурьян не сводил радостного взгляда с боярина. Ведь это же был Степан Чириков, тот самый, что пять лет тому назад приезжал в Черкасск за турецким послом Кантакузеном.

— Здравствуй, боярин Чириков! — сказал он.

— Здо-орово, — недоумевающе протянул Чириков, разглядывая статного, нарядного молодого казака. — Знаешь меня?

— Ну, а как же, — осклабился Гурьян, показывая в усмешке свои ровные белые зубы. — Зело знаю.

— Да отколь же ты меня знаешь?

— Да Гурейка ж я! — выпалил юноша. — Помнишь донского войскового атамана Татаринова Михаила Ивановича покойного? Так сын я того атамана. Помнишь, я тебя, боярин, под Азовом от казаков упас, провел, тебя буерачком к бударе твоей? Ты же еще подарил мне тогда перстень с изумрудом. Помнишь? Вот он, показал Гурейка палец, на котором сверкал камень.

— Ах ты, мил человек! — бурно выскочил из-за стола Чириков и полез обниматься с Гурьяном. — Ты ж тогда от верной смерти упас меня…

Они предались воспоминаниям об этом случае. Макарка, разинув рот от изумления, смотрел на них: как же, сам боярин обнимается с Гурейкой.

— Ну как же ты, Гурьян, избил датчан-то из свиты датского принца Вольдемара? — захохотал Чириков. — Сам царь вступился за них…

Юноша рассказал все подробно, что произошло у них с иноземцами.

— Ха-ха-ха! — заливался в хохоте Чириков. — Ну ладно, пострелы, хорошо, что на меня напали, выручу из беды… Все будет шито-крыто. Чего приехали-то, казаки, в Москву? — спросил Чириков. — Должно быть, все об Азове хлопочете, чтоб отстоять его от турок?

— Да, по этому делу прибыли, — сказал Гурьян. — Будем просить царя, чтоб прислал к нам свое войско на вспоможение для удержания крепости.

— Вот что я вам скажу на это, казаки, — задумчиво проговорил Чириков. — Только не обижайтесь за прямоту. Я человек такой — говорю, что думаю. Может, за это некоторые и недолюбливают меня. Я уже давно служу тут, в казенной палате, и примечаю людей, знаю наших бояр зело-отменно. Знаю и служилых, начальных людей. Подай им готовенькое — они скушают, а так чтоб потрудиться — нет. Они палец о палец не ударят. На рожон не полезут супротив султана турецкого. Ничего у вас не получится из вашей затеи. Ей-богу, не получится! Откажутся они от Азова. Зазря только вы за него столько крови пролили… Ну да ладно, не будем о том говорить… Идите-ка вы сейчас к воротам да ждите меня там. Я сейчас приду, поведу вас, дорогих гостей, к себе в терем, погощую зело добро…