Надо что-то предпринимать. А что именно предпримешь?

И однажды, наблюдая с крепостной стены за вражеским лагерем, Петров заметил именно то, чего он так особенно боялся. Сердце его беспокойно забилось. Турки направлялись куда-то с лопатами.

«Подкопы роют, — подумал он. — Не иначе, как подкапывают под крепость… Надо прознать, куда они подрывают, чтобы упредить».

Но как узнать? Шпионов ведь во вражеском стане нет своих.

Атаман начал раздумывать: «Эх, послать бы кого-нибудь из своих к туркам. Они бы там разведали все. Мы тогда бы подорвали их подкопы, и их затея бы провалилась».

Среди казаков было немало выходцев из татар и турок. Они доказали свою преданность казачьему делу, но положиться на них все-таки нельзя: могут изменить и предать. А тогда полный провал, гибель.

К атаману подошел Гурьян.

— Атаман, — сказал он, — гляжу я на турок и думаю, что они что-то замышляют. Глянь, с лопатами пошли…

— Подкопы под крепость ведут, — огорченно сказал Петров. — Не иначе как… Плохо нам придется.

— Надо бы упредить, — сказал Гурьян. — Подорвать их подкопы.

— Правильно, — мотнул бородой атаман. — Толково сказал. Но как узнать, где они подкапывают, чтоб им навстречу прорыть бы подкопы да подорвать их, а?.. Кто нам бы о том сказал?

— Пошли меня, атаман, к турчанам, — пылко сказал. Гурьян. — Я у них обо всем разведаю.

— О! — оживился Петров. — Правду кажешь, тебя послать бы, а? Более нет никого подходящего. Ты ж сам что турчанин, и мать у тебя туркеня. Никто в тебе не опознает русского. Послужи, Гурьяшка, нашему делу. Могет быть, ты выведаешь все, что нам нужно, и благополучно возвернешься в крепость… Упасешь всех нас от беды… А ежели, к тому… — запнулся атаман.

— Убьют? — мрачно усмехнулся Гурьян. — Так я смерти не боюсь.

— Все могет быть, — сказал Петров. — Память о тебе в Войске Донском останется тогда большая.

Атаман подробно рассказал юноше, что требовалось от него, если он попадет во вражеский лагерь.

— Для тебя, должно, сподручнее было б пойти к туркам вдвоем? — спросил Петров. — Может, подыскать товарища тебе?

— Нет, — отрицательно покачал головой парень. — Один пойду.

— Ну, господь тебя благослови! — перекрестил его атаман.

В ночь казаки произвели вылазку во вражеский лагерь, специально произведенную для того, чтобы забросить к туркам Гурьяна.

Как только казаки с криками бросились на спавших турок, Гурьян, переодетый в одежду турецкого спага, юркнул в кусты, разросшиеся у небольшой балки, и засел там.

До рассвета юноша лежал в кустах, а как только на востоке заиграли первые отблески утренней зарницы, он встал и направился к ближайшему бивачному костру.

Пожилой солдат в чалме, возведя очи к небу, делал утренний намаз[30] у костра.

Гурьян не прерывал мусульманина, пока тот молился. Когда тот окончил и взглянул на юношу, Гурьян по-восточному приветствовал его:

— Салам алейкюм!

— Салам, — подозрительно оглядывая его, ответил солдат. — Откуда ты?

— Слышал ночью стрельбу? — спросил у турка Гурьян. — Казаки сделали налет. Я стоял на посту, и они чуть не увели меня в плен. Да убежал я.

— Садись к костру. Отдыхай.

Парень присел.

— В кавалерии служишь? — снова оглядывая Гурьяна, спросил турок.

— В спагах.

Стали просыпаться и другие солдаты. Они умывались, разговаривали между собой, никакого внимания не обращая на Гурьяна.

Потом солдаты стали делать намаз, а старый их товарищ готовил завтрак.

К завтраку пригласили и Гурьяна. Он не отказался. Помолившись аллаху, он принялся за похлебку. Хлебая ложкой, Гурьян смотрел на вал, с которого уже начала бить турецкая артиллерия по крепости. Вал был широкий, основательно насыпанный и утрамбованный.

— Слушай, спаг, — спросил у Гурьяна щербатый, рябой солдат с синим сабельным шрамом через все лицо, — а что, это правда, — идет слух, будто спаги отказываются идти на приступ крепости?

Гурьян не успел ответить, как второй солдат с узким угреватым лицом, смеясь, сказал:

— Да разве он тебе, Джафар, скажет правду… Схитрит. У меня друг служит в спагах. Так он мне сказал, что спаги решительно отказались штурмовать крепость. Говорят, дескать, что они приучены к конным битвам, а на стены лазить не умеют… Ха-ха-ха!.. Вот хитрецы. Не хотят отведать на макушку горячей смолы…

— Да, я слыхал — вмешался в разговор третий солдат, — что будто и янычары бунтуют, не хотят идти на приступ…

— Это только мы — овечки послушные, — жуя беззубым ртом, проговорил пожилой солдат. — Нас везде и всюду гоняют. Мы и словечка не можем против вымолвить.

— Попробуй вымолви, — усмехнулся щербатый, показывая дыру в зубах. — Сразу же голову отсекут.

Доев похлебку, Гурьян поблагодарил и встал.

— Да благословит вас аллах, добрые люди! — сказал он. — Благодарю вас за хлеб-соль.

— Не за что, — сказал пожилой солдат. — Что ж, пойдешь к своим?

— Пойду.

Попрощавшись с солдатами, Гурьян пошел по лагерю.

Когда посол Коземрат Улак-ага привез в Бахчисарай во дворец крымского хана Фатиму и рассказал, каким чудом спаслась от смерти эта девушка, судьба Фатимы произвела там большое впечатление. Фатиму все жалели, сочувствовали ей.

Некоторое время Фатима жила в ханском дворце, а потом крымский хан Бегадар-Герай, желая сделать турецкому султану приятный сюрприз, отправил ее в Царьград. Судьба Фатимы и в султанском дворце наделала много шума. Ее там приласкали. По настоянию старой султанши ей выделили в столице красивый дом с садом, дали невольников и невольниц. Сам великий визирь стал ее опекуном.

Султанша полюбила сироту, принимала участие в ее судьбе.

В богатстве и довольстве зажила Фатима. Даже находились именитые женихи, которые были бы не прочь взять ее в жены. Но девушка не спешила выходить замуж. Она думала только о простом казацком пареньке Гурейке, которого с первого же раза, как только увидела, полюбила всем своим сердцем, чистой, целомудренной любовью.

Смерть его Фатима горько оплакивала. До сих пор она не могла забыть его образ, который всюду — в сновидениях и наяву — преследовал ее.

Старая султанша привязалась к Фатиме. Часто она посылала ей лакомства, призывала к себе, беседовала с ней. Султанша была умная и просвещенная по тому времени женщина. Она была грамотна, читала коран и другие арабские книги философско-религиозного содержания. Она любила, когда Фатима своим нежным голоском читала ей вслух.

Как-то, беседуя с Фатимой, султанша узнала от нее, что, живя среди казаков, Фатима научилась говорить по-русски.

— По-русски? — удивилась старуха. — Вот как.

Этому обстоятельству она почему-то придала большое значение. Она велела позвать одного из толмачей, хорошо знавших русский язык..

Выбрали толмача такого, который не только хорошо говорил по-русски, но и сам по рождению был русским. Он долго был в неволе, а потом, когда принял ислам, был освобожден из неволи, женился на турчанке и совсем отуречился.

Не зная причины вызова в султанский дворец, толмач вначале сильно перепугался, когда предстал перед султаншей. Он кланялся ей земно, елозил по полу, но потом, узнав, что от него требовалось только и всего, что поговорить по-русски с Фатимой, ободрился. Он заговорил с девушкой по-русски и был поражен чистоте ее речи, отчетливому произношению русских слов и фраз. Она говорила на его родном языке, может быть, даже лучше и правильнее, чем он, забывающий его.

И он сказал об этом султанше. Старуха порадовалась успехам своей любимицы и пожелала, чтобы она иногда беседовала на языке неверных[31] с толмачом.

Фатима обрадовалась такому разрешению султанши. Ей хотелось, в совершенстве знать язык любимого Гурейки.

При следующей встрече с Фатимой толмач расспросил ее более подробно о пребывании в Азове. Девушка рассказала ему все. И не надо быть толмачу особенно проницательным, чтобы понять, что Фатима была влюблена в атаманского сына Гурьяна.