Я говорю, что на это есть соответствующие органы, которые разрешают визиты в Парк, в том случае, конечно, если эти визиты оправданны и целесообразны.

Он выслушал меня и снова начинает петь о величии Бразилии, о ее красотах, о национальном престиже и все такое прочее.

Я снова молчу. Тогда он говорит прямо: «Есть идея: построить небольшой домик около вас, сеньор Орландо, со всеми удобствами, с холодильниками и кухней. И... возить туда американцев».

Я смотрю на него и улыбаюсь. Тогда он плюет на дипломатию и предлагает мне войти в пай. Не помню, какой процент он мне предлагал. Большие деньги!

«И только для начала, — говорит, — а потом дело пойдет еще лучше».

— Ну и что? — спросил Нельсон.

— Что? Да ничего. Бить я его не стал. Встал, поблагодарил за виски и пошел.

Так что, друг мой Нельсон, эти все проекты не новость для нас. Тяжко только сознавать, что рано или поздно эти деятели своего добьются. Но за одно могу поручиться: пока я жив, никаких туристов здесь не будет.

— А потом? — спросил Галон.

— Что «потом»? Когда я помру? Эх, когда я помру... Ну ладно! О чем говорить! К тому времени, когда я помру, тут, может, и индейцев не останется. И незачем сюда будет возить туристов.

...Еще один день подходил к концу. Приближалась тревожная ночь. Собиралась гроза. На юго-востоке небо заволакивало. Изредка, словно пробуя свои силы, набегал ветер. Где-то над Шавантиной снова полыхали зарницы. Когда одна из них вспыхнула особенно ярко, Орландо вздохнул и сказал, что если опять снесет черепицу над сараем, где стоит движок, то этот удар по годовому бюджету Парка станет непоправимым.

После ужина начиналась обычно игра в карты. И сегодня, покончив с дискуссией о врачах и туристах-американцах, мы дружно усаживаемся вокруг вытертого после трапезы стола. Мы — это Орландо, Марина, Галон, Нельсон и я. Хотя партнеров было всего пятеро, игра эта называлась «восемь дураков». Была она запутанной, сложной, длинной. Правила ее объяснить, по-моему, невозможно. Усвоил я только одно: кто набрал сто очков — вылетает. Каким образом набирались очки, я до сих пор не понимаю. Несмотря на это, первым вылетел все же не я, а Орландо. Я вылетел вторым. В конце концов остались только Галон и Нельсон.

В разгар их ожесточенной дуэли появляется Кокоти и говорит, что Марину просят в «больницу»: какой-то старик кайаби отравился и страдает животом. Марина отправляется туда и через несколько минут присылает Кокоти с просьбой к Нельсону: подойти тоже.

Нельсон отмахивается от мальчишки:

— Сейчас приду. Скажи: сейчас приду.

Он в ударе — выигрывает у Галона и, потягивая кайперинью из маленькой рюмочки, неудачно философствует, поглядывая на меня, о преимуществах системы свободного предпринимательства над «вашими социалистическими демократиями».

Кокоти молча стоит у него за спиной; время от времени, раздраженно оглянувшись, Нельсон ворчит:

— Ну иди же, иди, я ведь сказал, что сейчас приду. Кокоти продолжает стоять. Как на рыбной ловле с луком: замерев и сощурившись, глядя себе под ноги.

Судя по обилию у Галона королей и тузов, Нельсону несдобровать. Но, с другой стороны, он весьма изворотлив и обладает удивительной способностью запоминать все вышедшие из игры карты. Поэтому игра может продолжаться до бесконечности, а поскольку я оказался за бортом, исход схватки меня не интересует, и я решаю сходить в медпункт — поглядеть, как там Марина управляется с отравившимся стариком. Невольно посапывая, возмущенный небрежением Нельсона, Кокоти идет вместе со мной. Точнее говоря, я иду с ним. Без него мне просто-напросто не удалось бы найти дорогу, ибо мрак на территории Поста стоит такой, словно кто-то распорядился устроить затемнение на случай возможных налетов вражеской авиации.

Я послушно бреду за темным, маячащим в двух шагах от меня силуэтом Кокоти, чуть не подворачиваю ногу в какой-то ямке, спотыкаюсь о древесный корень, бормочу сквозь зубы нечто такое, что нельзя процитировать в этой книжке. И удивляюсь про себя: почему в такой черноте, в такой ночи невольно начинаешь говорить шепотом?

Не успев найти ответ на этот вопрос, я еще раз больно ударяюсь левой ногой. На сей раз о ступеньку медпункта. Кокоти открывает дверь, мы входим в домик, минуем тамбур, где хранятся ведра и тазы, и в следующей комнатке, где находится так называемая «аптека», я вижу в тусклом свете свечи Марину. Она шарит по своим бесконечным ящикам, полкам и шкафам, отыскивая какую-то микстуру. На табуретке сидит старик. Закрыв глаза, он держится за живот и тихо постанывает. Ридом, прислонившись к столу, стоит его жена, иссушенная старуха. Она смотрит на мужа с грустным спокойствием и с какой-то молчаливой бабьей покорностью судьбе.

Наконец Марина находит то, что искала, наливает микстуру в чайную ложку, дает выпить старику. Он глотает, морщится и снова стонет.

— Ничего, ничего. Теперь будет лучше, а к утру все совсем пройдет, — говорит Марина, — а если не пройдет — приходи снова.

В это время за дверью грохочет оброненный таз, и в комнатке появляется Нельсон.

— Ну, что там у него? — спрашивает он у Марины, кивая головой на старика.

— Кажется, засорение желудка.

— Еще бы, — говорит Нельсон раздраженно, — едят черт знает что. Но вы, кажется, уже распорядились?

— Да, я дала ему слабительное.

— Ну и отлично, я тогда пошел спать, — говорит Нельсон и поворачивается, чтобы идти обратно. — Да, а как себя чувствует эта девочка?

— Униранья?

— Не знаю, как ее зовут... Ну та, что лежит у нас по поводу почек.

— Спит. Хотите посмотреть ее?

— Да нет, зачем же? Раз спит, слава богу! Не будем ее беспокоить.

Он раскрывает дверь и шагает во влажную духоту ночи. Я прощаюсь с Мариной и тоже иду спать. Правильнее сказать, не «иду», а бреду, осторожно переставляя ноги в абсолютной черноте. Впрочем, темнота не абсолютная: у «конторы» светится огонек сигареты: это Орландо. Я подхожу и присаживаюсь рядом с ним.

— Не спится?

— Да, что-то не спится. За день набегаешься, накричишься, сил вроде нет, а сон не идет.

Мы молчим, прислушиваясь к пению летающих муравьев и вскрикиванию цикад.

— Скоро дожди, — вздыхает он. — Зальет все. Не знаю, как у нас получится с провизией, если они там, в Ронкадор, не вытащат эти грузовики. — Он затягивается, осветив свое круглое крупное лицо красным светом сигареты. — Ну, да перебьемся как-нибудь. Не первый раз. В конце концов «дождь костей не переломит», как говорят в Сан-Пауло. Отсидимся, дождемся весны. Потом нужно мне будет слетать в Сан-Пауло.

— Зачем?

— Готовим новую экспедицию. Где-нибудь в марте — апреле думаю выходить.

— Далеко?

— Не очень. На север. Искать краньякорорес. Читали небось в газетах: «черные гиганты» и все такое прочее?..

— Читал, — говорю я и тоже закуриваю. Потом спрашиваю у Орландо, сколько раз он уже участвовал в таких экспедициях.

— Одиннадцать. Девять экспедиций уже завершены. Две будем продолжать.

— А какая была самой трудной?

— Самой трудной? — Он задумывается. — Пожалуй, когда мы пошли к чукарамае. Да, чукарамае. Это было самое воинственное и трудное для контактов племя Шингу. Интересное племя. Из группы же. Они даже видом своим не располагают к дружеской беседе: волосы длинные, в нижней губе громадный деревянный диск.

— Ну а как это было?

— Как было? Трудно было. Как всегда, мы сначала подбросили им подарки. Потом рискнули приблизиться. Это еще не был личный контакт: мы раскинули лагерь неподалеку от них, на маленьком островке реки. На берегу, прямо против нас, была деревня чукарамае. Они настороженно наблюдали за нами, мы за ними. Так прошли сутки. На следующий день мы заметили у них признаки беспокойства, а потом услышали, как они зовут нас. С нами было двое индейцев журуна: Паойде и Дудига. Оба бесстрашные воины, атлетически сложенные, выносливые, знающие по нескольку языков. Мы попросили их переплыть от острова к берегу, где кричали чукарамае, и выяснить, что им нужно от нас.