Между Абдул-Гамидом и Селим-беем существовала какая-то странная связь. Нечто, что влияло на нормальные отношения, создавало доверие в повседневных делах. Они были знакомы еще до того, как Абдул-Гамид стал султаном, и это было причиной того, что к Селим-бею перешла часть той огромной власти, которую унаследовал его хозяин.

Селим-бей поднял на меня влажные и красные от слез глаза. Я почувствовал себя неловко, ведь мне и в голову не приходило, что он может переживать как простой смертный.

Прошел уже год с того момента, как он приблизил меня к себе и я научился чувствовать его состояние. Селим-бей говорил мало, но мы, окружавшие его, умели толковать его молчание. Он обладал исключительной силой убеждения, глубоким умом и тонким воспитанием, и не было сомнений, что сам султан принимал его советы по поводу государственных дел.

У Абдул-Гамида было одно большое осложнение. Несмотря на свое неограниченное могущество (а может быть, именно по этой причине), он был совершенно одинок на вершине власти и не мог контактировать со своими подданными. Чтобы быть понятым, ему было очень важно общаться с людьми такой чувствительности и мудрости, как Селим-бей.

Султан не доверял никому на свете. Но кто особенно привлекал его внимание, так это интеллектуалы. Именно для них предназначалась самая строгая цензура, самый строгий контроль, нередко тюрьма, а в самых крайних случаях — смертная казнь.

Несмотря на то, что Селим-бей никогда не выходил из дворца, он был глазами и ушами султана, его самым близким информатором. Я иногда наблюдал за встречами между шефом политической полиции, в обязанности которого входило составлять доклады, и Селим-беем. Все мы, кто работал в окружении двора, были объектом слежки, и в свою очередь мы следили за всеми, кто окружал нас. Всего года четыре назад султан стал объектом серьезного покушения. Группа армян, желавших отомстить за преследования своих соплеменников, бросила в него бомбу, когда он выходил после пятничной молитвы. Ворота мечети были окружены плотной толпой людей, ожидавших появления халифа верующих (этот титул он ценил более всего), чтобы посмотреть на него вблизи и восторженно приветствовать.

Селим-бей винил себя за это происшествие. Он должен был его предвидеть. Султан спасся чудом, и в ту ночь полетели головы не только за пределами президентского дворца.

С того момента был восстановлен абсолютный и полный контроль за всеми. Тайная полиция преследовала и пытала всех, кто был подозрителен или просто казался подозрительным. Высокая Порта не признавала никаких комментариев или действий вроде образования каких-либо групп, обладания иностранными книгами, сочинения произведений, хотя бы отдаленно намекающих на свободомыслие, ведение разговоров о демократии, членство в любой политической ассоциации. Любого армянского националиста, идеолога, философа или просто интеллектуала, связанного со своим народом, под любым предлогом задерживали, арестовывали, пытали.

Селим-бей был мозгом железного контроля, в тисках которого жила вся страна. И никто, за исключением нас, пользовавшихся абсолютным доверием этого загадочного человека, не знал об этом.

Но сейчас передо мной этот исключительный человек был раздавлен и сломлен. Его тяготило, что он не смог ликвидировать в самом начале движение, которое всего полтора года назад было преобразовано в Комитет за единение и прогресс, «Иттихад вэ Теракки Семийети» — ассоциация различных политических групп, пытавшихся вынудить султана восстановить конституцию.

Селим-бей пытался контролировать выборы в прошлом году. Сейчас он с горечью признавал, что кандидаты от Комитета выиграли у кандидатов султана благодаря одной ловушке: Комитет заявил, что он не стремится к власти, а хочет только вернуть в страну демократию. Но это был всего лишь маневр, чтобы выиграть время и тайно помочь своим сторонникам…

Всего лишь месяц назад султан приостановил действие конституции, и Селим-бей был вне себя от радости, что наш господин восстановил свою единоличную власть. Казалось, все вернулось в привычное русло. Но что-то вышло из-под его жесткого контроля. Армия в Салониках под командованием генерала-предателя Махмуда Севкет-паши выступила против столицы и после нескольких безобидных залпов своих пушек добилась смещения султана Абдул-Гамида Второго.

Эти обстоятельства были причиной слез, растекавшихся по щекам Селим-бея и смывавших его тщательный макияж. Селим-бей горько оплакивал свое поражение. Согласно поступившим приказам, надлежало до рассвета освободить дворец. Было ясно, что Комитет назначит Мехмета Резада новым султаном. Мехметом Пятым. «Эту марионетку предателей», — ворчал человек, занимавший пока должность шефа евнухов.

Но Селим-бей не хотел уходить из дворца. Он не мог снова быть рядом с нашим господином и испытывать острое чувство стыда. Именно поэтому он проводил меня до моей комнаты на мансарде Долмабахче.

Селим-бей вытер слезы шелковым платком. Он пристально смотрел на меня, пока я поднимался с постели, и подошел ко мне. Я знал, что этот человек хочет что-то сказать мне, но не мог понять, о чем могла идти речь. В конце концов он направил взор своих голубых глаз на видневшиеся из окна крыши города. Казалось, он уже успокоился, и разыгравшаяся буря не коснется нас, и у наших ног лежит весь мир.

Когда я понял, что мои предчувствия подтверждаются и в них есть нечто ужасное, холодок пробежал по моей спине. Какой смысл был в его откровении?

Вдруг мне показалось, что этот человек умрет по своей воле, и что бы там ни было, его уже ничто не волнует.

Селим-Бей посмотрел мне в глаза.

«Послушай, что я скажу тебе, Халил. Думаю, что сейчас наступило то время, когда ты имеешь право узнать, кто ты на самом деле. Ведь ни ты, ни я не являемся теми, чем кажемся».

Селим долго смотрел в окно. Розоватое солнце начинало скрываться за горизонтом, «Остается мало времени. Иногда „мало“ означает „все“».

Он безуспешно попытался улыбнуться. Я чувствовал себя как на углях. Что означали его слова? Что пытался сказать мне этот человек?

«Послушай, Халил-бей. Ты появился здесь, когда тебе было почти шесть лет. Ты, наверное, уже забыл большую часть твоей, предыдущего периода, жизни. Или, лучше сказать, думаешь, что забыл. Но нет, оно все равно останется где-то внутри тебя. Когда-нибудь ты проснешься ночью и почувствуешь, что тебе кто-то необходим. Кто-то, кого ты едва помнишь. Я знаю это, со мной происходит то же самое, несмотря на годы. Но будь терпелив, потому что ты вот-вот узнаешь; возможно, это знание и не изменит твою жизнь, но, по крайней мере, облегчит твои ночные кошмары».

Селим надолго замолчал, по-прежнему глядя в окно. Я был уже вне себя от нетерпения и, хотя и старался выглядеть спокойным, это давалось мне с большим трудом.

Невероятно, но, несмотря на ситуацию, Селим-бей, казалось, не спешил. Его состояние было вызвано глубокой грустью, самобичеванием за провал в работе, но, на мой взгляд, какой-либо его вины за происшедшее не было.

Тогда я услышал нечто невероятное и совершенно неожиданное.

«Халил, мы оба с тобой армяне по рождению. Мы не турки, не черкесы, не славяне. Мы армяне. Просто армяне».

Селим наблюдал за моей реакцией. Я потерял дар речи. Что он хотел мне этим сказать? Что я армянин? Я смотрел на него с удивлением, ожидая, что он пояснит свои слова.

«Да, Халил-бей. Ты армянин. И, насколько я знаю, чистокровный. Ты родился христианином, а сейчас ты мусульманин. Сейчас это твой мир. Обстоятельства решили твою судьбу за тебя. Конечно, от армянина у тебя только кровь. Я говорю „только“, потому что, в конце концов, это не будет иметь большого значения».

Селим снова пристально посмотрел на меня, и я заметил, что его глаза уже высохли.

«Я тоже родился от армянских родителей. И тем не менее всю свою сознательную жизнь я был хорошим турком. Верным слугой султана и полумесяца. Сейчас, когда мир, в котором мы жили, рушится, у тебя, может быть, будет время изменить свое будущее. Что касается меня, то я завершаю свою миссию в этой жизни.