К моему удивлению, «секретное донесение» находилось там же, в конверте с расплывшейся синей печатью с надписью «уничтожить». Но кто-то когда-то закрыл дело, не доведя его до конца. Или, может быть, прочел его и не захотел, чтобы это документальное свидетельство исчезло. Наде Халил, Лейле Халил и мне лично этот человек оказал очень большую услугу.

В донесении не было ни заголовка, ни подписи. В нем было всего два листа той бумаги, которой, как я убедился, часто пользуются военные. Я прочел его, стараясь сдерживать свои эмоции, поскольку весь я был очень напряжен.

Через стекло, отделявшее меня от соседнего помещения, я видел, как Тофик ходил туда-сюда, припадая на свой «курдский сувенир». Я старался не думать ни о Лейле, ни о Наде и сосредоточиться только на Халил-бее — армянском мальчике, сыне христианина Ширака Арамяна, одного из руководителей мятежа в Ване в 1896 году. А случилось это всего ничего — сотню лет назад.

Мы прибыли в окрестности Эдремита вскоре после полудня и заметили движение в домах, окружавших поселок с юго-востока.

Я приказал моим подчиненным развернуться в три колонны по шесть человек в каждой. В каждой из них был лейтенант и один сержант, всего насчитывалось двадцать четыре человека.

Мятежники встретили нас ружейными залпами, и мы решили, что еще одной операции нам не понадобится.

Мы заняли позиции, укрывшись за сохранившимися строениями. Удостоверившись, что силы примерно равны, я послал двух человек за подкреплением, поскольку не знал, каков объем вооружений, находящийся в распоряжении мятежников.

Перестрелка продолжалась почти до вечера. Мы видели, что четыре мятежника были поражены нашим огнем. К тому моменту подошло подкрепление, и я принял решение атаковать, предприняв обходный маневр.

Несмотря на их сопротивление, стоившее нам двух человек, и после долгой перестрелки нам удалось сократить их численность. Их было шестнадцать взрослых мужчин, двадцать две женщины и четырнадцать детей в возрасте от одного до двенадцати лет. Они были обеспеченными людьми, у них наверняка были спрятаны деньги и драгоценности, в связи с чем мы вынудили их начать переговоры.

Не добившись ничего, мы подвесили одного из детей за ноги над костром. Женщины сразу же стали вынимать алмазы, драгоценности и золото из подкладки своей одежды, причем все было так искусно запрятано, что мы вряд ли сами смогли бы найти их. Потом мы отвели мужчин на берег озера и в соответствии с приказом расстреляли их. Что касается женщин, то пришлось пристрелить двух самых старших, а остальных передать курдскому племени, предоставившему нам информацию.

Дети старше восьми лет в количестве семи человек были уничтожены. Из остальных семи мы отобрали двоих наиболее здоровых для передачи их, согласно обычаю, в Генеральный штаб для возможного покровительства им со стороны нашего господина султана.

Остальные были разыграны между офицерами.

Найденное имущество было описано. Дети, предназначенные для покровительства, были сыновьями главы мятежников Ширака Арамяна, о чем под нашим давлением призналась его жена.

Я не удержался и вскинул руки вверх. Я был в восторге. Я нашел его! Это казалось невозможным, но дополняло мое древо. На нем уже были Ширак Арамян, Халил-бей, Осман Хамид…

Никогда бы не поверил, что мне удастся найти их. Древо начинало расти, оно росло медленно, преодолевая катастрофы и неудачи, и приносило минуты мира и радости.

Не в силах сдержаться, я снова замахал руками. Подняв глаза, я увидел растерянное лицо Тофика, решившего, что я сошел с ума. Я улыбнулся ему. Этот человек мне нравился.

Так заканчивалась история той «зачистки». Она подтверждала, что Халил-бей был сыном Ширака Арамяна, видного человека, поднявшего мятеж в Ване и безуспешно пытавшегося спасти свою семью.

Это будет моим рождественским подарком для Нади Халил и ее дочери Лейлы Халил. Они никогда не поверили бы, что об этом можно узнать.

Я сложил все оригиналы в папку. Тофик постучал по стеклу. Он уже давно с нетерпением ждал меня, ему было пора уходить.

Я поблагодарил его за любезность и вышел из здания Генерального архива. В Анкаре наступал вечер.

В конце того же дня я улетел в Стамбул. Уже дома я позвонил Наде, но мне ответил только автоответчик. Мне срочно надо было переговорить с ней.

Я вышел на балкон. Босфор сверкал в лучах заходящего солнца, и я подумал, что Ширак Арамян и его семья заслуживали лучшей участи.

Думаю, что случайностей не бывает. По крайней мере тогда, когда я летел из Вашингтона в Анкару на принадлежавшем Пентагону самолете С-130 и размышлял о том, что вчерашний день сыграл со мной злую шутку.

Расскажу подробнее. Я уже четыре года имею отношение к спецслужбам Государственного департамента по иностранным делам. Они не связаны ни с ЦРУ, ни с Пентагоном, хотя, по правде говоря, мы оказывали друг другу взаимную помощь. Я считался дипломатом. То есть человеком, служившим своей стране и своим идеям с куда большим старанием, чем это компенсировалось получаемой зарплатой.

Всего две недели назад мне исполнилось тридцать четыре года, и я начал осознавать, что моя молодость окончательно ушла в прошлое. Вздохнув, я попытался что-то разобрать в туманной каше странного фиолетового оттенка, окружавшей самолет на высоте тридцать три тысячи футов над Северной Атлантикой. Это было путешествие длиной почти девять тысяч километров в совершенно неизвестное мне место. Вообще-то говоря, я не совсем прав — я неплохо знал эту страну. Потому что моя мать часто рассказывала мне о Турции.

Моего отца звали Дадхад Нахудян, он родился в Каире в 1930 году и скончался в Париже всего три года назад. Это был исключительный человек, передавший мне свои знания и идеалы. Он был прежде всего армянином, ведь мой дед Оганнес Нахудян и бабушка Нора Азатян родились в Трапезунде и в Эрзеруме. После долгих мытарств они приехали в Каир, судьба была к ним благосклонна, и они умножили свое благосостояние благодаря выдающемуся уму Оганнеса и решимости Норы.

Так что и я по существу являюсь армянином, поскольку моя мать, Элен Уорч, передала мне двадцать пять процентов армянской крови, остальная же кровь — французская. Потому внутри меня уживались две личности, каждая из которых пыталась заявить о себе либо занять ведущие позиции. В последнее время верх брало, несомненно, армянское начало — генетически армянский удельный вес был явно большим.

Так или иначе я чувствовал себя американцем. Все остальное — просто история. Интересная, драматическая и даже жестокая. Только и всего. Не более чем история.

Я хорошо знал, что когда-то произошло между турками и армянами. Моя мать неоднократно рассказывала мне об этом, потому что это было частью ее жизни, хотя непосредственно внутри конфликта ей жить не пришлось.

Моя мать родилась в Париже от брака между Эженом Уорчем, человеком тонким и образованным, и Анной де Вилье, бесстрашной женщиной, дочерью секретаря посольства Франции в турецкой столице тех лет.

Обстоятельства сложились так, что я родился в Нью-Йорке и потому пользовался всеми правами гражданина США. Много лет мой отец отказывался говорить со мной об армянских делах, пока не пришел день, когда он счел меня достаточно зрелым, чтобы я смог понять их.

Должен признаться, что поначалу все эти вопросы ни в коей мере не интересовали меня. Мне было восемнадцать лет, и я ни разу в жизни не говорил ни с одним армянином или армянкой, за исключением моей матери. Я был знаком с двумя армянами, которые занимались торговлей на Манхэттене, но я узнал об их национальности только по их экзотическим фамилиям. В то время меня интересовало совсем другое. Например, поступление в Йельский университет, что мне удалось благодаря заветам моего деда Эжена, дальновидного человека, который до самой смерти надеялся, что его внуки выучатся. Из его внуков только я получил высшее образование.