Мой отец дал нам уйму советов и исчез среди деревьев. Когда мы остались одни, Мари начала безутешно плакать, причем не только из-за сильной боли, сколько из-за охватившего ее сильнейшего страха и отчаяния. Оганнес безуспешно пытался успокоить ее и попросил меня заняться ею. Она была старше меня, но я обняла ее, стараясь успокоить, и через пару часов она потихоньку заснула.
Мой брат всегда носил с собой маленький нож. Он выбрал ветку, стал ее обстругивать и делать небольшую палку, чтобы, по крайней мере, было чем защититься в случае нападения.
Оганнес всегда был очень смелым. Однажды, еще ребенком в возрасте семи лет, он заблудился в горах и пробыл там в одиночестве два дня. Мои родители были в отчаянии, ведь в горах водились дикие звери, в том числе стаи волков, но когда они уже почти смирились с неизбежным, он появился. Он прошел по горам почти сорок километров, утоляя жажду в горных ручьях и питаясь яйцами из гнезд. Все были поражены невероятным подвигом этого ребенка, а мои родители даже попросили отслужить мессу и устроили праздник для всего района в знак благодарности Провидению за счастливое спасение сына.
Не могу не сказать, что в то время мы были очень религиозными людьми. Годы и обстоятельства привели к тому, что многие вещи я стала видеть по-другому, но в те дни религия была чем-то весьма важным, и вся наша жизнь была связана с религией.
На самом деле был конфликт между мусульманами турками и нами — ревностными христианами. Сейчас, после стольких лет за плечами, я вижу, что причиной тому была абсолютная некомпетентность: сторонники и той и этой религии не предпринимали ни малейших усилий для того, чтобы найти взаимопонимание. Правда, на индивидуальном или семейном уровне отношения, казалось, были вполне дружественными, но в целом действительность была совсем иной. У нас в доме всегда были турецкие служанки, а у моего отца и персонал и команда тоже состояли из турок. Только потом мы с грустью осознали, что, за исключением редких и поэтому очень ценных моментов, различия между армянской и турецкими общинами были непреодолимы.
Так вот, Мари, Оганнес и я находились в полной растерянности и чувствовали себя разбитыми и потерянными. Впервые в жизни я почувствовала одиночество, хотя со мной и находились сестра и брат. Появилось странное ощущение, что между жестоким миром, который мы только что открыли, и нами не было ничего, и мы находимся в непосредственном соприкосновении с ним. Оганнес, судя по всему, полностью смирился с этим, он продолжал стругать ветки и уже сделал другую дубину, более мощную, чем предыдущую. Он, вероятно, был уверен, что нам ничего другого не остается как защищаться силой.
Я знала, о чем он думает. В тот момент брат был уверен, что кто-то нападет на нас и поэтому неминуемо нужно будет выйти навстречу опасности, пусть это и связано с риском для жизни. Но больше всего Оганнес боялся — и в этом он признался мне только недавно — призыва в армию. Он с ненавистью говорил «в турецкую армию», потому что знал, что ничего хорошего от этого ожидать не приходится. Его приятелей, как правило, забирали в армию силой, застигая врасплох. Один из его друзей, комиссованный из армии по болезни — из-за туберкулеза, — рассказывал о жесточайших порядках, царивших в казармах и частях, где служили армяне. Он говорил, что положение усугублялось еще и тем, что за последние месяцы дисциплина ужесточилась, а некоторые призывники погибали из-за избиений, дурного обращения и даже были расстреляны по распоряжению тайных военных трибуналов, выносивших смертные приговоры с формулировкой «потеря военного духа».
Мой брат Оганнес никогда не выказывал особых успехов в школе. Я знала, что это не из-за того, что он не успевал, а просто был слишком свободолюбив. Таким он был раньше, таким он остался до конца своих дней.
К тому же он ненавидел турок. Он знал, как они относились к армянам на протяжении веков. Дядя Атом испытывал особую симпатию к Оганнесу и часто разговаривал с ним, внушая ему свое собственное видение истории.
А я, хоть и была еще девочкой, совсем не верила тому, что рассказывал вам дядя Атом. Многие считали его выпивохой, хотя и признавали его выдающийся ум. Оганнес же упивался рассказами дяди, и дело дошло до того, что в один прекрасный момент отцу пришлось взять этот вопрос под свой контроль и попросить дядю Атома не распалять слишком мальчика своими рассказами.
В итоге Оганнес стал бывать у дяди Атома без ведома отца. Только потом мы узнали, что дядя состоял в каком-то тайном обществе, которое пыталось поставить на место турок. Мой отец никогда не хотел втягиваться в нечто подобное, и Атом уважал его решение. Но, в конце концов, папа был вынужден признать, что старый и не пользующийся авторитетом выпивоха был по большому счету прав.
Наступал вечер. Оганнес нашел неподалеку ручей и выточил деревянный стакан, с помощью которого мы смогли утолить жажду. У Мари, по-видимому, поднялась температура, но она уже меньше жаловалась на боль. Пару раз она попыталась подняться и пройтись, но в итоге смирилась и осталась сидеть на сухой траве, которую мы с Оганнесом собрали, чтобы сделать ей ложе.
Проходили часы, а отец не объявлялся. Я старалась не показывать, как я боюсь, что его могут схватить и причинить ему вред. Я отгоняла мысль, что он, возможно, уже мертв, ведь он оставался тогда нашей единственной надеждой. Что мы могли сделать без него? У него всегда имелось что-нибудь в запасе, чтобы выйти из положения. Думать о чем-либо другом было невозможно.
Оганнес в тот день нас приятно удивил. Он нашел гнезда диких горлиц и, помыв в воде их яйца, предложил их нам. Мы вылили их содержимое в деревянный стакан и выпили их сырыми.
Добыча приглушила наше чувство голода. Мари не хотела поначалу есть их, уверяя, что они вызывают у нее тошноту, но Оганнес заставил ее съесть, и она почувствовала себя лучше.
Потом Оганнес попытался почистить наше убежище. Он смирился с тем, что нам придется провести там ночь. И, хотя было не очень холодно, мы понимали, что внутри этого помещения мы будем в тепле и в большей безопасности. Он не хотел разводить костер, хотя мог добыть огонь с помощью кусков кремния, — чем немало гордился. Он боялся, что дым может нас выдать, потому, закончив уборку, он приготовил из мелких и мягких веток нечто похожее на постель. Мы помогли забраться внутрь Мари, которая, казалось, впала в апатию, потому что уже не плакала и не жаловалась. Ее молчаливость несколько беспокоила меня. Это было нетипично для ее характера, но ведь и обстоятельства тоже были нетипичными на тот момент, поэтому я не придала ее состоянию особого значения.
Я поделилась с Оганнесом моими опасениями по поводу отца. Он молча кивнул. Он тоже считал, что нам не следует разъединяться, но приходится мириться со сложившейся обстановкой. Он прекрасно понимал, что в той ситуации мы не смогли бы долго оказывать сопротивление, и он не знал, что делать. Кроме того, самочувствие Мари не позволяло нам куда-либо идти. Он не хотел оставлять нас одних, и это ограничивало наши возможности.
К вечеру заметно похолодало. Мари дрожала от холода, я дотронулась до ее лба и почувствовала, что у нее высокая температура. Это очень напугало нас, потому что стало ясно, что требовалась помощь врача.
В жизни бывают моменты подлинного отчаяния. И это был один из них. Раньше я видела только одну действительность: безопасность родного дома, любовь родных, ощущение благополучия, любви и даже обожания со стороны родных. Я никогда не могла представить себе, что подо всем этим находится темная и глубокая пропасть, и это открытие вызвало у меня состояние, близкое к обмороку. Я превращалась во взрослую женщину, но во мне оставалось еще много черт от девочки. Часы, проведенные там, изменили меня так, как будто прошло лет десять.
Как только стемнело, снаружи мы услышали шум. Мы замерли, но вскоре услышали голос отца, который звал нас.
