— Спасай, други, пропаду!

Олешка подскочил на лыжах, выстрелил в ухо медведя из пистоля. Зверь сник. Масленников поднялся с земли и обнял улыбающегося Олешку.

— Спасибо! Без тебя сгинул бы. Медведь твой!

Оживленные, радостные, охотники приволокли туши двух медведей в избу лесника. Пополдничав, они решили двинуться обратно в город. Когда тройка стояла у крыльца, Андрей Петрович вдруг приволок откуда-то в мешке живого поросенка.

— Порося? Зачем он нам? — удивился Болотников.

— Охота на волков будет.

— Да нам езжать надо.

— Вот и поедем.

Иван Исаевич махнул рукой:

— Ладно, действуй. Поглядим, что будет. Охотники тронулись в путь. Отъехали с версту. Поросенок внезапно пронзительно завизжал.

— Ты почто жмешь? — спросил Иван Исаевич посадского, с силой давившего поросячий хвост.

— Ладно. Езжай знай. Увидишь, — усмехнувшись в русую бороду, произнес Андрей Петрович.

Так и ехали под поросячий визг. И вот совсем недалеко от дороги раздался вой. Из лесу выскочила стая волков. Лошади, обезумев от страха, рванулись вперед. Из-под копыт полетел снег. А волки все ближе, ближе. Поросенка стал давить Олешка. Иван Исаевич взял в руки вожжи. Масленников прицелился из самопала и бахнул ближайшему волку в голову. Другие разбежались.

Болотников остановил лошадей с большим трудом. Андрей Петрович подбежал к издыхающему зверю, прирезал его ножом и приволок в сани. Помчались дальше. Дорогой убили еще двух волков. Андрей Петрович хоть и свалил четвертого, но кони до того напугались, что остановить их было уже нельзя. Охотники видели, как волки рвали в клочья подстреленного.

В Калугу прибыли к ночи.

Дома перед сном трапезовали привезенным поросенком с хреном и выпили полынной настойки.

Засыпая, Иван Исаевич вспомнил о недавнем кулачном бое.

«Постой, я вам удружу», — думал он, улыбаясь.

Утром раздался частый звон большого кремлевского колокола. Горожане двинулись в кремль. На площади стоял помост. Под приветные крики толпы появился Болотников. Он окинул зорким взором море голов и громко, весело заговорил:

— Любезные калужане, дело у меня такое…

Он остановился, посмотрел на коренастого дядю в поддевке, беличьем треухе, валенках. То был шерстобит, из Подзавалья.

— Эй, дядя, как тебя величать? — обратился к нему Иван Исаевич.

— Селифан Гаврилов, так-то! — прогудел бородач.

— Ну-ка, поднимись ко мне! Подь, подь, не чинись, не гордись!

Бородач, подталкиваемый сзади, взошел на помост. По толпе прокатился громкий, веселый смех.

— Ай да Селифан, красовит больно.

— Уж и обличив, волк те заешь!

— Разной масти, право слово!

Действительно, у бородача не было видно левого глаза. Взамен его почти по всему лицу расплылся багровый синяк, нос вздулся, как свекла. Лицо было желто-красно-бурого цвета. Болотников, обращаясь к шерстобиту, жалостливо спросил:

— Ай, ай, ай, дядя Селифан, и кто тебя так изукрасил?

— Третьева дни в бою у Лапушкина колодца.

— Ну, а ты?

— Я-то? И от меня кое-кому досталось. Будут долго помнить. Так-то!

— Ин ладно, дядя Селифан. Подивились мы на тебя, шествуй с миром. Таких, как ты, после кулачного боя много. Силы вам девать некуда. Вот и деретесь! А давайте-ка силушку на иное пустим, не на мордобой, а на потребу всем.

Теплые нотки были слышны в голосе Болотникова. Толпа зашевелилась, тихо зашумела, кое-кто вздохнул.

— Душевно бает Иван Исаич.

— Нишкните, воевода говорит.

Болотников продолжал:

— Вы — сила. Сообща, значит, и двинем, силушку свою съединим. Оно сходнее, нежели корежить друг друга. Глянь туда!

Толпа обернулась, куда указывал рукой воевода. У кремлевской стены в углу лежала громадная куча бревен, досок, камней.

— На базаре вашем, к примеру, как торгуют? Как придется: с саней, с телег, а то и на земле. Не дело! Давайте-ка построим крытые торговые ряды, оконца со слюдой. На улице дождь, снег, ветер, а в рядах торгуют и в ус не дуют, товар не на земле, а на длинных, чистых ларях лежит. Что, други, скажете?

На помост поднялся высокий, тощий посадский, угрюмый, рябой, борода рыжим клином.

— Иван Исаевич и вы, народ, слушайте! Конечно, ряды — дело доброе, а токмо ныне ко времени ли строить-то их? Отстроим, а вороги из пушек разобьют, сгорят они. Вот и вся недолга. В ратное время не до стройки. Окромя того, голодуха на Калугу надвигается. Чем в новых-то рядах торговать станем? Ась? Нечем! Так я мыслю. Прощенья просим.

Посадский сошел. Болотников, нахмурившись, с усмешкой поглядел ему вслед.

— Конечно, чтобы поработать, руки не подымаются, а на мордобой да пьянство времени хватает! Человек не медведь. Тот в берлогу забрался, лапу сосет. Более и дела ему нет. Человек же должен и для себя и для других что-то делать. К примеру, садовник старый яблони садит, а яблоки от их уродятся через многие годы, когда и садовника-то вживе не будет. Он о других помышлял.

Толпа внимательно слушала. Раздавались голоса:

— Верно, воевода, баешь!

— Истинно так!

Иван Исаевич горячо продолжал:

— На войне мы за себя и за других стоим, и мирное житие пускай таковым же будет. Ныне торговать нечем, баял посадский. Как сказать? Ныне голодухи сильной нет: заставы вражьи за рекой порасшаталися, товар к нам попадает. Придут времена, когда товару вволю будет, а ряды-то уж и готовы! Их, баял он, из пушек разобьют. А если не разобьют? В случае чего снова их построим. Живые мы люди али мертвяки? Пускай жизнь сильнее смерти будет!

Последние слова воевода произнес с большим подъемом. По всей площади прокатился гул одобрения.

На помост выскочил парень, ратник из козельской дружины, веселый и румяный.

— Иван Исаич, воевода наш! Дело сказываешь! А вы его слушайте да исполняйте! — обратился он к толпе. — Мы, люди ратные, поможем калужанам, уж поверьте.

— Добро, добро! — зашумела толпа.

— Быть по-твоему, воевода!

Со следующего дня началась постройка рядов. Строителей набралось много. Появились каменщики, землекопы, плотники, столяры. Болотников отрядил в помощь калужанам ратных людей.

Стоял морозец. Чуть порошил снежок. Раздавались гул толпы, ржанье лошадей, стук и грохот. Землекопы били, ломали мерзлую землю, рыли ее, каменщики клали в котловане фундамент. Плотники тесали бревна. Под навесами ладили окна, двери. На всякую подсобную работу народу навалилось, хоть отбавляй. С такой же горячностью набросились на стройку, как и на кулачный бой. Была сутолока, часто друг другу мешали, но Болотников, похаживая среди народа, посмеивался.

— Ничего, все наладится! — говорил он. — Ишь как за дело-то взялись!

И думал: «Вот что значит на истинный путь людей направить!»

Хлипкий мужичонка еле-еле тащил большое бревно, того и гляди — упадет. Болотников подскочил и помог ему тащить. Мужичок теперь шел, победоносно поглядывая на окружающих: мол, знай наших, с самим воеводою работаем!

Такая шла спешка, словно пожар тушили. Проходил мимо старый-старый дед с посохом. Борода седая с прозеленью, согнулся, глядит выцветшими глазами из-под кустистых бровей. Покачал одобрительно головой, прошамкал:

— Славно, славно! Курица вас заешь! — и детски-беспомощно улыбнулся.

Тут же в сторонке куча ребятишек построила маленькие ряды из щепок, а потом по очереди садились друг на друга и с гиком носились вокруг своей стройки.

Много собралось и праздного люда: всем дела не хватало. Те стояли, глядели, судили, рядили, языками своими принимали участие в работе. Болотников увидел кучу таких праздных, повел их за собой полверсты, а оттуда они потащили обратно бревна. Среди работающих выделялась огромная фигура дяди Селифана. Его физиономия приняла обычный вид. Оба глаза глядели весело. Он, как медведь, перетаскивал с места на место тяжести.

Быстро вырастали в Калуге торговые ряды.

Как-то вечером Иван Исаевич и Олешка сидели в горнице у стола. На столе стояла миска с солеными груздями и рыжиками в постном масле, с луком. Лежал каравай житного хлеба. Только что они начали вечерять, как вошли Парфенов и Фидлер. Вид у Парфенова был расстроенный. Чем-то озабочен был и Фидлер.