Ветер затих. Река стала гладкой как зеркало. Парфенов, помолчав минуту, как будто думая о чем-то, сказал:

— Перед тобой, Фридрих, таиться не стану, не выдашь. Что-то больно неохота мне на царя да на бояр пушки лить. Слыхал, чай, про Болотникова?

При этих словах Парфенов весело и с хитрецой подмигнул заинтересованному Фидлеру.

— Вот человек! Не то что Шуйский, ну его к ляду! Болотников из мужиков, полоняником у татаровья да у турок был, потом у венецейцев жил, а ныне за простых людей горой стоит. К ему беспременно уйду. Один я, как перст: бобыль. Терять мне в Москве нечего: хором да рухла дорогого не имею. Все свое с собой унесу… Такие, как я, нужны Болотникову.

Но потом, спохватившись, Василий тихо добавил:

— Токмо молчок, ни гугу!

— Не сомневайся, буду нем словно рыба!

Работные люди любили Василия Парфенова, чутко прислушивались к каждому его слову.

— На кого работаем, на кого спину гнем? На бояр, да князей, да дворян, да купцов… Нет нам от работы нашей ни добра, ни почета! Одно горе-горькое! А они богатеют, жиреют да над нами же измываются, аспиды! — говорил Парфенов.

Обычно в такие минуты глаза его загорались ненавистью, обжигали. Люди молча ждали, что скажет дальше этот сильный и умный человек. Подумав, он как-то раз решительно добавил:

— Я мыслю так: главное в жизни — супротив несправедливости бороться, друг за друга крепко стоять. Терять нам нечего, разве что нищету да горе наше! Вот Болотников… Работный люд подымает на бой. Вот куда нам дорога.

Слушатели зашумели:

— Верно, дядя Василий!

— К нему нам и надо подаваться!

— Терять нам нечего!

Будоражили их такие речи. Росло желание перестроить свою несуразную, тяжелую жизнь с ее каторжным трудом ради чужого счастья.

Шептун один донес Вальтеру о речах Парфенова. Немец взбеленился. Разъяренный, с багровым лицом, он ворвался в литейную, набросился на Парфенова:

— Что я слишаль? О-о! Ти за вор Болотникоф?! О! Я не насмотрелься на то, што ти знатец на работа!! Я сосчитаю все твой ребрышка!!

Едва достигая плеча гиганта Парфенова, Вальтер подскочил к нему и, размахнувшись, ударил кулаком по лицу.

— Не мути людишкоф! Не кричи крамолны речь!! — завизжал Вальтер и с торжеством оглянулся на окружающих.

Силач Парфенов даже не шелохнулся. Он медленно вытер рукавом струившуюся кровь. Смотрел на Вальтера не мигая.

— Как же так, а? К нам ты, немец, на Русь приехал, да нас же и бьешь, а? — тихо произнес он.

Вальтер взбеленился еще больше. Ноздри его мясистого носа широко раздувались. Челюсти в ярости тряслись.

— А! А! А! Ты што мне акаешь? Шорт?! — свирепо заорал Вальтер и полез опять па Василия с кулаками.

Парфенов, не сходя с места, ударил немца наотмашь кулачиной в живот. Вальтер икнул, схватился за живот обеими руками и повалился на грязный сырой пол. Василий, презрительно сплюнув, проговорил:

— Получай сдачи!

Накинув зипун, он молча вышел из мастерской. Литейные мужики втихомолку посмеивались:

— Будешь, немец, вдругоряд русака трогать!

— То-то и оно-то!

Оправившись, разъяренный Вальтер снова прибежал в мастерскую. Парфенова на месте не было.

— О! Он будет помниль мой удар! Лешит где-то больной от мой удар!

Фидлер, сам не раз избиваемый Вальтером, не стерпел и тут же в литейной, при всем честном народе, бледный подошел к хозяину и по-русски сказал ему, ероша рыжие волосы:

— Мастер, нельзя бить Парфенова! Он хороший человек!

Вальтер ошалел от неожиданности. Он изумленно поглядел на Фидлера. Что-то бормоча по-немецки, еще более рассвирепев, стрелой вылетел из мастерской.

В тот же день Парфенов «был да сплыл». Исчезли из мастерской еще три человека. Куда они пропали, никто не знал. Среди них был Фидлер.

Вальтер присмирел, боязливо посматривал на работных.

Фридрих Фидлер, в представлении окружающих его расчетливых немцев, был человеком со странностями. Очень способный, превосходный мастер, он, подобно Парфенову, ничего не нажил за свою жизнь, не имел ни кола ни двора, и в свои тридцать пять лет был одинок. Он был непоседлив. Все куда-то тянуло его. И на Русь прибыл он из-за непоседливости своей: узнать хотел, какая такая Московия, где «белые медведи по улицам бродят», где «слова зимой в воздухе замерзают и, падая, разбиваются, как сосульки». Знал, конечно, что это сказки.

Фидлера часто преследовали неудачи. После происшествия в литейной он решил уйти вместе с Парфеновым, всецело полагаясь на своего русского друга, сильного, умного, хорошо знающего страну. Фидлер понимал, что Парфенов в литейную не вернется. Но он разминулся с Парфеновым и стал бродить по Москве один, в поисках его.

Вальтер тотчас же донес об исчезновении четырех мастеровых, обнаруженной им крамоле и «нападении на него».

Фидлера, бросавшегося в глаза иноземца, на следующий же день поймали и отвели в острог.

Делом о крамоле в литейной мастерской заинтересовались большие начальные люди. Им занялся боярин Троекуров, наблюдавший за делами Земского приказа. Его особенно заинтересовала личность Фидлера. Боярин не верил, чтобы Фидлер имел какое-либо отношение к «воровству Ивашки Болотникова».

«Дурни, — думал боярин о подьячих и приказных, — что выдумали! Мысленное ли дело, чтобы иноземец лез в этакие дела! Чего ему там надо? Немцу да фрязину деньги на Руси наживать — вот и вся их забота о нас. Иноземцу кто платит, тому он у нас и служит. Вот олухи приказные! Кого надо, не поймали, а радуются, что безвинного немца в темницу засадили! Иноземца в гилевщика обратили…»

Боярин призадумался. У него родилась насчет Фидлера мысль, приведшая его в восторг. Степенный, соблюдавший величие даже перед самим собой, он засмеялся, запел, даже в ладоши захлопал, испугав челядинца за дверью.

В тот же день Троекуров поехал в Земский приказ и велел привести Фидлера.

К боярину ввели небольшого рыжего человека в потрепанной, бедной одежде иноземного покроя, со связанными назад руками.

Фидлер отвесил земной поклон и стал, понуря голову, у двери. Стражи вышли.

Троекуров сидел в кресле у стола, покрытого красным сукном, тоже красный, плешивый, с большим животом. Время уже было вечернее. На столе мигали две большие сальные свечи.

Боярин долго молча разглядывал Фидлера, потом спросил:

— Фидлер прозываешься?

— Фидлер. Фридрих Фидлер.

— Из каких же ты Фидлеров? Не родственник ли доктору Каспару Фидлеру? Почтенный человек…

— Нет. Я такого Фидлера и не знаю. Фидлеров средь нас, немцев, много. Одного прозвания с им.

— Мастеровой ты? Работный человек, что ли?

— Работный я человек.

— То-то! Невысокого полета птица! — Троекуров презрительно оглядел тщедушную, теперь оборванную и помятую фигуру узника. — Так-так, немец! Хорош гусь! За вора, как его там…

Боярин заглянул в лежащую перед ним бумагу. Фидлер узнал почерк Вальтера.

— Да… За вора, за Парфенова заступаешься? Мирволишь ему! Ах ты, сукин сын!

Боярин вскочил и заорал:

— Пытки захотел?!

Фидлер помертвел от ужаса при одной мысли о пытке.

— Что ты, что ты, милостивый князь, боярин… — произнес он, побледнев.

— Вот те и что ты! Как вздернем на дыбе, тогда узнаешь, где раки зимуют!

Боярин ухмыльнулся, глядя на потрясенного немца. «Струхнул, дурило! Теперь из его хоть веревки вей!»

— Подойди поближе, сукин сын!

Тот подошел.

— Ежели добра хочешь, тогда слушай меня со вниманием!

Фидлер боязливо глядел на страшного пузатого боярина.

Троекуров поманил его пальцем ближе к столу и тихо сказал:

— Дело к тебе есть. Исполнишь — богат станешь. Большой кишень золота получишь, хоромы купецкие. Откажешься, завтра же на кол. Понял?

Фидлер насторожился. Прерывающимся голосом спросил:

— Что я должен сделать, боярин?

Троекуров минуту подумал. Потом наклонился почти к самому уху немца и зашептал:

— Всем ворам вор Ивашка Болотников. Он всей смуты закоперщик. Берись извести его.