— Тут тебе не как при Хлопке. Тогда холопов много гиль учинили. А ныне, не приведи бог, куда боле в смуте народу взъярилося… Поспать бы…

Примолкли.

Раздалось уханье филина в лесу… С перерывами три раза… По всей окраине из чащи поползли к дозорным какие-то тени. Приглушенное хрипение… Стон то тут, то там…

Дозорные перебиты запорожцами.

Опять крик филина. Из темноты на лагерь ринулись отряды повстанцев. Действовали по плану Болотникова: давили с флангов и разрезали средину, откуда подались в обе стороны. Сжали врагов мертвой хваткой и раздавили в двух «котлах».

— Вставай, князинька! Беда лютая! Вороги в стан ворвалися!

Продрал очи Трубецкой, из шатра выскочил как ошпаренный. Кругом море огня от горящих складов сена. Гремят боевые трубы, крики, вопли, стоны, лязг оружия, выстрелы…

Увидел князь, что, пока спал, все уже решилось. Толпы гилевщиков накатываются на лагерь, заливают его.

«Вот те и победа! Дурак я, дурак!» — проносится в разгоряченной голове Трубецкого. Вскочил на коня — и гайда из лагеря с небольшой свитой.

Повстанцы в неожиданном, неудержимом натиске своем врывались в шатры, рассекали саблями, глушили топорами, били из самопалов, пистолей сонных или мечущихся врагов.

Болотников на черном жеребце мчался с несколькими верхоконными, разыскивая князя Трубецкого.

— Где он, черт пузатый?

Но того и след простыл.

Войско Трубецкого было разгромлено. Повстанцы сгоняли толпы пленных. Подъехал воевода, мрачно оглядел их, крикнул:

— Старших выводи!

Нескольких нашли, выволокли.

— Посечь!

Запорожцы метким сабельным ударом рассекали им головы.

Один царский сотник, видя, что все равно пропадать, выхватил засапожник и ткнул в бок ближайшего запорожца. Тот, хрипя, завалился. Сотник ожесточенно отбивался ножом. Запорожец пристрелил его.

Болотников воскликнул:

— Добрый воин, коли так смерть приял, а не как овца, коя только блеет, когда ее режут!

— А с этими что будем, воевода, делать? — кричали ратники, готовые наброситься на пленных.

Но Болотников гаркнул изо всех сил:

— Не сметь их трогать! Они более по неразумению да по принуждению супротив нас бились. Пусть живут. Угнать в Путивль на работы. А кто хочет, к нам иди! Запрету нет!

Незадачливый вояка Юрий Трубецкой ехал со свитой по дремучему лесу. Был растерян. Вид взъерошенный, усы уже не топорщились воинственно кверху, а уныло свисали.

«Что ныне делать? — думал князь. — К царю возвращаться боязно. Вспомнит, как я перед ним хвастался, что гилевщиков немешкотно побью! Вот те и побил… Срам! Ах, какой срам!.. Не уйти ли в Литву, подобно князю Курбскому?.. Али к свеям? А может, на сторону царя Димитрия перейти? Нет, не то теперь. Где он, сей Димитрий? Покуда мужики одни воюют… Ин ладно! Не Грозный, не царь Иван! Этот плешивый царь тронуть не посмеет… Меня, гедиминовича! Не я один! И других, видать, бить будет воитель сей неведомый Болотников».

Князь Трубецкой решил ехать к царю с повинной головою.

Остатки его войска поспешно отступили к Орлу. По пути много ратных людей царева войска стали разъезжаться по домам. Многие переходили на сторону повстанцев.

Болотников с народной ратью расположился в лагере Трубецкого. Досталось много воинских припасов. Вся артиллерия — «наряд» — перешла «из рук в руки». Иван Исаевич занял шатер Трубецкого.

Написал о победе Шаховскому.

Вспомнил Болотников свое расставание с Шаховским. Тот, задушевно глядя на него, сказал:

— Иван Исаевич, милый друг, езжай, бей ворогов, славу добывай. Ты, смекаю я, не больно-то доверяешь мне! Князь, мол, бела кость, не свой брат, подъяремный. Ты это зря! Думы свои брось. Мыслю, если я с вами вместе честно буду идти, то хоть и князь я, меня вы в обиду не дадите, коли победим.

И все так же в упор глядя, добавил:

— А не победим, сдюжат нас бояре, мне не отпустят прощенья. Я среди их как белая ворона. Недаром они говорят, что я — всей крови заводчик. Пойми ты сие и верь мне. Связала нас смута одним вервием, не разорвешь!

Болотников сдержанно, коротко ответил:

— Я, княже, за тобой худого покуда не вижу.

— Добро! Пока я в Путивле останусь, силы копить стану новые, а придет срок, сам к тебе явлюсь. Слово мое верно. Прощай!

В лагерь восставших теперь потянулись дворяне, дети боярские, торговцы. Мужики и холопы, да мелкий посадский люд прибывали толпами.

После вчерашних трудов Иван Исаевич спал как убитый, но проснулся рано. Вышел из шатра. Кругом шумел березовый лес. Таял туман. Заря… На востоке розовели облачка. Вот показался радостный солнечный диск, все более щедро кидая лучи по верхушкам дерев и глубже, в самую чащу. Поднялось разноголосое птичье пение. Застучал на лапчатой ели дятел. На болоте заскрипел коростель. Чу, перепелиное «пать-палать»! Стрекотание кузнечиков. Порхают желтые бабочки… Иван Исаевич, вдыхая запах деревьев, травы, цветов, земли, бездумно внимал этой лесной жизни, но потом прислушался к начинающейся лагерной суматохе. Голоса, пение, стук, скрип телег, собачий брех, ржание коней… Зазвенела военная труба. На стрельбище началась учеба, и эхо выстрелов разносилось по лесу. Все эти звуки заглушали голоса леса и, как всегда, возбуждали, бодрили Ивана Исаевпча. Недалеко от шатра пролегала дорога. Болотников вышел на нее и стал глядеть в одну сторону. Глубокие колеи, вчера еще пыльные, сегодня блестели от продольных лужиц. Природа, изнывавшая от жары и сухостоя, теперь ликовала; на листьях, траве сверкали, как алмазы, капли воды. Вдоль проселочной дороги, по обе стороны ее, как стражи, стояли березы. Белые стволы их были с серебристым отливом. Иван Исаевич глядел, глядел на всю эту красоту и сам ликовал…

Вдали дорогу перебежала рыжая лиса.

«Эх, самопала нет под руками!» — подумал с огорчением Иван Исаевич.

В той стороне, куда глядел Болотников, послышался слабый шум, который длился, нарастал.

«Что это, а?»

Из-за поворота дороги показалась толпа людей.

«Видать, к нам идут!» — решил Иван Исаевич. Впереди, на гнедом жеребце, ехал молодой парень, в лихо заломленной на затылок шапке, с пистолем за поясом и при сабле. Зоркий глаз Болотникова сразу узнал парня.

«Да это Олешка целую ораву за собой ведет!» Иван Исаевич отправил вчера Олешку в соседний городок по делу.

Медленно приближалось говорливое скопище, пестро одетое: чекмени, зипуны, кафтаны, кунтуши; в черных, серых бараньих шапках, у иных со шлыками.

«Видать, с Украины народ!» — догадался Иван Исаевич, и радость широкой волной заполнила его. Олешка, издали узнав Болотникова, крикнул толпе:

— Вот он, батька Болотников! — и помчался к Ивану Исаевичу. Доскакав, сияющий, он резко осадил коня, сказал:

— Дядя Ваня! У городка встретил их. Спрошали меня, как до батьки Болотникова дойти. Я их и привел к тебе!

— Добро, Олешка, добро!

Меж тем длинноусые, чубатые, когда снимали шапки, у иных самопалы, луки с колчанами, сабли, а кто с топорами за поясом, с чеканами, рогатинами, — люди эти приблизились с криками:

— Хай живе пан атаман наш Болотников!

Среди них выделялись человек двадцать, идущих вместе кучкой, — высокие, стройные, крепкие как дубы, в полотняных вышитых сорочках, вправленных в широкие синие шаровары, в высоких кожаных сапогах с мягкой подошвой. За широким кожаным поясом у иных пистоль, висел в чехле нож, на плече топор с длинной рукояткой, лезвие его в кожаном чехле. Шапки они надели запорожские, с красными шлыками. Это были гуцулы.

— Ого-го, отколь до нас идут! — воскликнул Болотников, приветствуя пришельцев из далекой Прикарпатской Руси.

На крики сбежался народ из лагеря, и поднялось неистовое ликование, целовались, хлопали по плечу, жали друг другу руки.

В соседней лесной деревеньке прослышали об украинцах, и пришли оттуда поселяне, веселые, крикливые, кое у кого бочонки с вином и незатейливая снедь. Прибрели, как два старых гриба, старик со старухой в лаптях, сморщенные, ветхие. Кто их там разберет, но тоже что-то шамкали приветное, дед руками махал, бабка прослезилась.