Эта рожденная в Петербурге польская аристократка прославилась своими интригами и аферами. Приходилось ей сидеть на скамье подсудимых и отбывать срок в тюрьме. Еще в 1883 году под псевдонимом «граф Поль Василий» она опубликовала скандальное описание двора кайзера Вильгельма I, к которому и в самом деле была допущена (ее уголовные наклонности еще не были известны). Потом ее раскусили, и даже родные от нее отреклись. Ко двору Николая II хода у нее уже не было. Но это не помешало ей в эмиграции, в Нью-Йорке, выпустить целую серию фальшивых и скандальных «воспоминаний». Они выходили под такими привлекательными для обывателя названиями, как «Интимная жизнь последней царицы», «Николай И, последний из царей», «Тайны русского двора», «Распутин и русская революция», «Упадок и крах России», «Секретная история великого падения». Книги выходили одна за другой, на разных языках, но особого достатка престарелой аферистке не принесли. В Нью-Йорке она пробавлялась в основном тем, что обучала американцев правилам хорошего тона. Дожила она до 87 лет и умерла в 1945 году.

Вот из каких источников, у каких авторитетов черпал знания о России и о русской революции американский обыватель двадцатых-тридцатых годов. Этой публике нужно было дать достоверную информацию. В этом Яхонтов видел не только долг русского патриота, но и насущную политическую необходимость. Настроения, господствующие в этих кругах, оказывали в конечном счете влияние на политику США по отношению к СССР, по отношению к союзу с ним. В этом союзе уже тогда, в 1937–1938 годах, когда писалась книга, Яхонтов видел залог будущей победы над фашизмом в будущей войне.

Почти все приведенные выше цитаты из воспоминаний Яхонтова взяты из этой книги. В основном это были описания эпизодов из жизни героя, столь богатой событиями. Но для того чтобы у читателя создалось представление о том, каковы главные идеи книги «Преодоление разлада», к каким выводам и заключениям приходит автор, приведем еще ряд красноречивых отрывков.

«Видимо, ни одно событие нашего времени не помутило столько умов, сколько русская революция 1917 года. Как много либералов и радикалов обнаружили слабость своей жажды свободы и справедливости! Как много приличных вроде бы людей стали не только допускать искажения истины, но превратились в откровенных лжецов! Они начали осуждать революцию и ее последствия; они стали клеветать на советский режим и бессовестно перевирать его декреты; наконец, они пустились просто в безудержную ложь. И не только отдельные личности, но целые группы и даже правительства предались всем видам этой немыслимой деятельности, такой, как нарушение дипломатического иммунитета советского посольства в Пекине в 1927 году; как взлом сейфов (дело АРКОС в Лондоне в 1927 г.); как покупка сфабрикованных фальшивых документов наподобие «письма Зиновьева» в 1926 году; как шпионаж, вредительство и саботаж внутри СССР. Даже убийства советских дипломатов, аккредитованных в разных странах, например Воровского в Лозанне, Войкова в Варшаве, вице-консула в Кантоне, стали как бы в порядке вещей.

Когда подводишь итог этой иррациональной деятельности против СССР, которая практиковалась во многих странах, поражаешься, какую высокую цену, политическую и экономическую, пришлось заплатить за глупое занятие, именуемое травлей красных. Обвиняя Россию во всех мыслимых грехах, придумывая всевозможные фантастические истории, люди были склонны игнорировать проблемы, имеющие важнейшее значение для их собственных стран. Так, неисчислимые материальные потери для всего мира были допущены из-за экономических последствий нарушения нормальной торговли и глупых попыток задушить столь обширную и населенную страну, как Советский Союз, установлением санитарного кордона и другими способами. В результате же наблюдается ненормальный рост промышленного производства в одной части мира и его недостаток в другой. Разве не правда, что из-за такой политики Россия была принуждена развивать свое собственное производство в отраслях, которые при нормальных отношениях она могла бы оставить другим странам? И разве не очевидно, что Япония не посмела бы вторгнуться в Маньчжурию и другие районы Китая, а Германия — аннексировать Чехословакию, если бы ложь о том, что «коммунизм — это худшее зло», не направляла бы политику некоторых министерств иностранных дел?»

«Во время революции 1917 г. я столкнулся лицом к лицу с конфликтом между классовой идеологией и национальными интересами; и с самого начала революции, к которой мои коллеги по посольству были очень враждебны, я чувствовал инстинктивно, так же как понимал осознанно, что я должен быстро выбрать между моим классом и моим народом в целом. В детстве меня учили, что личные желания должны быть подчинены интересам семьи — не только семьи как целого, но ее отдельных членов. Позднее, в учебных заведениях, находившихся под контролем государства, меня учили, что интересы семьи менее важны, нежели интересы страны. И, наконец, в юности я пришел к выводу, что всемирное благо важнее блага отдельной страны. Я помнил, что таким было и учение церкви, что французские энциклопедисты, уважать которых учили меня мои наставники и профессора, высказывали такие же идеи… Таким образом, выбор, который я в конечном счете сделал — стать на сторону моего народа в целом, а не только своего класса, — оказался достаточно естественным. Я помнил также, что знаменитая фраза «после меня хоть потоп» была сказана не представителем обычных людей, а циничным дегенератом из самого привилегированного класса, которого не заботило будущее своей страны и своего народа. Я не имел намерения становиться на такую точку зрения, хотя бы это и грозило мне остракизмом со стороны моего класса и сведением счетов со стороны моих коллег; было очевидно, что не все смогут одобрить мою позицию».

«Если революция и вооруженное вмешательство чужеземцев в дела моей родной страны побудили меня честно стать на сторону народа, то полнейшая лживость информации, приходившей из России, возбудили во мне желание вновь побывать на Родине и самому разобраться в действительном положении там. И чем больше я накапливал наблюдений за время нескольких своих паломничеств в Советский Союз, чем больше я вникал в проблемы, которые решались в СССР, тем больший интерес они во мне вызывали… Реальность, которую я увидел, побудила меня также пересмотреть многие мои старые взгляды на события в России начиная с 1917 года. Постепенно я пришел к выводу, что моя родная страна находится на верном пути к лучшей жизни. И я спросил себя: не является ли это несравнимо более важным, чем мой собственный комфорт и интересы того класса, к которому я принадлежал по рождению?

С моих ранних лет мне внушался кодекс патриота — дома, в школе, позднее — в армии. Но меня никогда прямо не учили, что я должен стоять со своим классом против всего народа. Нет, это делалось косвенно, классовое сознание культивировалось многими другими методами. Все было так устроено, чтобы отделить привилегированных от остальных: образом жизни, манерами и даже языком; все служило тому, чтобы развести патрициев и плебс по двум резко различающимся мирам… Подобно подавляющему большинству офицеров в царской России, я был избавлен от необходимости делать выбор в дореволюционное время; тем более я никогда не был ни дельцом, ни помещиком, когда же произошла революция, я, конечно, должен был сделать выбор; но дело тогда прояснялось, и у защитников старых порядков мотивы классовой заинтересованности становились все более очевидными. Я мог последовать за лидерами, которые, насколько я был в состоянии видеть, имели четкие взгляды на отношения между классами и хотели победить революцию, чтобы сохранить свои привилегии; или же я должен был отойти в сторону и последовать велениям своей совести. Я сделал последнее, и думаю, что не должен был делать ничего иного. Я никогда не сожалел о своем решении. Напротив, оно стало источником счастливого чувства, что я сделал правильный поворот, что передо мной лежит ясный, верный путь, по которому я пойду всю свою оставшуюся жизнь.