Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Василий Степанович, держа ствол кверху, нажал ла спусковой крючок. Курок щелкнул, как сломанный сук.

— На какой дальности ружье достает цель? — поинтересовался Завойко.

— Саженей на тридцать сваливал крупного зверя наверняка, — уведомил старик. — А уж коль объявится ближе, и разговаривать нечего.

— Значит, повоюем! — бодро сказал губернатор и с улыбкой передал ружье хозяину. — Определяйся, Степан, с внуком в команду волонтеров, к поручику Губареву. — Он посмотрел в сторону вражьего стана. — Вон где притаились теперь ваши медведи.

— Это волки, — поправил губернатора старик. Он имел к серым хищникам отвращение. — Далековато притаились. Вот я и не возьму в разум: как доставать из ружья их будем?

— Рано или поздно завоеватели на берег высаживаться начнут, — убежденно произнес Завойко. — Тут уж, Степан, не оплошай — дело до рукопашной может дойти.

— Не оплошаем, — заверил Дурынин.

Василий Степанович, растолковав камчадалу, как найти команду волонтеров, пошел на Сигнальный мыс. Губернатор считал, что в опасное для петропавловцев время его место на аванпосту.

Нависала ночь. Темная, тихая, таинственная…

ПЛЕНЕНИЕ

Утро, медленно растворяя ночную темень, постепенно высвечивало на рейде бухты силуэты неподвижных кораблей. Эскадра стояла в прежней, вечерней, диспозиции. Иностранцы, словно находясь в родном порту, спокойно несли свою службу. На кораблях аккуратно, через каждые полчаса, отбивали время склянки, посвистывали боцманские дудки, точно в срок менялись вахтенные. С подчеркнутой педантичностью, свойственной европейцам, в обозначенный час горны известили моряков о завтраке.

— Да что ж они, мать их так, душу у нас выматывают! — нервно высказался бородатый унтер-офицер. — Драться так драться, а коль нет, так пусть убираются ко всем чертям!

Мнение бородатого артиллериста разделяли многие защитники порта. Однако иностранцы не спешили. Они, видимо, считали, что с полными желудками вредно делать резкие движения. А Петропавловск вот он, никуда не денется. Спустя час после завтрака на кораблях началось заметное оживление. Моряки сняли с ростров и спустили

Hit воду несколько гребных судов. Три из них направились к Раковому перешейку для промера глубины, остальные засновали между кораблями. Загремели якорные цепи. Все говорило о том, что эскадра вот-вот снимется с места, и корабли, развернувшись в боевые порядки, двинутся к берегу. Гребные суда, делавшие промер глубины, держались от порта на расстоянии, не доступном пушкам береговых батарей. Вскоре они возвратились к эскадре.

Петропавловцы, давно заняв места у орудий, ждали, казалось, неотвратимого нападения. Сейчас корабли приблизятся, и начнется батальное сражение. Но что это? Вспенили воду снова спущенные якоря на английском флагманском фрегате. Минутами позже повторилось такое же на французском. Почти в одно и то же время спустили якоря и на других парусниках. Опять наступило затишье. Что за чертовщина? В эскадре происходило что-то непонятное…

Спустя какое-то время, на пароходе, лежащем в дрейфе, заработали колеса. «Вираго», направляясь на юг, скрылся за Раковым перешейком. «Ушел проверить тыл, — понял Завойко. — Предусмотрительные и осторожные завоеватели опасаются неожиданного удара с юга эскадры Путятина».

Часа через полтора у Бабушкина мыса завязалась перестрелка. Три раза тявкнул фальконет поста, четырьмя глухими выстрелами отозвался пароход.

«Бедный Яблоков! — с щемящей сердце грустью подумал Завойко. — Ядра твоей пушки — киту игольные уколы. Он боли не почувствует».

Ближе к обеду пароход вернулся к эскадре. Видимо получив указание, он через некоторое время направился к порту. Встав на «почтительном» расстоянии против Сигнальной сопки, «Вираго» долго примерялся к стрельбе. Наконец тяжелые мортиры извергли огонь и дым. Бомбы, со свистом пролетев над батареей, разорвались в густой зелени сопки. Петропавловцы не ответили — они берегли боезапасы. Пароход сделал еще несколько бесполезных выстрелов. Не сумев поразить цели издалека и не решаясь приблизиться к порту, неудачник зашлепал к своей эскадре.

— Ну разве так воюют! — возмущались артиллеристы. — О чем они там думают? Злят, да и только!

И тут же среди них нашелся шутник.

— Сегодня настоящего боя не будет, — заявил он и,

дождавшись, когда спросят «почему?», степенно ответил: — Ноне царственный день — празднование святого благоверного князя Александра Невского.

— А чужеземцы тут при чем?

— Примазываются, чтоб мы их шибко не били.

Вскоре перед защитниками порта развернулось трагическое и в то же время забавное зрелище…

Унтер-офицер Николай Усов, худенький и седенький, несмотря на свои тридцать пять лет, выглядел старичком. Метис по происхождению, он ни внешне, ни по характеру не пошел в отцовскую родню казаков, а перенял черты родственников по материнской линии, у которых столетием раньше ительменская кровь смешалась с русской.

Когда-то, еще в XVII веке, появились на полуострове первопроходцы с материка. Это были русские люди — казаки, моряки, путешественники и беженцы. Не имея сил и возможности возвратиться назад или не желая этого, прибывшие оседали на новом месте, в основном в южной части полуострова. Жизнь породнила переселенцев с местным населением. Их женами стали ительменки. Шло время. Аборигены постепенно обрусели, а русские кое-что переняли из обычаев и нравов ительменов. Небогатый местный гортанный язык претерпел основательные изменения, русский смешался с ительменским. Взаимное влияние двух народов сказывалось во многом. Совместные дети уже не были ительменами, но и не считались русскими. Давно придуманное кем-то слово «камчадалы», коим называли ительменов, утвердилось за метисами. Новое потомство приняло христианство. Метисы уже не отдавали, как это делали ительмены, мертвецов собакам, не употребляли одурманивающий напиток — отвар мухомора. Многие из них освоили огородничество. Однако немало было и таких, кто утратил ремесла русских дедов и отцов — ковку железа, бондарное и гончарное мастерство, шорничество, чеботарное дело, не умели пахать и сеять. Мужчины-камчадалы занимались охотой и рыболовством, женщины — сбором ягод, грибов, домашним хозяйством.

В конце XVIII века население южной части острова постигла ужасная беда — гнилая горячка и оспа унесли в могилу пять тысяч жителей. Вскоре после жестокой эпидемии, в 1799 году, якутский воевода распорядился переписать население южной Камчатки с целью обложения выживших ясаком (налогом). Перепись показала, что мужчин осталось 1339 человек.

Николаю Усову повезло: его родители выжили. Уже служа в армии, он женился на миловидной камчадалке Пелагее, у которой, как и у него, был русский дед. Невысокие ростом, смуглые, с серыми глазами, абсолютно обрусевшие супруги Усовы родили двоих детей. Николай был доволен своей жизнью. Он один из камчадалов дослужился (шутка ли!) до унтер-офицера. Его оДевали и кормили за казенный счет, давали жалование. И в то же время он, служащий Сорок седьмого флотского экипажа, был при доме, жил вместе с семьей. Это ли не счастье! Усова использовали в порту в основном на хозяйственных работах. Вот и последний раз, 16 августа, ему приказали взять с гарнизонной гауптвахты шесть матросов и привезти с ними на плашкоуте тысяч пять кирпича. Маленький кирпичный завод располагался в лесу, за Тарьинской бухтой. Перед самым отходом плашкоута в порту появилась Пелагея с детьми. Она попросила мужа взять ее с собой, просто так, на прогулку, за ягодами: чего дома скучать без супруга! Желание Пелагеи усилилось, когда увидела, что среди матросов, приведенных с гауптвахты, был и ее родной брат, Иван Киселев. Шурин поддержал сестру, и Николай Усов махнул рукой:

— Садитесь!

Плашкоут и шлюпка-шестерка под парусами при малом ветре ушла в Тарьинскую бухту. Через трое суток, во второй половине дня 19 августа, груженный кирпичом плашкоут и прицепленная к нему шлюпка медленно отошли от берега. Люди, еще будучи в лесу, слышали накануне и в день отбытия с кирпичного завода глухие отдаленные выстрелы. Стрельба в порту — дело обычное и привычное. «Идут артиллерийские примерные занятия», — поняли они.

72
{"b":"234533","o":1}