Внимание военного губернатора Восточной Сибири привлек архиепископ Иннокентий. Николай Николаевич пригласил его домой. Служитель русской православной церкви с седой до синевы бородой, черными нависшими бровями, добрыми серыми глазами, был высок и могуч. От архиепископа, только что «распечатавшего» вторую полсотню лет, веяло бодростью и здоровьем. Не бравший в рот зелья — «нутро не принимает», — умеренный чревоугодник, отец Иннокентий охотно разделил с Муравьевым искусно приготовленную трапезу. За неторопливыми разговорами военный губернатор узнал от собеседника много интересного о малоизведанном крае. Якутский, он же алеутский и курильский архиепископ Иннокентий, а в ученом мире известный и как этнограф Иван Евсеевич Вениаминов и Иван Попов, автор книги о состоянии православной церкви в Российской Америке, исколесил Восточную Сибирь вдоль и поперек, не однажды ходил по Охотскому морю и Восточному океану. Он на огромном пространстве начальствовал над паствой двух тысяч якут, нескольких тысяч тунгусов и других племен. В сане протеирея Вениаминов три года жил на дальних островах среди алеутов. Истинный сибиряк апостол-миссионер отец Иннокентий многое сделал, чтобы облегчить жизнь дикарей. Спасая людей от болезней, он заставлял их варить рыбу и белок, показывал, как выращивать овощи и злаковые и, конечно же, проповедовал христианскую веру. Архиепископ составил для алеутов грамоту.

«Вот где кипучая деятельность, неиссякаемая сила! — слушая архиепископа, думал Муравьев. — Неугомонная натура. Немало полезного сделал этот человек и, если позволят ему здоровье и годы, сделает еще. Его заботы — просвещение людей темного края. Благороднейшее стремление!»

Отца Иннокентия волновало многое, и не все увязывалось с церковным служением, обязанностями архиепископа.

— Не на месте, батенька мой, стоит порт Охотск, ой, не на месте! — гудел он, — Его надобно перенести в другую бухту. Может, южнее, чтоб к Иркутску было ближе, а может, напротив, перебросить порт в Камчатку. Оная без присмотра, считай, оставлена. Опасно сие, весьма опасно…

И тут отец Иннокентий с увлечением рассказал о дивном полуострове с «землей трясучей и горами огненными», об уникальной Авачинской губе, которая по божьей воле создана, чтоб в ней от бурь и ураганов суда спасались. Он настоятельно посоветовал Муравьеву побывать в Камчатке и подивиться краем чудным.

— А чтоб порт куда-то перенести, много времени потребуется, — с сожалением сказал архиепископ. — Сколько мы с Василием Степановичем бумаг разных в Якутск и Санкт-Петербург писали, чтоб факторию Российско-американской компании перевели из Охотска в Аян! Очень долго нашему гласу не внимали. Однако просьбы и молитвы дошли до всевышнего, он вразумил неразумных: фактория РАК ноне, как знаешь, в Аяне. А зачем, спросишь, было суету с переноской затевать? Волокитное, мол, сие дело. Верно, но для России выгодное. Василий Степанович большое строительство в Аяне развернул. По сухопутью через Семиречье дорогу из Иркутска и Якутска к фактории ближе и благо удобнее. Все затраты окупятся сторицей, и польза в таком деле наглядная.

— А кто он, этот Василий Степанович? — поинтересовался Муравьев.

Иннокентий удивленно вскинул лохматые брови. Весь его вид говорил, что нельзя военному губернатору Восточной Сибири не знать такого человека.

— Я о господине Завойко глаголю, — пояснил архиепископ и по любопытному взгляду собеседника понял, что рассказ следует продолжить. — Василий Степанович — дивной судьбы человек. Долго странствовал, многое повидал. Сам он из малороссиян. Мелкопоместный дворянин. Отроком ушел в военные моряки. С тех пор верой и правдой служит Российском флоту. Отменного человек повиновения. Бывал в двух кругосветных путешествиях. Будучи еще мичманом, участвовал в Наварин-ском сражении. Сейчас он капитан 2 ранга, заведует, как

юз

я глаголил, Аянской факторией. Человек умный и дюже беспокойный в делах. Чадолюбив. Обременен большой семьей — восемь детей. Жена его — Юлия Георговна — образованнейшая женщина, весьма обаятельная. Премилое семейство!

— Благодарю за заочное знакомство. — Муравьев пообещал отцу Иннокентию обязательно побывать на побережье и встретиться с Завойко. На особую заметку военный губернатор взял сообщение архиепископа о том, что у северо-восточных берегов России безнаказанно бесчинствуют иностранцы. Его возмутило поведение чужеземцев, которые в наших заливах и бухтах безбоязненно бьют морского зверя, охотятся за китами, уничтожают их детенышей.

С удовлетворением отметил Муравьев, что безопасность и оборона восточных берегов России святого отца волнуют больше, чем иркутского и якутского губернаторов.

Отец Иннокентий подарил Николаю Николаевичу несколько изрядно затасканных книжек с описанием жизни и быта народов Восточной Сибири, но предупредил, чтобы он отнесся к повествованию не с полным доверием.

— Вот полюбопытствуй, что пишет господин Генден-штром в своих «Отрывках о Сибири». — Архиепископ открыл нужную страницу и зачитал — «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвящение или расширение понятий человеческих более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни, сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению». Каково? — Отец Иннокентий звучно закрыл книжку и передал ее Муравьеву. — По Генденштрому получается, что просвещение отсталому народу не приносит пользу. Он — за темноту и невежество. Чудовищно! Мысль зело ошибочная и пагубная…

— Любопытно, — отозвался Муравьев. — Почитаю.

— Или вот, — отец Иннокентий раскрыл другую книжку. — Сей автор подметил страсть местных чиновников к ябедничеству, недоверию друг другу.

— А как, Иван Евсеевич, вы находите, автор не прав?

Архиепископ вздохнул.

— Прискорбно, но толика правды есть, — ответил он. — По воле божьей Сибирь не знает крепостного права, однако она вдоволь вкусила чиновничьей неурядицы. Из чи-

новников бывают люди дюже завистливые, непристойные, бездарные и корыстные. Они, не страшась греха, умеют возвеличивать себя, ябедничать и возводить напраслину на других, дабы путем таким занять на службе их приличные места. Скверно сие созерцать. А ведь оные носят крест христовый, мило с вами глаголят и обаятельно улыбаются…

— Да, — в раздумье произнес Николай Николаевич. — Зависть, лицемерие и корысть — черты отвратные.

В доверительной беседе архиепископ осторожно предостерег военного губернатора от излишней откровенности, от окружения людей «с мыслями и чувствами низменными».

— Типун мне на язык, но и на тебя будут ябедничать, — с уверенностью сказал отец Иннокентий. — От наветов устных и писем подметных начнут мучить тебя ночами думы тяжкие и сомненья томительные. А кто себя так непристойно ведет, не узнаешь безмерно долго.

— Беспричинно, полагаю, жаловаться не будут, — отозвался Муравьев.

— Будут, — повторил отец Иннокентий. Он знал местных чиновников лучше военного губернатора. — И, ради Господа, не обольщайся угодными людьми. В оные времена Христа предали. Иуды расплодились шибко пространно. Есть они и в Иркутске, и в Якутске…

— Грязь к чистому телу не прилипнет, — с улыбкой ответил Муравьев.

— А пятно остаться может…

Собеседники тепло распрощались, выражая надежду, что им еще не однажды придется встретиться и, о чем не договорили, договорят. Отец Иннокентий отправился к пастве в Якутск, Муравьев с головой окунулся в свои дела.

Чтобы лучше знать положение на местах, генерал-губернатор почти все лето сорок восьмого провел в поездках. Путешествуя по Забайкалью, он заезжал во многие селения, побывал в военных гарнизонах, казацких пикетах и ощутимо дал почувствовать подчиненным, что в Восточной Сибири есть новый хозяин, беспокойный и строгий, который не терпит ни лести, ни гнуси, а оценивает людей по пользе их деяний. И понесся вслед за Муравьевым ропот: «Новая метла хлестко метет».

Николай Николаевич первым из сибирских губернаторов решил совершить длительное путешествие к тихоокеанским берегам через Якутию, побывать в Охотске —