Настал такой момент, когда Изыльметьев приказал отвести под лазарет кают-компанию. Это была крайняя мера, вынужденная. Низшим чинам на любом военном корабле вход в офицерский салон запрещен. Матрос мог появиться в кают-компании на короткое время только в редких случаях по службе — как посыльный с важным сообщением или как вестовой, чтобы накрыть для господ офицеров столы, прибрать в помещении. Однако корабельный устав предусматривал еще одно исключительное обстоятельство, когда матрос или унтер-офицер мог законно оказаться в кают-компании: если получил ранение в бою. Во время кровопролитного сражения просторное помещение офицерского салона превращается в перевязочный пункт.

Но вот Изыльметьев, несмотря на мирную обстановку, нарушает предписание корабельного устава и принимает решение отвести кают-компанию под лазарет. Он же, справившись о запасах угля, приказал в помещениях для

больных два раза в день топить жаровни и привести в действие калильные печи, назначение которых — до белого каления нагревать пушечные ядра во время боя.

Болезни на фрегате сравняли чины и ранги моряков, В кают-компании — лазарете лежали вперемежку офицеры, гардемарины, унтер-офицеры и матросы, объединенные одним общим словом «больные». Здоровье некоторых с каждым днем ухудшалось. И наконец наступили самые мрачные сутки, когда в одну ночь опустели три койки. Дальше — больше… На фрегате кончился саван. Памятуя, что «мертвые сраму не имут», наскоро отпетых покойников обматывали чем попало и с борта окунали в бурлящую соленую купель, не соблюдая традиционного морского ритуала — без спуска на фрегате флага, без скрещивания рей.

Крупные резвые акулы, познав вкус человеческой мертвечины, большой стаей устремились за кораблем. Как черные вороны, сотни верст сопровождавшие войско до поля битвы, зубастые морские хищники не отставали от фрегата, терпеливо дожидаясь очередной жертвы.

Один за другим выходили из строя санитары. Больные, почти оставшись без присмотра, как могли, помогали друг другу.

В это тяжелое время иеромонах Иона и решил, что настала пора лечить моряков божьим словом. Когда люди оказываются в опасности, они особенно набожны. Это священник уяснил давно и твердо.

На фрегате есть маленькая церквушка с переносным иконостасом и постоянно горящей в ней лампадой. Огонь в этом храме гасили на короткий период в исключительном случае — только в часы погрузки на фрегат пороха. Грузный, но физически сильный и не по годам проворный (ему было около пятидесяти), иеромонах Иона исправно нес посильное ему бремя святого служителя. Богослужение, в каком бы месте оно ни назначалось — в тесной церквушке или, если позволяла погода, на пространных шканцах, — проходило в точно установленное время Так уж повелось на фрегате: матросы во главе с унтер-офицерами обязательно прибывали к месту богослужения загодя; никогда не заставлял себя ждать и отец Иона. Моряки, привыкшие к аккуратности и обязательности священника, выполнив команду «На молитву! Шапки долой!», заранее выстраивались в привычные шеренги, оставив для иеромонаха проход к иконостасу. Матросы-

певчие молча занимали свои места по обеим сторонам неприкосновенного квадрата, с которого нес службу священник. Отец Иона, облаченный в епитрахиль, с крестом в руке неизменно появлялся перед моряками за одну-две минуты до удара склянок. За ним следовал причетник. Священник неторопливо обводил глазами присутствующих в ожидании мелодичных звуков меди. С их затиханием иеромонах начинал богослужение.

Это были миротворные минуты очищения морской души от скорбных грехов. Умел отец Иона покорять сердца моряков святым словом, вселять в них надежды. Все, что делается в бренном мире, — это скоротечный период для тленного существа. Да, люди смертны, но бессмертны их души.

— Из земли взятый паки в землю пойдет, — утверждал иеромонах. — Плоть человека похоронят, а душа взовьется к небесам…

Но, оказывается, очень важно, как поведет себя грешник на земле, где соблазнов для него превеликое множество. Если человек будет себе отказывать в заманчивых удовольствиях, привлекательном блаженстве, покорно принимать на земле муки тяжкие, безропотно трудиться во славу всевышнего и не гневить его своим недовольством и другими прискорбными грехами, Господь Бог услышит молитвы и отведет праведнику место в раю. Богохульников же, вероотступников, завистников и прочих грешников неминуемо ждет ад. Последняя исповедь каждому будет т а м, когда душа отделится от плоти и улетит к небесам.

Просто и ясно доводит священник божьи мысли до матросских умов: у кого адская жизнь на земле, тому отведено на том свете место в раю, а тем, что временно по-райски на ней живут, не миновать вечного ада.

Усердно молится матрос, встает на колени, бьет челом о пол и мысленно представляет себя в неописуемой красоте райского сада. Он — «скотина», «дурак», «каналья», «жернов», «быдло» — все готов выдержать, чтобы потом хотя бы одним глазом взглянуть из рая на своих мучителей, которые будут истошно орать и корчиться от ужасной боли в котле с кипящей смолой…

Закончится богослужение, разойдутся матросы по фрегату, и кто-нибудь поставит под сомнение сладкие обещания божьего служителя:

— Сам-то отец Иона не шибко боится ада. Большой

чревоугодник. Жрет всегда вдоволь и пьет изрядно. Заботами земными себя не обременяет…

Цыкнут на такого матроса моряки:

— Побойся, Игнат, Бога! Кого осуждаешь? Служителя божьего! Грех такое, Матренин, даже в мыслях держать.

А Игнат, терзаясь сомнениями, знай гнет свое:

— Откуда священнику известно что там будет? Никто ведь с того света не возвращался…

Матросы — народ суеверный. Морякам «Авроры», наверное, никогда не забыть казуса, который произошел на фрегате вскоре после того, как он, оставив перуанский берег, приблизился к экватору.

После мучительной болезни живота (трое суток человек со стоном катался по палубе, хватаясь за правый бок) умер марсовый Иван Огурцов. На смертном одре покойник пролежал с утра до обеда следующего дня. По христианскому обычаю нельзя хоронить человека, не отпев его по-церковному. Когда отец Иона появился в церквушке с кадилом в руке, в маленьком душном помещении остро запахло дымом и ладаном. Потный и красный иеромонах встал около смертного одра. Певчие матросы с готовностью полуоткрыли рты, чтобы затянуть над покойным псалом. Сейчас священник взмахнет кадилом и загудит густым басом: «Мир праху раба божьего Ивана…»

Но все произошло иначе. В напряженной тишине над одром раздался выстрел, покойник дернулся и, чуть приподнявшись, снова застыл. Никто не шелохнулся… Из-под ног полного певчего бесшумно побежал по полу подленько желтый ручеек. Минутное оцепенение, и поднялась суматоха. Матросы, валя друг друга, дружно ринулись к выходу. Отец Иона, не бросая кадило, выехал из церквушки на ком-то верхом…

Неловко потом чувствовали себя моряки друг перед другом — испугались покойника! Один иеромонах остался верен себе: он утверждал, что цеплялся за матросов, чтобы удержать их от постыдного страха. А ведь ничего не случилось сверхестественного, не было никакого чуда. Покойник Иван Огурцов из пистолета не стрелял и сам не делал попыток подняться. Так что же все-таки произошло? Доктор Вильчковский причину панического бегства из церквушки назвал плодом дремучего невежества людей. Он внес в это дело полную ясность: от жары у покойника вздулся, а потом лопнул мочевой пузырь…

Святому писанию Игнат Матренин тоже не очень верил: и его, мол, сочиняли смертные. Таких моряков, сомневающихся в правоте святого писания, на фрегате единицы, раз-два и обчелся. С ними, богохульниками, не спорят, на них цыкают, их сторонятся, а кто-то о вредных мыслях сослуживцев тайно доносит начальству. А оно, строгое и справедливое, не ослушается святого отца, не оставит важный донос без внимания. Глядишь, и позаботились о грешной душе матроса — назначили для «исправления образа мыслей» на самые трудные работы. А если человек и после этого не поймет своих заблуждений, при удобном случае спишут с корабля и отправят в арестантскую роту…