А тем временем «Мод» потихоньку выбиралась из своего ледового плена. Освобождение шло нелегко. Дожидаясь Хансена и Свердрупа, отправившихся за оленьим мясом, упустили время. В густом тумане маневрировать стало труднее. Внезапно льдину вместе с вмерзшим в нее судном понесло к берегу. Пришлось взорвать несколько мин вокруг судна, чтобы освободить его и дать возможность с помощью машины отойти на большую глубину.

Амундсен почти все время находился на палубе, поднимался на смотровую площадку на мачте, чтобы оттуда руководить проводкой судна. Было бы нелепо на пороге освобождения почти от годового ледового плена с ходу напороться на крупную льдину, получить пробоину, повредить судно так, что станет невозможным исполнение замысла – дрейфа к Северному полюсу.

Проведя почти двое суток на мостике, Амундсен перед вечером спустился к себе в каюту.

Свердруп сказал, что он не видел на берегу Кагота и, следовательно, не смог поговорить с ним о судьбе девочки. Правда, существовала ранняя полудоговоренность о том, что в случае, если Нутэн останется в становище. Мери поплывет на «Мод» в Уэлен и оттуда, если от Кагота не поступит никаких иных распоряжений, отправится вместе с дочерью Карпенделя в Норвегию.

Напившись горячего кофе, Амундсен сделал в дневнике очередную запись:

«8 июля. Маленький канал, который вывел нас вчера вечером в большую полынью, был сильно забит торосистым льдом. Огромные торосы лезли вверх и вскоре обрушивались. Некоторые из них достигали шести метров высоты. Течение в этом месте было очень сильное. Мы все время наблюдали за происходившей в канале работой. Внезапно в 11.30 вечера льдины разлетелись в стороны со скоростью многих миль, и мы вскоре очутились в полынье. Она тянулась к северу. Мы шли ею до 3.30 утра, но тут она уклонилась слишком сильно к западу и перестала быть нам пригодной. Мы стали у кромки льда, Было мглисто и видимость плохая. В 8 часов утра прояснилось, и, к нашему изумлению, мы увидели большую полынью в северо-восточном направлении. Дали ход и быстро двинулись вперед. Между тем показалось солнце, и мы увидели вдали Айон и около десяти из старых, хорошо известных гор на берегу. Продолжали идти прекрасным открытым морем до 4 часов дня. Тут нас снова затерло».

В этот день к мысу Якан вышел измученный, почти потерявший человеческий облик Нутэн. Когда он дошел до яранг становища Еппын, первыми словами, которые он услышал, были:

– Где Кагот?

– Я его не видел, – ответил пересохшими, потрескавшимися губами Нутэн.

Наевшись, он заснул и спал двое суток. Когда проснулся, его снова спросили о Каготе, и он снова ответил, что не видел его во льдах.

Как только позволила ледовая обстановка и разошелся туман, Амос спустил на воду байдару, и втроем, с Першиным и пришедшим в себя Нутэном, они отправились в море. Иногда, завидя темное пятно на одинокой льдине, они устремлялись к ней, но это был либо обломок старого пакового льда, либо морж… Кагота нигде не было.

Так продолжалось несколько дней.

Каждый раз байдару встречала Каляна, молчаливая и печальная. Ни о чем не спрашивая, она помогала вытаскивать суденышко на берег, разделывала добычу, уносила куски мяса и жира наверх, в хранилище..

Была смутная надежда, что Кагота подобрала «Мод». Однако оттуда не было никаких известий.

Согласно старому обычаю Кагот не считался погибшим до прихода нового льда. Поэтому надежда, которую хранила в себе Каляна вместе с нарождающейся новой жизнью, каждый раз приводила ее на берег.

Так было все лето.

Пришел пароход, на который так надеялся учитель Першин, приехали люди и начали строить новый, никогда не виданный на Чукотке поселок сплошь из деревянных домов. Ждали большого умелого тангитанского лекаря, который должен вернуть зрение Гаймисину.

А Кагота все не было…

В яранге Каляны в укромном месте лежала его тетрадь, заполненная аккуратными, все возрастающими цифрами.

А Кагота все не было…

Лето на ледовитом побережье Чукотки проходит быстро. Только вчера еще было тепло, но по ночам уже стало подмораживать. Нутэн снял с высоких подставок нарту и начал ладить ее к зиме. На дальней косе вылегли моржи, и охотники готовились к осеннему забою.

Но Кагота среди них не было…

Настал день, когда к берегу становища Еппын подошел плотный лед и закрыл прибрежную полынью, образовав крепкий припай.

С небольшой деревянной чашей в руке, пройдя под поднятой и укрепленной на зиму байдарой, на берег спустилась женщина в кэркэре из темных одноцветных оленьих шкур и молча разбросала по льду искрошенное оленье мясо, табак и сахар. Так Каляна навсегда простилась еще с одним мужчиной, отнятым у нее безжалостным морем.

Но жизнь продолжалась. Она продолжалась в новых учениках Першина, привезенных с окрестной тундры и поселившихся в большом деревянном доме, в надежде на исцеление Гаймисина, в счастье Умкэнеу и, наконец, в ней самой, Каляне, в которой удивительный и необыкновенный человек Кагот зачал новую жизнь.

Эта толстая тетрадь в коричневом переплете, с надписью на норвежском языке «Норвежская полярная экспедиция Руала Амундсена» попала ко мне летом 1960 года и пролежала на полке среди других блокнотов и тетрадей почти четверть века. В первый раз, когда я увидел плотный ряд цифр во все возрастающем значении, я ничего не понял.

Как известно, достигнуть Северного полюса на дрейфующей во льдах «Мод» Амундсену так и не удалось, хотя он еще в течение двух лет после зимовки у Чаунской губы предпринимал попытки.

Северного полюса Амундсен достиг другим путем. На дирижабле «Норвегия» он пролетел над вершиной мира 12 мая 1926 года.

После этого он занялся обработкой своих дневников и наблюдений, читал лекции, выступал с рассказами о своих путешествиях, иногда упоминал и своего повара Кагота. Но в дальнюю дорогу больше не пускался. Он написал в своей книге «Моя жизнь»: «…я хочу сознаться читателю, что отныне свою карьеру исследователя считаю законченной, Мне было дано выполнить то, к чему я себя предназначал. Этой славы достаточно на одного человека… В дальнейшем я всегда с величайшим интересом буду следить за разрешением загадок далеких полярных, стран, но не могу уже надеяться найти такое богатое поле деятельности, которое я оставил позади. Поэтому я ограничусь посильной помощью в разрешении этих вопросов, большую же часть своего времени буду посвящать чтению докладов, писанию книг и встречам с моими многочисленными друзьями…»

Но спокойная жизнь великого путешественника продолжалась лишь два года. В 1928 году итальянец Умберто Нобиле стартовал на дирижабле «Италия», чтобы повторить тот маршрут, который он проделал два года назад в компании с Амундсеном. До сих пор исследователи и историки освоения Арктики спорят о целесообразности этого полета, о его подготовке, примешивая к своим домыслам личные отношения Амундсена и Нобиле.

Но когда случилось несчастье и дирижабль «Италия» из-за обледенения потерпел катастрофу и упал на лед, Амундсен встал выше личных пристрастий. Арендовав французский самолет «Латам», он вместе с норвежским летчиком Дитрихсеном вылетел из Тромсё 18 июня. Никто не знал о предполагаемом маршруте полета, однако никто не сомневался в том, что участие такого авторитета в поисках оставшихся на льду участников итальянской экспедиции будет очень полезным.

Через два часа после старта самолета радиосвязь с ним прервалась. Наступили долгие дни предположений и надежд.

Надежда не исчезала все лето.

Поздней осенью рыбаки, промышлявшие треску у берегов Северной Норвегии, на траверзе маяка Торсвог выловили из воды самолетный поплавок с надписью «Латам»… Но только 14 декабря народ Норвегии почтил память своего великого сына двухминутным молчанием.

Недавно во время одной из поездок в Норвегию я еще раз побывал в полюбившемся мне Морском музее на окраине норвежской столицы. Здесь на открытом воздухе, на вечном покое отдыхают великие корабли отважных норвежцев, среди которых и «Фрам». Чуть поодаль в специальном павильоне – бальсовые плоты Тура Хейердала.