Так проходит утро.
Двери открываются и закрываются — кажется, что дом никогда не будет убран.
Но вот, наконец, все чисто, светло, все блестит, и не верится, что тут была долгая темная ночь.
Цветы опять стоят на своем месте у зеркальных окон, свежие и яркие, как будто только что орошенные веселым летним дождем.
Все дышит свежестью, здоровьем. Каждый день та же печать лежит на всем.
Тот же здоровый, ясный порядок.
Который час?
Как проходит время до обеда?
Оно проходит…
Потом садятся за стол, каждый на свое место, раскладывают на коленях салфетки.
Отец ласково смотрит на свою дочь. — Отдых для глаз среди беспокойной жизни.
И так каждый день…
Она для него как свежие цветы у окна и солнечный свет в чисто прибранных комнатах.
Что, если б этого не было, если б она была другая… Кристина?
Но это есть, это так же верно, как вечер, который наступает после дня.
Говорят. Молчат. Что нового? Кто-то заходил, у кого-то были в гостях.
Всегда тот же запах в столовой после еды.
Отец пьет кофе и поглядывает на свою дочь — по-видимому, он очень любит ее.
Но как он смотрит на нее?
Что говорит его взгляд?
— Только бы ты была здорова и все бы шло так же мирно.
Он не будит, не разгадывает. Он не останавливается, он идет мимо, топчет, как сама тупая, тяжелая жизнь.
Встают из-за стола.
Время идет — проходит.
У окна среди темной зелени белеют цветы.
За окном гремят экипажи и смолкают вдали.
Она берет книгу. Книги поэтов, как звезды — также бесконечно далеко от нас. И все-таки они мерцают нам…
Мать подходит, сестра…
Брат шумно врывается в комнату и потом опять спешит прочь в далекую непонятную жизнь, которой живут мужчины, и, вместе с запахом папиросы, оставляет за собой что-то беззаботное, вольное.
Медленно прядется жизнь и тает — проходит… Ее не останавливают.
Заботы близких создают все, что нужно вокруг.
Вечер.
Зажгите лампы!
Говорят, молчат. Что нового?
— Тетя Мари заходила Она нашла что Криста хорошо выглядит. Она говорит, что летом следовало бы…
— Вчера в театре, кажется, был министр Голуховский. Видели вы его?
— Нет. Ах, как жаль! Интересно было бы. Скучная была публика Он министр чего?
— Иностранных дел. Как ты этого не знаешь? О чем ты думаешь? О романах?
— Что за страсть у Кристи к цветам! Ей бы быть женой садовника. К Рождеству — цветы, к именинам — тоже. И всегда белые. Пестрые ведь красивей?.. Впрочем, в комнатах…
— Что в комнатах?
— Ничего. И потом тетя говорит, что из всех «idées fixes» души это еще самая невинная. Она иногда удивительно выражается.
………………………
— Покойной ночи, папа.
— Спи покойно, дитя мое.
И опять стоит она перед умывальником с ароматным мылом и пастой Boutemard. Потом — чистая кровать с теплым одеялом.
Она гасит свечу.
Завод дневного механизма кончен.
Первый визит
Он медленно прохаживался взад и вперед по маленькой гостиной, заставленной цветами, с диванами, покрытыми вышитыми шелковыми подушками.
Когда Криста вошла, он был совсем спокоен, почти небрежен.
Он был спокоен — у него в руках было маленькое, но верное счастье, — счастье на миг, но оно было неотъемлемо его.
«Вот она, она, она…», — приветствовала ее его душа.
Но надо было говорить о чем-нибудь, надо было вести разговор. Нельзя придти в гости с одним только гимном в душе. Он заранее придумал все, как будет — как драматург обдумал он всю сцену:
«Я сижу на низком кресле. Она стоит облокотившись у окна, потом переходит на другое место. Я впитываю в себя каждое легкое движение ее. Уходя, я говорю ей: это были самые счастливые минуты моей жизни. Но она не понимает этого. „Было просто хорошо“, — думает она. Так я представляю себе эту первую встречу у нее в доме. Отчего не сбыться моей мечте?»
Она сбылась. Конечно, как это всегда бывает с поэтическими мечтами, — сбылась с маленькими вариациями, непредвиденными оттенками. На Кристе была брошка — барельеф из матово-серого серебра, изображавший девушку под синью лавра.
— Она наверно, от Оскара Раги из Парижа — сказал гость.
— Я ее очень люблю — сама не знаю почему. Какое это дерево?
— Это лавр. Тут сочетание дерева славы с нежной женской душой…
Это маленькое изысканное произведение искусства вдохновило его, заставило подняться на широких сильных крыльях в царство красоты.
Криста затрепетала нежными крылышками и летела за ним следом на почтительном расстоянии.
Она вся порозовела от полета «Что он со мной делает?» — думала она.
Но вдруг он опустился и заглянул в ее милые глаза.
Ее крылышки поникли, и она опять была на земле.
«Теперь вам надо идти», — сказала она.
— Это были лучшие минуты моей жизни, — сказал он, как в своей мечте.
«Было просто хорошо, — подумала она. — Как будто я побывала в ателье Оскара Роти в Париже. Правда ли, что моя брошка оттуда?»
Молодой человек тихо вышел из маленького будуара, полного цветов и вышитых подушек.
— Моя брошка — маленький chef d’oeuvre, — сказала Криста вечером за ужином.
— Она от Роти из Парижа, — заметил отец.
— Да? — девушка смутилась. Казалось, что он еще был здесь, что в затихшем доме еще звучал его вдохновенный голос: — От Роти из Парижа…
Он провожает ее домой
— Пойдемте тише…
— Сколько звезд! Как чудно пахнут мои ландыши… Как вы узнали, что я люблю только белые цветы? Вы сегодня все молчите… Понюхайте мои ландыши. Вы и тетя меня вечно охраняете, а от чего — я сама не знаю! Ну, скажите же что-нибудь!
— Мадонна.
— Ах…
Она думала: — Он из другого мира. А мы… — кто мы?
— Мне недолго придется быть с вами, Кристина… Еще раз, два…
— А потом?
— Потом жизнь захватит, унесет вас.
Молчание.
— Потому-то я так дорожу этими убегающими минутами, когда я с вами наедине. Это редкий дар суровой жизни… Бесконечная благодарность у меня к вам — вы даете так много мечтам мечтателя…
Никто ей не говорил таких слов.
Он из другого мира.
Она сказала: — Какая ясная ночь! Посмотрите, как блестит площадь перед церковью. А эта чудная белая церковь! Сколько звезд… Посмотрите.
— Votiv — Kirche как органическое целое, — она как будто сама собой чудотворно и свободно выросла и поднялась из души человечества, как ели и лиственницы поднимаются из земли. Если б не было Ферстеля и других архитекторов, она так же неизбежно родилась бы в мировой душе, как кристаллы в камне.
— А вы любите лиственницы? — спросила она: — Это мое любимое дерево. Такое высокое и вместе с тем нежное. У нее тонкие и длинные иглы, и все-таки они не колются, потому что совсем мягкие. Если б у меня был сад, там были бы одни только лиственницы и целый луг, покрытый ландышами. Вечером я бы гуляла по этому саду, долго, долго…
— Пока кто-нибудь не позовет: Кристина, надо домой! Стало сыро и холодно.
— Ах, нет. Тогда никто не будет так говорить. Я бы оставалась в саду до самой ночи, до тех пор, пока не исчезнут в темноте и деревья, и ландыши… Отчего вы сказали: пока кто-нибудь не позовет?
Они свернули в тихую улицу, где она жила.
Они шли молча.
— Вы все молчите?.. — сказала она. И потом прошептала: — Прощайте.
Он пожал ее милую руку.
La femme est un état de notre âme
Как она живет? Как живет Кристина, которую называют «Кристой?»
Какая ее жизнь? Расскажите мне!
Он певец ее немой жизни.
Только то, что в нем звучит, доносится к миру о ней.
Так природа бесследно живет каждый день, пока кто-нибудь не придет и не остановит ее на миг и не скажет: вот какая ты.
