«А ведь он это о той «пушечной эпопее»!» — пришло на ум Задорогину. Да, эпопея... На секунду в памяти точно бы неслышно открылась дверь... Что ж, вот они тут — и маршал Янов, и старый конструктор Модест Петрович. Тогда одного маршала коснулась опала. Старого же конструктора хватил сердечный удар, а чуть оправившись, Модест Петрович написал письмо «самому». Подписался и он, полковник Задорогин...

— Знаем, знаем! Истина, как говорится, дороже! — Старый конструктор после слов маршала качнулся, но замка на коленях не расцепил.

— Мы же, коммунисты, народ закаленный! — сказал Янов. — Но давайте к делу... А если нам послушать представителя войск, командира части? Ему ведь иметь дело с «Катунью»! Да и скоро оставаться один на один, держать оборону воздушных рубежей.

— Правильно! — баском отозвался генерал Сергеев и повернулся к Фурашову. — Пусть расскажет, как входит в строй «Катунь», как ее осваивают. Интересно, думаю, всем: военным, ученым, представителям промышленности...

С тяжестью, родившейся где-то в груди, Фурашов подумал: «Ну вот и дошло...» Но возник и другой, обрадовавший вывод: «Он, маршал, так же думает, как и ты! Оставаться один на один, держать оборону. Вот тебе ответ, как должен поступить».

Янов спросил:

— Здесь инженер-подполковник Фурашов?

— Здесь! — Сергеев опять весело подал голос, будто обрадовался, что наконец дадут слово Фурашову. — Ему карты в руки!

— Готовы, товарищ Фурашов?

— Готов, товарищ маршал! — сказал Фурашов, вставая. Выдержал паузу, теперь уже как-то отдаленно, безбоязненно чувствуя на себе многие взгляды, — старый конструктор переложил даже ногу, приподнял голову, лицо напряглось. Для Фурашова они, члены высокой государственной комиссии, сидевшие тут, как бы растворились в эти секунды — в фокусе лишь Янов: кустики бровей приподняты в ожидании, лоб в нерезких морщинах; из-под припухлых век в глазах сквозь усталость — и подбадривание, и затаенный интерес.

— Я хочу, товарищ маршал, присоединиться к высоким словам, сказанным о «Катуни» полковником Задорогиным. — Увидел или не увидел, может, просто почувствовал: улыбчивое, живое лицо Задорогина сияло нескрываемым довольством. — Можно даже, пожалуй, сказать и больше: она имеет внутренние потенциальные возможности для совершенствования. Это выявлено последними облетами на нашем головном комплексе...

На стульях — за столом и вдоль стен кабинета — зашевелились. Кто-то подал голос:

— Как это?

Бутаков склонился к Янову, и Фурашов услышал окончание его со смешком сказанной фразы:

— ...Вот, пожалуйста!

— Еще яичко в курочке, а они видят: будет петух... — Василин сказал это негромко, расплывчатые пятна опять пошли по лицу.

Оживление словно слетело сюда в кабинет — заговорили, гул наполнил кабинет.

Насупившись, Янов сдержанно сказал:

— Давайте выслушаем. Продолжайте, товарищ Фурашов!

— Я повторяю... — Фурашов чувствовал себя сжатым, собранным в кулак: сейчас он скажет главное, и пусть как хотят, маленькая заминка его не сбила с толку. — Да, у системы есть возможности для совершенствования...

— В будущем или сейчас? — подал голос Бутаков.

— Сейчас, Борис Силыч.

— Ну-ну, любопытно! — Бутаков замкнулся, словно разом утратил интерес ко всему, что скажет Фурашов.

— Так вот, беру на себя смелость обратить внимание членов комиссии на одно обстоятельство: «Катунь» достаточно хорошо отвечает тактико-техническим задачам, однако такие главные параметры, как дальность захвата цели и точность наведения ракеты на цель, можно уже теперь значительно улучшить в сравнении с требованиями тактико-технического задания...

— Загадка!

— Прожекты!

— Товарищи, товарищи!

Фурашов невольно посмотрел на Бутакова: как он? Тот, казалось, равнодушно и отчужденно взирал на стол. Не видел Фурашов полковника Задорогина, но по голосу, хрипло-прокуренному, догадался: о «прожектах» выкрикнул именно он.

— И это все дает введение новых блоков «сигмы», которые разработаны и показали отличные результаты...

— «Сигмы» новой пока нет, — спокойно перебил Бутаков, и в тишине, которая внезапно воцарилась, Фурашов осекся, другие члены комиссии обернулись к Главному. А тот, чуть откинувшись к спинке стула, сощурившись, — сеточки морщин стали резче, сизоватые подглазья очертились четко, словно под кожей были пятаки, — принялся неторопливо рассуждать о «судьбе и превратностях науки» — он так и сказал. Получалось, что в науке теперь нет неоткрытых столбовых дорог, остались трудные горные тропы, по которым двигаться можно, лишь опираясь все больше и больше на предыдущие накопления, на совокупный опыт... Но «Катунь» — это тем не менее нащупывание особой, своей тропки. Ибо она, «Катунь», родоначальница нового направления, и можно, не боясь, сказать: она тот самый качественный скачок, который является в результате многих и неизмеримо долгих количественных накоплений. И тут особенно во всей своей жестокости проявляется простая жизненная истина: не сделав первый шаг, не сделаешь второй...

И всем своим видом — чуть усталой позой, приспущенными веками, негромким, доверительным голосом — Бутаков словно бы говорил: «Ну, что ж, меня понуждают на откровение, оно мне не очень приятно, но я ничего не таю, честен и открыт перед вами».

Почувствовал ли он состояние Фурашова или понял, что нужный эффект достигнут, повернул лицо, — оно светилось, как у учителя, с достоинством отчитывающего своего полуневежественного ученика.

— Простите, перебил вас. Но... считал долгом уберечь от излишних наслоений в дальнейшем. К сожалению, дело в том, что пока ее нет... Нет «сигмы». Может быть, позднее... Что поделаешь, пока мы вынуждены идти от незнания к знанию. Пока так. — И умолк. Спокойно, буднично, не изменив позы. Только опять приспустил устало веки.

Секунду-две длилась тишина. Фурашов уже хотел рассказать про испытание, про эту линейку шкафов, на которой стояла новая «сигма». И тут в этой тишине раздался голос Сергея Умнова:

— Есть «сигма».

Голос — пресеченный волнением. Если бы Фурашов не видел, что это сказал Умнов, он бы подумал: сказал кто-то другой.

— Вы? Сергей Александрович? — чуть удивленно, негромко спросил Борис Силыч, полуобернувшись, будто еще не веря. — Но «сигма» на прогоне, на лабораторном стенде!

Янов в замешательстве потирал волосы, быстро взглянул на все еще стоявшего Фурашова и, видно, решил выручить:

— Товарищ Фурашов, у вас еще что-то есть?

— Есть, товарищ маршал! — Неожиданная поддержка Умнова придала ему силы. — Я прошу членов комиссии обратить внимание в протоколе на результаты, полученные по четвертой линейке шкафов... — Увидел: многие потянулись к протоколам, принялись листать. — Параметры по этим шкафам выше, чем по другим. Это не требует доказательств... Причина? На линейке шкафов во время последних испытаний были установлены новые блоки «сигмы»...

— Как установлены? — От лица Бутакова, от тонких его губ вроде отхлынула вся кровь — бледность стала заметнее.

— Да, Борис Силыч, эксперимент дал интересные результаты, — вновь сказал Умнов. Теперь голос был чище, тверже. Фурашов успел подумать: «Молодец Гигант! Для него это — геройство...»

— У меня все, товарищ маршал! — Фурашов сел, чувствуя мелкую дрожь.

— Что ж, товарищи, — весело проговорил Янов, — ситуация, как говорится, сложилась интересная. Прав командир части, по отчетам видно: параметры действительно лучше. Какие соображения у членов комиссии?

Чуть выпрямившись за столом, Бутаков негромко, но раздельно, веско сказал:

— При такой ситуации я прошу срок... в десять дней. Разберемся и доложим комиссии.

— Предложение резонное! — Янов легко вскинул брови. — Возражений нет?

Весомое, будто глыбой давившее раздражение испытывал Василин, поднимаясь к себе. Войдя в приемную, увидел: адъютант, склонившись над столом, читал. Перед ним лежала книжка малого формата, опять, должно быть, детективная. Поднялся лениво, оперся кулаками. «Верно, мышей ловить уже не может. И вот дальше этих детективов...» — мелькнуло у Василина, и он на секунду, точнее, на миг почувствовал взрывное помрачение. Рванул на себя бронзово-начищенную ручку обитой двери. В кабинете швырнул на край стола кожаную папку, ощутил слабость и испарину. Да, не те времена, не тот конь... А бывало, виртуоз — кавалерист, спортсмен, Василин туда, Василин сюда: рубка, скачки, спортивные снаряды... Закалка и сейчас дает себя знать. Но уже все не то и не так. Вот и перестук сердца не тот: то четкий, наполненный, то потише, вялый. Опять «звонок»?