— Ну, он хоть и не для всех хорош, а все-таки не такой гад, как воспитатель. 3-з-зараза, а не человек, — сквозь стиснутые зубы произнес Виктор.

— Да что ты, Витька, — робко возразил Петя, — Какой же он гад? У него орден есть…

— Знаем мы, какой у него орден… Он мне однажды тоже орден выдал — век помнить буду. Ну да заболтался я с тобой. Так приноси к ручью, не забудь. А то ведь уеду скоро отсюда, и клетки сделать не успею.

Вечером Петька пришел к ручью и передал Виктору нож. Небрежно взглянув на него, Виктор сунул его в карман.

— Смотри, порежешься, — сказал Петька, — он острый.

— Ладно, не твоя забота…

«Опять чего-то рассердился», — подумал Петька, заметив, как изменилось лицо Виктора.

— Ты его в тряпочку заверни, — все-таки решился посоветовать он и, кивнув Волкову, скрылся в кустарнике.

Виктор сидел на том месте, где недавно встретился с Анкой. Охватив сцепленными руками колени, он долго и неподвижно смотрел, как бежит ручей, пробираясь под оградой.

«Ну, вот и все теперь… — думал Виктор. — Правду сказала Анка — судьбу надо испытывать…».

Сегодня ему удалось подойти к ней и сообщить о ноже. Она кивнула головой.

— А теперь решай последнее. Понял? Сегодня все надо кончать… пока капитан в отъезде.

— А он что, уехал? — с неожиданным для себя облегчением спросил Виктор.

Анка цепко взглянула на него:

— Может вернуться к ночи… Так что ты все равно и на него загадывай…

Виктор смотрел на бегущую воду так долго и так пристально, что ему стало казаться, будто ручей стоит на месте, а он, Виктор, медленно двигается в противоположную течению сторону. Наконец он тряхнул головой. «Решай сам…» «Ладно, буду решать». Он поискал глазами вокруг. На песке лежали камешки, такие же, как и тот раз; Виктор выбрал три, различных по размеру.

«Капитан», — мысленно сказал он и положил рядом с собой камешек побольше размером.

«Горин…» — рядом лег другой камешек.

«Ведьма…».

Потом он крепко зажмурил глаза, отвернулся и, протянув руку, стал шарить по песку. Нащупав наугад камень, он сначала крепко зажал его в потной ладони, а потом медленно разогнул пальцы.

«Правду говорит Анка — есть судьба…» — снова вспомнил он свою ненавистную приятельницу.

Рядом послышались шаги. Витька инстинктивно пригнулся. За кустом прошла Галя Светлова, не заметив его. Виктор проводил ее взглядом и осторожно, стараясь не шуршать песком и галькой, пошел от ручья.

Галя прошла мимо Виктора к своему любимому месту. Солнце уже село, над ручьем расстилался голубоватый туман, и было прохладно. В небе еще не зажглись звезды, и оно было тоже как туман — легкое и нежное. А за оградой — лес. Если пройти по нему с километр, то выйдешь на лагерное кладбище. Это было на редкость красивое место, и Галя, в отличие от многих девочек, любила сидеть у подножия высокой, сумрачной ели, без всякого страха и боязни от близости мертвых. Она думала о том, что это грустное место никогда не посетит никто из родственников умерших и на забытые могилы не будет положен ни один цветок. Она собирала ранние ирисы, фиалки, ландыши и еще какие-то незнакомые ей цветы и оставляла их на невысоких холмиках. Но часто ходить на кладбище было нельзя, потому что надо было брать пропуск на выход из зоны, да и времени не всегда хватало.

Галя писала стихи о кладбище, на которое никто не приходит, но где в высокой траве живут маленькие, приветливые гномы. Они оберегают покой мертвых и каждый вечер, когда зайдет солнце, садятся в кружок около одной из могил и по очереди звенят в стеклянные колокольчики. И от каждого звона в небе новая зажигается звезда…

Эти стихи, как и все другие, записанные в тетради, прочитал капитан Белоненко, когда Горин передал ему тетрадь, неизвестно кем положенную в карман его шинели. Галя знала, кто положил тетрадь, но не сказала о своих догадках Белоненко, зато с полной откровенностью объяснила ему, что совсем она не влюблена в воспитателя, как заговорили вдруг об этом некоторые девочки и ребята, а просто придумала, будто бы влюблена.

— Если ничего не умеешь придумывать, то и стихов никогда не напишешь, — сказала она.

В вопросах творчества Иван Сидорович был не особенно осведомлен и не сразу нашел что ответить Гале Светловой. Однако он заметил, что лучше бы писать не о том, что нужно выдумывать, а о том, что есть вокруг нас.

Галя не согласилась:

— Вокруг нас красиво только в природе, но нельзя сочинить стихи о деревьях и цветах, если там ничего живого. Вот я и придумала гномов. Разве это некрасиво?

— Нет, это очень красиво, — сказал он. — Например, мне нравится, что звезды зажигаются от звона колокольчиков, но разве вы не можете написать хорошее стихотворение о нашей колонии? Ведь самая красота — это люди…

Галя подумала и обещала написать такое стихотворение. Но вот теперь, сидя у ручья и вспоминая разговор с Белоненко, она никак не могла придумать, о чем бы можно было написать? Что же это будет за стихотворение, если писать в нем придется о ребятах, которые вытачивают деревянные миски? Или о том, как в цехе шьют гимнастерки? Хотя о гимнастерке можно… Про то, что видела она за годы войны, как разделяла со своим хозяином трудности и тяжести боев, как была с ним в разведке и как окрашивалась алой кровью бойца… И пятна крови этой были как ордена…

Галя вытащила из кармана тетрадь.

Ну, а потом о победе и о том, что паренек этот остался жив, и гимнастерка украсилась орденами и медалями. Это стихотворение, конечно, понравится капитану Белоненко, хотя и не о колонии. Галя закончит его завтра и покажет ему. И если ему понравится, то можно послать в лагерную многотиражку и еще — отцу. Он пишет ей такие хорошие письма! Он понял и простил ей все, хотя Галя подробно о своей жизни после бегства от матери не писала. Но он знает все. Написал ему об этом капитан.

До сих пор она не могла забыть своего первого столкновения с Белоненко. Да и потом, уже в колонии, Галя долго и упорно избегала «разговора по душам» с начальником, хотя ловила себя на желании пойти к нему и сказать, что теперь уже она стала другой; что, оказывается, кроме Саньки Чижа и Мурки есть много хороших людей; что ей хочется подружиться с кем-нибудь из девочек и что давно уже надоело ей разыгрывать из себя «принцессу», как называла ее Соня Синельникова. А потом все получилось как-то незаметно, и теперь уже Галя думала о капитане Белоненко так же, как о Сане и Мурке.

Через четыре месяца Галя будет свободна, но к матери она, конечно, ни за что не вернется. Если к тому времени не кончится война, то Галя уедет в областной город С., где живет мать Галины Владимировны Левицкой, и устроится там на работу, пока не вернется с фронта отец. А может быть, капитан добьется, чтобы Гале разрешили остаться работать в колонии… Здесь ведь тоже неплохо остаться. Единственное, что ненавистно здесь Гале, это Римма Аркадьевна и Анка Черная. Голубец скоро уедет — после праздников, а Черную тоже переведут, но, пока Анка здесь, Галя все время ощущает какую-то тревогу. Эта сумасшедшая после истории с часами и отсидки в карцере совсем свихнулась. Ходит по зоне как лунатик, а глаза пустые, как дырки в черепе. Девчонки говорили, что Анка по ночам бредит, и несколько раз пытались подслушать, что она бормочет во сне, но ни одного слова понять не могли. Нина Рыбка уверяла, что Черная произнесла слово «костер». Наверное, так оно и было, потому что только вчера Анка опять подошла к Гале и спросила, разболтала ли она капитану о тетрадочке.

— Зачем ты мне нужна, чтобы о тебе болтать! Ты ведь здесь у нас до первой теплушки — не в четверг, так в субботу поедешь новое лагерное счастье себе искать…

— А ты небось пойдешь свое искать? — Анка зло блеснула глазами. — Не то ли самое, о котором вам трепалась Воронова? Про какую-то птицу синего цвета… Все сказочками тешитесь, как трехлетние младенцы.