Теперь ему казалось, что только здесь, в колонии, только с этим начальником, только с этими ребятами, он сможет стать человеком; что лучше пробыть здесь всю жизнь, чем один месяц в «шалмане», среди «своих»; что колония стала для него роднее, чем пропахнувшая табаком и водкой комнатушка, где жил он с дядькой Прокопием. «Я все буду делать, все… Я умею работать, гражданин начальник… Я хочу работать…».
Он долго и бессмысленно метался по зоне, не замечая, что уже совсем стемнело, что давно перестали петь у клуба и разошлись по баракам. Он не заметил, как очутился около конторы, где помещался кабинет начальника колонии. Наверное, он все время хотел подойти сюда, но не решался. И вот сейчас стоит только завернуть за угол — и он увидит освещенное окно начальника. Поднимется на крыльцо, пройдет коридором мимо закрытых дверей бухгалтерии и постучится к капитану. А через полчаса он выйдет из кабинета начальника другим человеком. И завтра же начнет работать как зверь, и завтра же станет учить Тольку Рогова играть на баяне, и забудется все — и дядька Прокопий, и бродячая жизнь, и «шалман»…
— Ты почему болтаешься здесь?
Виктор замер на месте. Перед ним стояли воспитатель Горин и завпроизводством Римма Аркадьевна.
— Высматриваешь, где бы что стащить? — продолжала она, подозрительно оглядывая его с головы до ног. — Почему ты не в бараке?
Виктор молчал. Андрей Михайлович Горин строго спросил:
— Почему ты не отвечаешь, когда к тебе обращаются? Что тебе надо около конторы?
— Мне к начальнику… — хрипло произнес Виктор.
— Зачем?
— Надо…
— Начальник уехал. А в чем дело? По какому вопросу?
— По… по личному.
— Ну что ж, пойдем, — равнодушно сказал Горин. — расскажешь мне. Я остался его заместителем. Римма Аркадьевна, может быть, зайдем вместе?
Виктор хотел крикнуть: «Нет, не хочу! Не хочу говорить вам, не хочу, чтобы слушала она! Я не к вам шел!» — но воспитатель приказал:
— Иди за нами.
Виктор подумал: не сбежать ли, воспользовавшись темнотой? Но это, пожалуй, еще больше ухудшит положение — подумают, что и в самом деле высматривал, где что плохо лежит. И он пошел за ними, тяжело переступая ботинками, облепленными грязью. Если убежать не в барак, а совсем?.. Перемахнуть через забор, а там по полотну железной дороги до центральной ветки… А дальше куда? Да и поймают, как зайца…
Они вошли в кабинет начальника, который Горин открыл своим ключом. Хоть не очень часто, но все же Виктору приходилось здесь бывать, и он осмотрелся с чувством некоторого успокоения. Но вскоре тревога вновь овладела им: Римма Аркадьевна смотрела на него с брезгливостью, а Горин — слишком уж равнодушно. Никто не предложил ему сесть, да и сам воспитатель остановился у окна и сказал:
— Ну?..
«Не запряг — не нукай», — озлобляясь, подумал Виктор и поспешил отвести глаза, чтобы Горин не подметил его недружелюбного и настороженного взгляда. Римма Аркадьевна опустилась на стул, где всегда сидел капитан Белоненко, и Виктор озлобился еще больше.
«Расселась, усатая ведьма…».
— Так в чем дело? — нетерпеливо повторил Горин.
Что он мог сказать этим двум людям? Мог ли он открыть перед ними на какую-то долю минуты вспыхнувшую надеждой душу? Мог ли рассказать он им о том, что думал недавно? Но говорить было надо. И он несвязно и путано стал говорить что-то о своем желании работать в лесу, о баяне, на котором он умеет играть… О том, правда ли, что его отсюда отправят…
Римма Аркадьевна не дала Горину произнести и слова.
— Ну и что ж с того, что отправят? — Она умудрилась смотреть на Виктора сверху вниз, хотя он стоял, а она сидела. — Отправят, — значит, так надо. Самодеятельность? А что ты думал раньше? Если бы умел играть на баяне, то давно бы занялся этим благородным делом, а не слонялся по зоне… Что? Воропаева?.. Смеется над тобой? Не сочиняй, не такой ты маленький, чтобы над тобой можно было посмеяться. Если бы ты хотел работать, то не плелся бы в хвосте всего токарного цеха. А то ведь у тебя и выработка…
— У меня больше ста процентов, — угрюмо проговорил Виктор.
— Давно ли? — насмешливо спросила она. — Нет, голубчик, такую птицу, как ты, по полету видно. Капитан давным-давно махнул на тебя рукой. Ты из тех, кто совершенно неисправим. Не поддаешься никакому перевоспитанию, и дорога тебе одна — по тюрьмам и по лагерям…
— Одну минуточку, Римма Аркадьевна, — наконец прервал ее Горин. — Так все-таки, что ты хотел сказать начальнику?
— Ничего! — крикнул Виктор. — Ничего я не хотел ему сказать, если он на меня махнул рукой! А с вами и подавно говорить не хочу! Неисправимый… — Его кошачьи глаза с ненавистью остановились на завпроизводством. — Ты больно исправимая… Бегаешь за начальником, как сучка…
— Что-о-о? — Римма Аркадьевна вскочила со стула.
— Ничего! Расселась на чужом месте и гавкаешь! — Виктор не помнил себя от злобы. Он готов был броситься на эту чертову ведьму и потрясти ее хорошенько — так, чтобы голова замоталась из стороны в сторону. И этого красавчика тоже заодно огреть бы по морде… Всех их здесь надо бить, гадов позорных! И чтобы от этой колонии ничего не осталось! Чтобы провалилась она сквозь землю! Со всеми вместе! И пусть капитан идет ко всем чертям, если он на человека рукой махнул… «Ладно, я вам покажу… Я вам всем покажу!».
Он еще раз крикнул прямо в лицо Римме Аркадьевне оскорбительное, короткое слово и выскочил в коридор, громко хлопнув за собой дверью.
Сбежав с крыльца, Виктор зацепился ногой о какой-то ящик, чертыхнулся и, засунув руки в карманы, быстрым шагом направился к проходной в свою зону.
Дежурная вахтерша спросила его:
— Завпроизводством не видел? Ее комендант искал. Виктор зло скривил губы:
— Этой падали — мешок на шею и в воду головой. Он рванул на себя дверь и скрылся в темноте.
А в кабинете начальника Римма Аркадьевна глотала воду из кружки и, задыхаясь, бормотала:
— Это… это… это невозможно! Плоды воспитания… Бандиты… Вы слышали, что он сказал? Слышали?
Через минуту она уже успокоилась и стала говорить о капитане Белоненко, о его системе воспитания, о девчонках, которые распустились до невозможности. Горин слушал ее рассеянно. Конечно, этот Волков не из приятных парней, но все же надо было его выслушать. Не зря же он пришел к капитану. Как-то все получилось не так, как надо… Эта Римма Аркадьевна… Черт его дернул позвать ее с собой.
— Посмотрите, как держит себя эта Светлова! А Воронова? Разве похоже, что она заключенная? Вы обратили внимание, как разговаривает она с капитаном? И как он с ней разговаривает?
— Я не нахожу ничего предосудительного в том, что люди относятся к Ивану Сидоровичу тепло и с уважением. А вот мы с вами только что, сейчас поступили совсем не так, как обязаны поступать в таких случаях. Когда капитан узнает об этом, он будет очень недоволен. И зачем вы сказали Волкову, что на него махнули рукой? Откуда вы это взяли?
— Как?! — Красивые глаза Риммы Аркадьевны округлились от возмущения. — Вы еще оправдываете его, этого… этого подонка?! Лейтенант, офицер! Вы должны были — слышите? — вы были обязаны отправить его в карцер! Да! На пять суток! Он оскорбил женщину, а вы…
— Не кричите! — грубо оборвал ее Горин. — Сами виноваты… Впрочем, и я не лучше. Извините, мне пора в общежитие мальчиков. Надо найти этого Волкова… Прошу. — Он открыл перед нею дверь, жалея, что она все-таки женщина и что он не может сказать ей, что не так-то уж ошибался Виктор Волков: влюблена эта дамочка в капитана — это все в колонии знают.
Римма Аркадьевна вышла из конторы, не попрощавшись с Гориным. Ее трясло, она задыхалась… «Боже, куда я попала? Куда попала? Бежать, бежать отсюда… Что они там тянут с моим переводом? Два заявления… Сколько раз просила лично… Меня ждут в госпитале… Там порядочные люди… А здесь… Нет, я больше ни дня не останусь в этом вертепе, среди этих преступников, негодяев… И этот Горин, и все они…».
Кто-то оставил на столе домино, взятое из клуба. Анка Черная машинально взяла одну кость, перевернула: «Нечет…» — и посмотрела в угол барака, где около открытой дверцы печи сидела Галина Светлова. В бараках еще подтапливали, чтобы не развести сырости, и Галина, дежурившая до двенадцати часов, ждала, когда догорят угли и можно будет закрыть трубу.
