…Белоненко отложил телефонограмму и задумался. Итак, через неделю он сдает свой лагпункт лейтенанту Морозову. Ну что ж, Павел Васильевич замена хорошая. Этот не развалит того, что с таким трудом создавалось в течение четырех лет.

Каких только людей не приходилось ему встречать у вахты! Сколько долгих часов просиживал он в своем тесном кабинете, изучая дела вновь прибывших! Сколько судеб и жизненных путей угадывалось им в бесстрастных обвинительных заключениях и приговорах. Какие глаза смотрели на него с фотокарточек — угрюмые, дерзкие, наглые, злые… Такими запечатлел их тюремный фотограф — в профиль и анфас.

И сколько рук пожал капитан Белоненко через некоторое время у той же самой вахты, желая человеку счастливого пути и ясной жизненной дороги. Кажется, не было в стране республики, откуда бы не приходили к нему письма. И если бы когда-нибудь поручили Ивану Сидоровичу Белоненко какой-нибудь трудный фронт работы — таежный лесоучасток, или новый совхоз, или строительство любого объекта, — он был бы уверен, что по его приглашению приедут многие и многие из тех, кто пишут ему, и даже те, которые не пишут. Приехали бы с семьями, с домашним скарбом, с деревянными чемоданами и сундучками. Может, даже с кошкой или собакой, которую ребятишки никак не могли бросить. Приехали и стали бы валить деревья, строить дома, клубы, школы, мастерские.

И, желая бывшему преступнику «счастливого пути», Белоненко вкладывал в это обычное пожелание очень большой смысл. И если пути многих его воспитанников были не безоблачно счастливыми, то, во всяком случае, новыми и честными. Но не всегда было так. Не все уходили в новую жизнь с обновленной душой и твердой волей. И случалось, что, принимая у вахты вновь прибывших, Белоненко замечал знакомое лицо и глаза, избегающие его взгляда. Это было самым тяжелым. «Значит, — думал он, — я проглядел. Не добился того, чего обязан был добиться. И моя вина, что в личном деле человека стоит пометка „рецидив“ — повторное преступление».

Состав преступления… Убийства: на почве ревности, из мести, в состоянии опьянения, с целью грабежа… Мелкие и крупные аферисты, спекулянты, растратчики, воры и воровки… Капитан Белоненко очень хорошо знал классификацию этих «профессий». Для него не был тайной воровской жаргон, он знал все, что входило в изуверские «законы» преступного мира. По каким-то неуловимым признакам он без труда разбирался, в какой области «специализировался» тот или иной арестованный.

Капитану приходилось работать в режимных мужских лагерях, где содержались люди, потерявшие человеческий облик, забывшие, что такое родина, долг, совесть, вспоминавшие слово «мать» только в сочетании с самыми изощренными ругательствами.

Да, этих людей надо изолировать от здорового общества. Но прежде их нужно было обнаружить, выследить, поймать с поличным — «взять на деле». Их нужно было допрашивать — долго, упорно, настойчиво.

Белоненко работал в уголовном розыске. Он знает, что такое борьба с преступным миром. Дважды его привозили с оперативного задания без сознания, три раза он истекал кровью от удара финки; однажды пуля бандита просвистела на миллиметр от его виска. И все же он упорно и настойчиво продолжал свою опасную работу, о которой так мало и так неверно знают те, ради которых он рисковал жизнью.

Он присутствовал на допросах, втайне приходя в бешенство от наглых, хитрых, дерзких или нарочито глуповатых ответов подследственных. В юности его восхищала и удивляла железная выдержка следователей. Немало времени прошло, прежде чем он выработал в себе такую же выдержку, такое же упорство, такую же обдуманную последовательность каждого движения, каждого слова и взгляда.

Он бывал в залах, где происходили судебные заседания, прослеживая до последнего акта трагедию человека, поправшего законы общества. Он слушал суровые и торжественные слова: «Именем закона…», видел, как изменяется лицо у самого, казалось бы, закоренелого негодяя, когда звучали в зале слова обвинительного заключения и приговора.

Вот и окончен последний акт драмы. Осужденного берут под конвой. Пустеет зал. Расходятся по домам неродные заседатели, усталый прокурор и защитник. Уборщица подметает помещение — она тоже спешит домой, к своей семье, к детям.

Все кончено. Именем закона…

На этом, как правило, ставят точку авторы детективных романов. Порок наказан, справедливость торжествует.

Но неужели никто из присутствующих в зале суда, никто из авторов и читателей детективов, где разоблачаются и наказываются преступления, никто из них не подумает, что — нет! Еще не все кончено! Неужели они не понимают, что окончено дело о преступлении, но не дело о человеке, совершившем преступление?

Нет, нельзя ставить точку на словах: «мерой пресечения избрать содержание в исправительно-трудовых лагерях сроком на…» Как бы ни опасна была работа уголовного розыска, каким бы талантом ни обладал следователь и как бы блестяще ни знали юриспруденцию прокурор и защитник — они сделали только половину большого и трудного дела.

Но жизнь человека не кончается в кабинете следователя и в зале народного суда. Там заканчивается жизнь преступника. Жизнь нового человека начинается тогда, когда он переступит ворота зоны лагеря. И потому каждый работник исправительно-трудовых лагерей, непосредственно соприкасающийся с осужденным, должен иметь все качества, которыми обладают и следователь, и прокурор, и защитник, и судья.

Перед ним стоит человек — озлобленный, угрюмый, с вызывающим и наглым взглядом. Тупой звериной ненавистью этот человек ненавидит тех, кто отдает все свои силы, энергию, способности, нервы для того, чтобы в этих угрюмых глазах засветилось сознание; чтобы эти руки, может быть обагренные кровью, познали сладкую усталость труда; чтобы через какой-то срок от ворот вахты пошел в жизнь новый человек, которому первый встречный на пути сможет сказать слово «товарищ».

Именем закона этот человек сегодня изолирован от общества — именем жизни он должен быть возвращен обществу.

И если бы капитану Белоненко пришлось когда-нибудь писать книгу, то он не поставил бы точку на эпизоде, заключающем сцену суда. Он не считал бы свой долг выполненным до конца. Его книга была бы написана не о преступлении и наказании человека, а об его исправлении и обновлении.

Но капитан Белоненко не находил в себе никаких склонностей к писательству и потому ограничивался дневниковыми записями, которые вел в течение многих лет.

Очередная тетрадь была начата в тот день, когда начальник Управления сообщил Белоненко о новом назначении. А последние строки уже законченной тетради были таковы: «То, что некоторые у нас здесь называют „системой Белоненко“, совсем не является моей системой. Методы воспитания и перевоспитания человека, участие в этом деле всего общества, а не отдельных специальных сотрудников наркомата — разве это моя идея? Мы доживем еще до того времени, когда бороться с нарушителями норм общественной жизни будет не только оперативный работник, не только сотрудник милиции, а каждый гражданин. И судить их, наказывать их будет общественность. В этом одна из закономерностей развития нашего общества».

…На окне но было решетки. «Кукушка» шла со скоростью двадцать километров в час, и Марина не отрываясь смотрела на кустарник, близко подступающий к полотну узкоколейной дороги, провожала взглядом каждое дерево, на котором еще сохранился яркий осенний наряд. Ее радовало и удивляло все: клочья дыма на верхушках деревьев, рубиновые кисти ягод на ветках какого-то неизвестного ей куста, бурая трава вдоль полотна, запах влажного листа, грибов и горьковатый дым, напоминающий о дальних и неизведанных дорогах.

В вагоне для бесконвойных пассажиров было мало. В углу сидели две женщины в осенних пальто, с платками на головах, с сумками и чемоданами. Одна из них — помоложе — шептала что-то соседке, горестно качая головой, другая перебирала какие-то бумаги, близко поднеся к глазам, видимо никак не понимая, что же там написано. Марина догадалась: едут после свидания.