— Да кто ж его знает, кому должна подчиняться эта колония! Конечно, официально никто не может вмешиваться в распоряжения начальника Управления, но и заместитель мой несет ответственность. И с этим надо считаться.
— Я надеюсь, Алексей Александрович, что вмешательство Тупинцева в дела колонии будет несколько ограничено. Вы сами только что сказали, что режим ее отличается от режима лагерей, да и вот здесь сказано по этому поводу достаточно ясно, — он указал на инструкции, лежащие на столе.
— Сделаем все возможное, — успокоил Богданов Белоненко. — А сейчас — о будущем составе вольнонаемных. — Он открыл одну из папок. — Штат у вас будет более чем скромный. Людей нет. Придется подумать и о том, чтобы подобрать проверенных людей из заключенных.
Белоненко уехал из Управления на следующее утро, успев побывать во всех отделах и поговорить со всеми, кто мог быть ему полезным в организации ДТК.
Новое назначение радовало его, и он не скрывал своей радости. Однако большинство из тех, кто узнал о новом его назначении, выражали ему чуть ли не соболезнование.
— Охота тебе петлю на шею надевать, — прямо сказал ему сотрудник финансового отдела. — Твое подразделение одно из лучших. На кой черт тебе понадобилась эта нервотрепка? Видел я таких «малолеточек» однажды… Волосы дыбом встают.
Начальник одного из лагпунктов, встретившийся с Белоненко в отделе снабжения, сочувственно пожал ему руку:
— Слышал, слышал… Добровольный крест на себя берете? Я бы, признаться откровенно, согласился лучше сам заключенным стать, чем работать с несовершеннолетними. Они вас через два дня под выговор подведут.
Зато начальник отдела снабжения майор Середа сразу встал на сторону Белоненко.
— А ты думаешь, он легких лавров ищет? Выговор! Будто ты застрахован от выговора на своем тихом лагпункте! Рассуждаешь ты, голубчик мой, не как коммунист, а как обыватель. Малолетки, преступники… А не мы ли с тобой, друг сердечный, виноваты, что у нас эти малолетние нарушители до сих пор существуют? Давай, Иван Сидорович, действуй. Не в одиночку будешь работать — поможем.
Белоненко отдавал себе отчет в том, что предстоящая работа будет не из легких и потребует много выдержки, нервов и терпения. Он хорошо знал, что такое несовершеннолетние, или, как их было принято называть неофициально, «малолетки». Ему, как никому другому, было известно истинное значение этого невинного слова.
Это были совсем не те романтические беспризорники, что когда-то ночевали в асфальтовых котлах, ходили в живописных лохмотьях и напевали «В том саду при долине» под аккомпанемент деревянных ложек.
Капитан Белоненко знал, что такое «беспризорщина» первых лет существования Советской республики. Знал, откуда пошло это определение — беспризорник, знал, какими причинами было вызвано это явление. Гражданская война, истощенные голодом города, безработица, разруха; фронт, опоясавший страну огненным кольцом войны и интервенции; кулацкие восстания, бандитизм, спекуляция, саботаж интеллигенции, в частности — преподавателей гимназий; погибшие от голода, тифа или зарубленные шашками белобандитов родители и затерявшиеся в потоке этих грозных событий дети… Три года скитался чумазый Ванька, по кличке «Шкет», по огромной, гудящей боями и восстаниями стране. Он побывал в Архангельске, Одессе, на Кубани и в Средней Азии. Целый месяц обитал вместе с десятком таких же оборванцев в разрушенной и заржавленной барже на финском взморье, знал запах и благодатное тепло асфальтовых котлов, безмятежно спал в ящиках под вагонами и великолепно играл на ложках «Гоп со смыком это буду я…». Он уже не мог вспомнить, сколько раз бежал из детских домов и каких только воспитателей не перевидал за три года своего бродяжничества. Биография его была как две капли воды похожа на биографии таких же оборванных, чумазых, ловких и находчивых «правонарушителей». В те годы все это объяснялось, и было понятным.
А теперь? Среди несовершеннолетних были подростки из обеспеченных семей, и, конечно, не голод и нужда толкали их на путь опасных приключений, приводящих, в конце концов, в отделение милиции.
Среди несовершеннолетних были и такие, которые намеренно уменьшали свой возраст, чтобы попасть не в исправительно-трудовые лагеря, а в колонию для малолетних. И когда этим переросткам удавалось обмануть и врачебную комиссию и следователя и они попадали в колонию, то там они творили немало бед. Они терроризировали менее устойчивых подростков, подчиняли их себе запугиванием, разлагали их морально и физически, а иногда доводили до нового преступления.
Работать с несовершеннолетними было гораздо труднее, чем со взрослыми. Это хорошо знал капитан Белоненко, но, тем не менее, он давно уже хотел перейти в отдел детских колоний.
«Каждый человек должен посадить хоть одно дерево…» Да, это верно. Но если бы каждый сумел задержать и остановить хотя бы одну руку, поднимающуюся для совершения преступления, — это была бы не меньшая заслуга. Посадить дерево… Нет, не только посадить, но и сохранить его, выходить, дать ему расцвесть в полную мощь. А сохранить и уберечь молодую жизнь надо в самом начале ее. И если неокрепший этот росток захиреет, если развитие его начнет принимать уродливую форму, то не самой ли большой заслугой перед человечеством будет спасение его от гибели?
Сколько раз задумывался Белоненко о причинах, толкнувших подростка на путь преступления. Когда и почему этот мальчишка первый раз запустил свою дрожавшую от страха и неуверенности руку в чужой карман? Что заставило эту пятнадцатилетнюю девочку первый раз перерезать бритвой ремешок дамской сумки? Как получилось, что мальчишка бросил школу и попал в компанию взрослых воров, которые преподавали ему свою «школу» — от стояния на «васере» или на «стреме» до взламывания замков в квартирах?
Возвращаясь в тот день из Управления, Белоненко вспоминал, как много лет назад он пытался доискаться до причин детской преступности. И снова мысль его настойчиво вернулась к тем рассуждениям, которые когда-то тревожили и волновали его.
«Жизнь подростка, — думал Белоненко, — проходит в семье и школе. В школе все ученики имеют равные возможности для получения знаний, приобретения трудовых навыков, дисциплины и организованности. Конечно, равнять всех ребят под одну линейку нельзя: они могут быть и способными и неспособными, восприимчивыми или невосприимчивыми, и педагог передает свои знания всему классу в целом, не выделяя никого в отдельности. Педагоги тоже разные. Но пусть даже плох и бездарен учитель, классный наставник, директор школы. Пусть плохо работает общественная организация школьного учреждения. Можно даже взять для примера самую отстающую школу — все равно из этой школы выйдет девяносто девять процентов здоровых и честных ребят. И девяносто девять выходит из любой другой школы. А почему не все сто? Почему при всех прочих равных условиях остается все-таки один процент? Кто виноват в этом? Школа? Нет, — отвечал себе Белоненко. — Значит, родители? Да, родители…».
Это был суровый вывод. И если Белоненко пришлось бы поделиться этим выводом с родителями тех подростков, которых он встречал в отделениях милиции и детских комнатах, они, вероятно, были бы возмущены, оскорблены и обижены мыслями Белоненко по этому поводу. Они сказали бы: «Какая мать, какой отец враг своему ребенку? Неужели мы хотели, чтобы он стал преступником?» Они обязательно сослались бы на влияние «улицы», дурных товарищей, на свою занятость и, конечно, добавили бы: «А что смотрит школа?» Но ведь школа «смотрит» только в стенах школы, а не во дворах, не на «улице», которая, по словам родителей, портит и губит детей.
Но Белоненко знал, что нужны очень веские доказательства вины родителей в преступлении, совершенном детьми, чтобы сказать им: да, вы виноваты и должны отвечать за свою вину.
Посещать отделения милиции, беседовать с работниками детских комнат, присутствовать при допросах несовершеннолетних — разве этого достаточно, чтобы уяснить, хотя бы только для себя, откуда преступление рождается и кто виноват в его рождении? Это поверхностное «знакомство» могло повлечь за собой столь же поверхностные выводы и годилось разве только для легковесного детектива. Нет, не романтика «преступного мира» и не слезливое сочувствие к «заблудшим» руководили Белоненко, когда он размышлял о возможности своего участия в решении этого вопроса. Не беседовать здесь надо и не ограничиваться присутствием при допросах. Надо было ежедневно, на протяжении долгого времени общаться с несовершеннолетними, терпеливо и настойчиво изучать каждого, понять их психику, осторожно и ненавязчиво заставить подростка рассказать все — от первого шага, сделанного к преступлению, до причин, толкнувших его на этот шаг. И тогда судьба его перестанет быть «белым пятном» для того, кто поставит перед собой цель проявить эти белые пятна. А чтобы человек к тебе пришел и рассказал, надо, прежде всего, чтобы он тебе верил и уважал тебя, видел в тебе не только начальника — пусть даже самого доброжелательного, но друга и товарища. Да, товарища.
