— Без завтрака? Так как же они будут работать голодные?

— Работать? — Маша с сомнением покачала головой. — Вряд ли они сегодня будут работать. Да и в цехе их нет…

— Так где же они? Это ведь не лес, чтобы в кусты спрятаться.

— Ладно, будем посмотреть, — сказала Маша. — Идем пока в кладовую получать шерсть и спицы.

— Может, возьмем хлеб в цех? — неуверенно предложила Марина, думая о том, что девчонки сидят голодные.

Маша отрицательно покачала указательным пальцем пород носом бригадира:

— И не думай. Все дело испортишь. Овес за конем не ходит.

В кладовой бригадир Воронова получила клубки шерсти, спицы и крючки. Кладовщица сказала:

— Бригадку тебе подсунули — закачаешься…

Этим пророчеством начался первый день работы.

В цехе, как и предполагала Маша, никого не было, У окна сидела армяночка Варя, которую Марина послала в цех «встречать бригаду».

— Ну что ж, — вздохнула Марина, — подождем, может, придут.

Но через три минуты встала:

— Пойду поищу, где они…

— Не ходи, — остановила ее Маша, — они только того и ждут. Бери крючок, учись «веревочку».

— Я умею веревочку. В детдоме вязала, в первом классе.

Но оказалось, что простейшая эта операция была Мариной забыта, и «веревочка» получилась прямо-таки уродливая. Маша с сожалением сказала:

— Чему вас только учат в ваших институтах.

— Я училась в Инфизкульте, — попыталась оправдаться Марина.

— Какая разница? Носки и шарфы вязать — это каждый дурак должен уметь.

Она взяла спицы и села рядом с Мариной на высокую скамью у длинного стола. Опять бросилась в глаза Марине трагическая надпись на руке помощницы: «Нет в жизни счастя». Эта надпись с пропущенным мягким знаком, сделанная кривыми и неровными буквами, нагоняла на Марину тоску. И с каждой минутой настроение ухудшалось. Освоив «веревочку», Марина стала делать второй ряд варежки. Это оказалось нелегким делом. То крючок казался слишком тонким и вертелся между указательным и средним пальцем, как живой, то вдруг нитка становилась толстой и никак не пролезала в верхнюю ячейку. А иногда, наоборот, крючок давил на палец, нитка рвалась. Марина с завистью посматривала на проворные тонкие пальчики Вари, которая ловко орудовала пятью спицами. «Резинка» прибавлялась почти на глазах, как будто спицы сами набирали петли, выскальзывали, сбрасывали нитку и опять поддевали ее. А Маша вязала совсем уже виртуозно — она совершенно не смотрела на спицы. Это казалось Марине волшебством.

— Когда это вы научились так вязать?

Вартуш застенчиво улыбнулась:

— У нас в Армении все девушки домашнему делу приучены.

А Маша добавила:

— Здесь, девочка, всему научат: и читать, и писать, и горбушку добывать.

Потом Маша стала рассказывать о лесоповале, о сжигании сучков, о том, как надо приготовлять раствор для кладки печей, что такое «мастерок» и как надо бросать им раствор на дранку. Она умела плести рогожи, лапти, шить гимнастерки, шинели, маскировочные халаты; знала шесть сортов картофеля и столько же капусты и с увлечением стала рассказывать о финской стружке. Марина слушала рассеянно, так и не поняв, о чем идет речь. А Маша, проворно работая, говорила:

— И вот, понимаешь, решили мы время выгадать. Кто стоит у ножа — тому правой рукой бревно толкать, а левой стружку из-под ножа брать. Наберешь десяток, в сторону отодвинешь, другой наберешь…

Вартуш кивала головой:

— Понимаю, хорошо придумали — считать не надо.

— Вот именно! — оживленно подхватила Маша. — Сколько времени экономим! То мы, бывало, настрогаем кучу, а потом начинаем по тридцать штук связывать. За день чуть не два часа простоя. Ну вот, стали работать по-новому. К вечеру приходит бригадир. Петрович. Усатый такой дядька, морда красная, а глазки малюсенькие, как у борова. Мы ему: пожалуйста, принимай — полторы тысячи на душу. Он аж присел. «Никто, говорит, полторы нормы на финской стружке вручную выполнить не может. Разве только если женскую норму мужикам дать». И вот понес свое: где, говорит, сперли стружку? «Я, говорит, все эти штучки знаю, мастером леса три года был. На повале целые штабеля с места на место перетаскивали, за новые выдавали. А эту, говорит, финочку перетащить — раз плюнуть». Мы ему толкуем по-хорошему: «Башка твоя телячья, какой с тебя мастер леса, если ты в щепках не разбираешься? Дураку понятно, что стружка у нас сегодняшняя. Если бы, говорим, у тебя глаза на своем месте сидели, то ты бы увидел, какая она, эта стружка. Ведь осина, говорим, дубина ты стоеросовая, она ж темнеет, говорим, если на воздухе ночь пролежит». Ну, ругались, ругались, а все же записал полторы нормы. А на другой день пришел с утра и сел на чурку. «Я, говорит, с вас глаза не спущу весь день. Посмотрю, как ваши полторы нормы получаются». Ну, тут мы ему и дали жару. К вечеру по тысяче шестьсот пятьдесят преподнесли. А после уже о нас в многотиражке написали, и по всем лагпунктам стали стружку…

— Маша, а может быть, они в бараке? — с надеждой спросила ее Марина, не дослушав о финской стружке.

— Кто? Девчонки-то?

— Я пойду посмотрю, Маша… Невозможно ведь так…

— Пойди, пойди, утешь свою душеньку. Только что ты им толковать будешь? Какую агитацию разведешь?.. Смотри, бригадир, не просчитайся. Говорят тебе — не ходи, не кланяйся. Ну что ты им скажешь? Как вам, мол, девочки, не стыдно?..

В самом деле — что она им скажет? Ведь уже говорилось — и всем вместе и с каждой в отдельности. Никто даже и слушать не стал. Одна Нина Рыбакова посочувствовала: «Брось ты, Маришка, эту агитацию… Ничего не получится. Не будем мы работать, хоть какая ты ни расхорошая девчонка. Так и начальничку скажи — не будем».

Скажи ему, попробуй!.. Нет уж, теперь не пойдешь и не скажешь. «Я хочу сама…» Ну, вот и давай действуй, Марина Воронова.

Она чувствовала себя как человек, бредущий в темноте наугад в глухом и враждебном лесу. И действительно, брела вслепую… Какие тут нужны методы? Какие слова? Что делать с этими девчонками, какие доводы привести, чтобы они поняли: работать надо, необходимо… Гм… Необходимо. Ничего они не поймут, если скажешь: «необходимо». Надо что-то другое… Заинтересовать их как-то. Чем? Варежками? Петли, дырочки, дырочки, петли… Это только старухам интересно — для внуков носочки вязать. Но что другое? Да что там — другое! Ничто не интересно им, и ничего они не хотят знать. Вот на дурацкий «кордебалет» они способны, на это у них и организованность железная и инициативы хоть отбавляй. Кордебалет… Слово-то какое! Конечно, это Галя Светлова придумала. «Не воображай, что это мы — из-за тебя…» А ведь Мерина сначала и вправду подумала, что из-за нее. Теперь-то она поняла, что им нужен был любой предлог, лишь бы дать волю своей бесшабашности и разнузданности. Какая там солидарность! Даже три подружки — первые знакомые Марины — и то не собираются помочь ей. А ведь как будто хорошо к Марине относятся!

Она вышла в жилую зону, отделенную от производственной забором с двумя проходными вахтами.

В бараке было чисто, пахло только что вымытым полом. Дневальная — тетя Васена, с вечно сонными глазами, но очень шустрая и подвижная в работе, встретила ее неприветливо.

— Это что ж такоеча? — спросила она, подозрительно оглядев бригадира. — Будет у тебя порядок иль не будет? Что ж, по-вашему, выходит: так и обязана я одна по полу елозить, грязь за всеми подтирать? Меня начальник с огородной бригады для чего сюда к вам перевел? Для того, чтобы я их к порядку приучила, а они…

— В чем дело, тетя Васена? — «Нет, и здесь их нету…» — огорченно думала Марина, невнимательно слушая дневальную.

— А в том самом. Не обязана дневальная за всеми мыть. В третьем бараке как было дело поставлено? Каждый мыл свое купе, а серединку по очереди. Составь список, вывеси вон на доске, и чтоб девки твои каждый вечер полы мыли. Тут им прислуг да лакеев нет.

— Это еще надо у коменданта спросить, должны ли малолетки полы мыть… — нерешительно возразила Марина.