Пропустив вперед коменданта и девушку в военной форме, Маша Добрынина крикнула:
— Бригада, внимание!
И опять Марина удивилась: девчонки дружно встали и повернулись лицом к вошедшим.
— Здравствуйте, девушки! — негромко сказала незнакомка.
— Здравствуйте! — довольно согласно ответили девочки.
Маша, быстро взглянув на Марину, сделала ей знак, Марина поняла — надо рапортовать.
— Бригада номер четыре в количестве тридцати восьми человек. Закончили устройство барака. Бригадир Воронова.
Девушка наклонила голову, поправила косы на затылке. Легкий румянец окрасил ее щеки. Оглянувшись на коменданта, она прошла на середину барака и сказала:
— Меня зовут Галина Владимировна, — и покраснела еще больше. — Я работаю здесь начальником культурно-воспитательной части.
— Ну, и что с того? — насмешливо прозвучал голос Гали Чайки. Все повернулись к ней. Маша нахмурилась, Марина вспыхнула от возмущения. Комендант сделал каменное лицо, но взгляд его не предвещал ничего хорошего. А Галина Владимировна совсем смутилась.
Галя Чайка стояла прямо, опустив руки. Неизменный черный вязаный платок свободно спускался с ее головы на плечи. В неярком свете высоко подвешенной лампочки глаза ее казались почти черными, а лицо — лишенным и тени румянца. Она спокойно смотрела на инспектора и, казалось, ждала, что та сейчас скажет.
— Как вас зовут? — неожиданно спросила Галина Владимировна и сделала шаг к Светловой.
— Тезки мы с вами, — после секундной паузы ответила Светлова. — Только вы — честная, а я — воровка.
Все смотрели на них. Девчонки, видимо ожидая какого-нибудь «номера», подошли ближе.
— Какая жалость! — вырвалось у Галины Владимировны. — Такая красавица… И неужели вы гордитесь тем, что воровка?
Чайка подняла опущенные руки и, взявшись за концы платка, скрестила их на груди.
— Гордиться мне нечем. Я говорю то, что есть. А красота моя мне не нужна. Возьмите ее себе, если вам своей не хватает, а мне дайте свободу. Если же вы такая жалостливая, то вместе с красотой возьмите себе мой срок. Мне недолго осталось — меньше года. И не заметите, как пролетит.
— Светлова! — строго окликнул ее комендант. — Не заговаривайся. Веди себя как положено.
Чайка, не удостаивая его взглядом, небрежно ответила:
— А что, если я не знаю, как у вас здесь положено? Да и знать не хочу!
В этот момент Маша Добрынина, довольно бесцеремонно отстранив коменданта, вышла вперед и направилась к Гале Светловой.
Почему-то в бараке стало очень тихо. Марина заметила, как Галя Чайка сделала легкое движение, словно желая отступить, и как еще большей бледностью покрылось ее чудесное лицо.
— Я могу тебе рассказать, как у нас здесь положено, — проговорила громко, на весь барак Маша Добрынина. — А для начала стань как следует. Поняла, Чайка? Или тебе понятнее растолковать надо?
Маша стояла спиной, лица ее Марина не видела, но зато глаза Гали Светловой еще много дней спустя после этой короткой сцены она не могла забыть. Сначала они гневно смотрели на стоявшую перед ней Добрынину, и казалось — девушка вот-вот поднимет руку и ударит Машу по лицу. Она даже подалась немного вперед, но пальцы ее по-прежнему держали концы платка. Добрынина сама приблизилась к Чайке почти вплотную, наклонилась к ней и сказала вполголоса что-то, чего никто не мог расслышать.
Тогда в глазах Галины мелькнул испуг, потом все вместе — боль, отчаяние, обида… Секунду она молча смотрела в лицо Маши, потом повернулась и почти выбежала из барака.
Все это произошло в течение какой-нибудь минуты. Когда Галя убежала, в бараке поднялся легкий шум. Рыженькая Лида Векша крикнула Маше:
— Что, Соловей, запродалась начальству?
Добрынина не ответила, вернулась назад и сказала Галине Владимировне:
— Пускай пойдет подумает.
— Почему она убежала? — встревоженно спросила Галина Владимировна. — Что вы ей сказали?
— Сказала, что было надо, — кивнула головой Маша. — Но только это нас двоих касается… Да вы, гражданка начальница, на наши дела внимания не обращайте. Нас сразу не поймешь…
Наступила пауза. Галина Владимировна нерешительно взглянула на коменданта.
— У кого есть какие заявления? — спросил он девушек. — Ну, насчет писем, свиданий и прочего? Можете писать на имя начальницы КВЧ и сдадите их бригадиру. Это — во-первых. А во-вторых, сегодня в клубе будет кино. Ваши скамейки налево, восьмой и девятый ряд. Приходите организованно — с бригадиром или вот с Машей Добрыниной.
Они ушли, и, как только закрылась дверь, несколько человек, в том числе и три подружки, подошли и остановились рядом с Машей.
— Много на себя берешь, Соловей! — сказала Векша. — Если ты завязала, то не имеешь право воровок учить… А то ведь здесь, говорят, Любка Беленькая где-то находится…
Маша заложила руки в карманы своих спортивных брюк, и глаза ее стали колючими и зеленоватыми, как у обозленной кошки.
— Любка Беленькая? — насмешливо спросила она. — Опоздали, крошки. От жизни отстали. Была Любка Беленькая, да почти вся вышла. А судить меня — завязала я или не завязала, это не ваше щенячье дело. Поняли? И давайте дышите спокойно — доктор велел.
Она обвела всех тяжелым, враждебным взглядом.
— Вы здесь кого из себя ставите? Перёд кем номера выкидываете? Перед ней, что ли? — она кивнула на Марину. — Так она вам через неделю сама будет номера выкидывать. Не смотрите, что фраерша. Вы что, себя воровками считаете? — она презрительно усмехнулась. — А ну, скажи хоть ты, — бесцеремонно ткнула она пальцем в Нину Рыбакову. — Скажи, давно ли воровать начала и за какие громкие дела сюда попала? Что молчишь? А хочешь, я расскажу?
В бараке глухо зашумели. Маша быстро повернулась туда, откуда явственно донеслись недовольные возгласы.
— Что? Не нравится? Ну, так вот, пацаночки. Пошкодничать вы еще здесь немного можете. — Маша произнесла фразу, которую Марина совершенно не поняла, хотя слова были знакомые, русские, но никакой связи между ними, казалось, не было. — Отведите себе душу, только знайте край, да не падайте. А если чуть что — на себя пеняйте. Я хоть и «перекинулась», но к начальнику за помощью не побегу — сама справлюсь. И даже вот она, бригадир ваша, не все будет знать. Ну, все. Кто хочет идти в кино, пусть приходит к клубу к восьми. Пойдем, бригадир, надо в контору списки сдать, а потом заглянем в производственную зону, какой нам там цех выделили.
По дороге Марина сделала было попытку спросить Машу, почему все-таки Галя Светлова так внезапно ушла из барака, но помощница коротко ответила:
— Рано тебе еще такие дела знать. — И Марина поняла, что действительно — рано.
Конец дня прошел спокойно. Вечером все пошли в клуб. А до этого Нина Рыбакова подала Марине заявление, под которым стояло семь подписей. В заявлении было написано, что несовершеннолетние требуют немедленной отправки в колонию. Больше никаких просьб со стороны девушек не поступило. Во время сеанса они сидели тихо; даже когда рвалась лента, не кричали «сапожник». И вышли после сеанса притихшие и молчаливые. А картина была «Дети капитана Гранта», которую, наверное, все видели еще на воле, но теперь смотрели с тем же интересом. Спать улеглись быстро. Только Галя Светлова пришла в барак позднее всех — Марина видела, что она долго сидела на крыльце, плотно завернувшись в свой платок.
Марине очень хотелось поговорить с Машей, но девушка закрылась одеялом, отвернулась лицом к соседней койке, и Марина поняла, что помощница ее не расположена к разговорам.
А утром в столовую не пришла ни одна. Не было их и в бараке. А ведь когда Марина и Маша уходили в хлеборезку за хлебом для бригады, то девчонки одевались и, кажется, собирались идти завтракать.
— Нет их в бараке, бригадир, — сказала Варя, черноглазая, худенькая армянка с печальным взглядом и тонкими, нервными пальцами, которыми она часто поправляла густые волосы, падающие ей на лоб и глаза. — Я думаю — они в цех пошли, — добавила она.
