После этого начальник четвертого отдела сержант Шитиков предписал оперативному уполномоченному четвертого отдела Шкодину негласно сопровождать гражданина Алдымова А. К. во время его командировки в Ловозеро, отмечая контакты и предотвращая возможность скрыться.

Алдымов был арестован лично Иваном Михайловичем Михайловым в Ловозере, куда прибыл в командировку в негласном, но очевидном для Алексея Кирилловича сопровождении не очень-то и скрывавшего себя «опера» Шкодина, одетого в толстое полупальто на вате и в служебные утепленные сапоги с ремешками под коленками. Стянутые ремешки плотно закрывали голенища на случай погони по глубокому и рыхлому снегу.

Алексей Кириллович нисколько не удивился, если бы получил повестку в Мурманское отделение НКВД. Он был уверен, что рано или поздно его пригласят, вызовут, привлекут… Скорее всего, это могло быть связано с Серафимой Прокофьевной. Хотя она и была осуждена, как ему было сказано в органах, на десять лет без права переписки, Алдымов не оставлял надежды добиться в высших инстанциях отмены нелепого обвинения и тяжкого приговора. Страшно было подумать, Светику будет двадцать два, когда она вернется.

Получив повестку в Ловозерское отделение НКВД, Алдымов сразу догадался о том, что его вызывают по «делу Черткова», который из командировки в Ловозеро не вернулся, и, как стало известно, там его взяли. Как-то незаметно в обиход вошло словечко «взяли» вместо юридически точного «арестован». Надо думать, здесь почти бессознательно работал защитный инстинкт. «Взяли» — это еще что-то неокончательное, небезусловное юридически. «Арест» — это про преступников, шпионов, подпольщиков, а «взяли» что-то почти домашнее, бытовое. Ну, взяли, ну, отдадут. «Не отдали? Ну, нет дыма без огня. Мы не все знаем. Никогда бы не подумал, что такой человек мог оказаться…»

Если уж «дело Серафимы Прокофьевны» не стало поводом для его ареста, рассуждал Алексей Кириллович, то неведомое обвинение своего ученого оппонента не несло в себе никакой угрозы. Но и на несколько дней оставлять Светозара одного совсем не хотелось. Хоть паренек после того, как в доме не стало хозяйки, разом повзрослел, стал самостоятельным, но двенадцать лет, даже с половиной, это немного.

Ивану Михайловичу Михайлову Алексей Кириллович Алдымов с первого взгляда сразу не понравился. Через его руки прошло уже немало народу, разного народа, и вот эти, на чьих лицах было написано «ученый», доставляли больше всего мороки.

Заполнен первый лист протокола допроса: фамилия, имя, год рождения

1883-й, семейное положение… Услышав: «Женат с 1923 года на Серафиме Прокофьевне Глицинской», Иван Михайлович про себя усмехнулся, но исправлять на «вдовец» не стал. Считает, что женат, пусть женат, какая разница. Родители? Отец лесник, из крестьян. Когда по возрасту не смог работать в лесу, стал садовником. Мать? Нет, не живы, оба. Родственники? Алдымов назвал обоих старших сыновей Серафимы Прокофьевны и Светозара.

— Партийность?

— В настоящее время беспартийный. В 1904–1906 годах состоял в РСДРП.

— Договаривайте. Во фракции меньшевиков, — не глядя на подследственного, делая запись в протоколе, произнес Михайлов, сопроводив свое уточнение демонстративным вздохом. Сколько еще таких уточнений впереди! — Образование? — спросил младший лейтенант и подумал, что места в анкетной строке не хватит.

— Никакого.

От неожиданности Михайлов насторожился. Вот так ученый!

— Но какие-то учебные заведения вы заканчивали?

— Не заканчивал.

— А считаетесь ученым? — Михайлов еле сдержал улыбку. Вон они, какие ученые-то, оказывается, если копнуть! — Что писать будем?

— Я в этой графе обычно пишу «самообразование». Можно добавить «не ниже среднего».

— И книги пишете?

— Пишу.

— И статьи пишете?

— И статьи.

— Какие языки знаете?

— Русский. Саамский. Немецкий. Английский.

— Шведский знаете?

— Читаю со словарем.

Алдымов не мог знать, что именно письмо на шведском обретет в руках следствия убийственную силу.

— О чем ваша книга «Лопари»?

— О лопарях… Кольского полуострова. История. Расселение. Рождаемость. Смертность. Ассимиляция. Хозяйственный быт.

— Это я не для протокола, а просто для себя хочу вас спросить, — Михайлов положил перо на край чернильницы. — Как же вы, не имея образования, пишете про саамов книги? У меня тоже есть кое-какое самообразование, а ведь я книг не пишу.

— Вы тоже можете. Выучите саамский язык. Научитесь различать его диалекты. Объездите Бабинский, Мотовский, Нотозерский, Краснощельенский и остальные погосты и становища, их, к сожалению, не так уж и много. В Ловозере тоже интересный народ. Поговорите с людьми. Соберете материал. Получится книжка. Изучить язык или какой-то предмет не так и сложно. Нужны только книги и время.

— Да, со временем-то как раз туго… — сокрушенно произнес поглощенный службой офицер, первый раз в жизни пожалев об упущенной возможности стать беззаботным ученым. Раньше он и не знал, что это так просто.

Иван Михайлович вспомнил свою поездку в Краснощелье и, подавив вздох, дескать, вот чем приходится заниматься, вместо того чтобы тоже книжки писать, подвинул первый лист протокола и протянул перо:

— Прочитайте и подпишите.

Алдымов пробежал глазами листок, поправил две ошибки и подписал.

— Что вы там исправили? — раздраженно спросил Михайлов.

— «Самообразование» пишется вместе.

«Учить вздумал, нет, здесь я тебя поучу», — Михайлов собирался начать помягче, но теперь передумал.

— C моим образованием я получаю одну зарплату. А вот вы умудряетесь с вашим самообразованием получать аж две зарплаты. Деньги от Комитета Севера при ВЦИК получали?

— Я могу предъявить копию моего письма товарищам во ВЦИК и перечень расходов, подтвержденных соответствующими квитанциями.

— Смотрю, вы к допросу уже загодя готовились.

— Ни к какому допросу, извините, я не готовился. Просто деньги требуют учета и отчета. Так уж привык. Итак. На радио в Ловозере — сто рублей. На карбасы для речных переправ — сто рублей. На радио в Иоканьге — четыреста рублей и шестьдесят рублей в доплату за помещение. Это то, что я получил, и то, что я потратил.

— И о чем же вы пишете вашим товарищам во ВЦИК?

— Прошу сохранить за мной эту зарплату, чтобы я мог расходовать ее на помощь лопарскому населению. Наличие в моем распоряжении небольших финансовых средств позволяет избежать проволочек, переписки, согласований в решении текущих дел. Могу представить отчеты по тратам на гервасских, пулозерских, екоостровских и мотовских лопарей. Естественно, отчеты, платежки у меня дома.

Подписав первый лист протокола, Алдымов не выпускал из рук перо.

Взяв вставочку из рук Алдымова, Иван Михайлович сразу перешел к делу.

— Ладно. С вашими денежными делами, кому надо, разберутся. Я вас вызвал не для этого. Хочу вас предупредить, Алексей Кириллович, что вам придется дать чистосердечные показания о вашей враждебной диверсионно-террористической деятельности, — и, не дав прийти в себя ошеломленному подследственному, тут же добавил: — Помните с самого начала, что ваши признательные показания я из вас выбью. Рано или поздно, но выбью.

— Почему вы мне угрожаете? — спросил Алексей Кириллович и тут же подумал о Светозаре. Такой разговор быстро не кончается. Каково ему там одному в доме?

— А как же с вами разговаривать? — жестко спросил офицер в синей гимнастерке. — Вы и ваша организация представляют угрозу для страны, а вам угрожать нельзя. А врагам мы не только угрожаем…

«Как много злобы умещается в этом маленьком человеке… И голова-то с репку… Чего он хочет?»

— Ваши слова вызывают во мне боль и стыд.

— Мои слова должны вызвать у вас только одно — желание дать признательные показания.

— Но я не знаю никакой организации, враждебной нашей стране. Откуда этот вздор?..

— Не оскорбляйте органы словом «вздор». Вы спрашиваете: откуда? — Этот кучерявый с лбищем, с красивыми глазами, с рожей, от которых млеют бабы, начинал его тихо бесить. — Вы спрашиваете меня: откуда? Вы ждете, что я вам расскажу о нашей агентурной работе, о том, как органы выявляют врагов нашего строя? Зачем вы спрашиваете? Может быть, вам за это тоже платят еще одну зарплату? — Удачный ответ Ивана Михайловича заметно остудил Алексея Кирилловича. — Вон вы какой любопытный, Алексей Кириллович, — насладился своим успехом следователь. — Вы отказываетесь отвечать на вопрос о возглавляемой вами диверсионно-террористической организации? Я правильно понял?