Иван Михайлович Михайлов после долгих полубездомных мытарств по Москве прибился-таки к Оргстрою, и зацепись он по первому адресу, на Ильинке, может быть, не только его, но и многих других людей жизнь сложилась бы как-то иначе. Он даже обратился в поисках работы как раз в главную контору на Ильинке, но в силу ничтожного образования был переадресован на Кузнецкий мост, ставший в его биографии мостом почти что Аркольдским, приведшим его на Лубянку.
Вот здесь-то, совсем неподалеку от огромного здания бывшего страхового общества «Россия», выходившего фасадом на Лубянскую площадь, Иван Михайлович нашел себя сначала как грузчик рациональной конторской мебели, доставлявшейся гужевым транспортом заказчикам. Карьера грузчика Ивану Михайловичу не задалась, не обнаружив достаточной физической выносливости, был он по неизмеримому человеколюбию и милосердию старшего экспедитора Андрона Кальпуса переведен на доставку картонажного оборудования для контор и управлений.
Обложки и папки для хранения дел, разделители с прокладками-указателями для дел и карточек, конверты с прозрачными окнами, формуляры и карточки по учету, счетоводству и хранению деловых бумаг упаковывались в объемистые пакеты согласно заявке. Ивана Михайловича навьючивали канцелярским картоном в пределах его грузоподъемности. Объясняли, как короче добраться до заказчика, и выпускали в город в свободный полет.
Уже через полгода работы по доставке Иван Михайлович мечтал о работе под теплой крышей, а не в городской толчее, под дождем, в снежной каше, в пыльных вихрях. В переполненный трамвай с такой поклажей и не думай соваться, весь день на ногах, зато город он узнал очень неплохо. И какой-нибудь Кривоколенный переулок, спрятавшийся черт знает где, или ставший из-за новой застройки дворовым проулком Мало-Спасо-Глинищевский, рядом с Ильинкой, черт его найдет, были ему так же хорошо знакомы, как дыры в собственном кармане. И о новых адресах Иван знал лучше других. «Вань, улица имени Первого Мая — это где?» — «Да Маросейка!» — «А Роза Люксембург?» Знал и про Розу Люксембург.
Андрону Кальпусу удалось найти надежного клиента в лице Главного управления ОГПУ, потреблявшего папки, формуляры, учетные карточки в огромных количествах. Доставлявший свой товар на восьмой подъезд Иван Михайлович был всегда в хорошем расположении духа, поскольку от Кузнецкого моста до Лубянки рукой подать. А платили ему с веса, а не с расстояния.
А дальше счастливый случай. К принимавшему канцелярский скарб младшему инспектору отдела учета Хозяйственного управления ОГПУ Брониславу Леопольдовичу Тау совершенно между прочим обратился выходивший через восьмой подъезд сержант с характерной фамилией Резник и поинтересовался, не знает ли он, Тау, где на Стромынке Слезный тупик. Младший инспектор отдела учета только пожал плечами, а Иван Михайлович, хотя его и не спрашивали и даже в силу небольшого роста и невыразительности черт и вовсе не заметили, тут же поднял свои синие глаза на спрашивающего сержанта и с готовностью отозвался. «Знаю, — сказал Иван Михайлович, — и ехать лучше не через Коланчовку, а через Марьину Рощу». — «Кто такой?» — спросил сержант Резник у младшего инспектора Тау, давая понять, что не со всяким случайным человеком он станет разговаривать. «Разносчик из Оргстроя», — пояснил Бронислав Леопольдович Тау. «Поедешь с нами, будешь понятым и дорогу покажешь», — сказал вкусивший немалой власти сержант так, словно перед ним был пусть и маленький, но не совслужащий, а извозчик на Арбатской бирже. Резник только недавно был взят на Лубянку, ему не хотелось выглядеть новичком. Как разговаривать, учился у старших, а недостающие знания старался собирать по ходу дела.
Вот так, по ходу дела, состоялось знакомство Ивана Михайловича Михайлова и сержанта Резника. Для сержанта, переведенного в Москву из Медвежьегорска, Иван Михайлович оказался живым путеводителем по Москве и ближним пригородам.
Сначала привлекался как общественник, а дальше рабочий стаж и незапятнанная профсоюзная карточка открыли Ивану Михайловичу двери большого дома на Лубянке, двери, быть может, с самыми крепкими запорами.
Люди в ОГПУ росли быстро, но быстро и отцветали, исчезая где-нибудь в глубинке или еще дальше. Хорошие вакансии открылись после партчистки 1929 года, которую, не в пример партчистке 1927 года, многие проходили со скрипом. После нэпа партия строго следила за теми, в ком давали себя знать отрыжки левого уклона, кто заболел комчванством, кто оторвался в силу хозяйственного, собственнического обрастания. Партия нацеливала на изгнание тех, кто обнаружил склонность ко всякого рода излишествам. Иван Михайлович ничем еще обрасти не успел, не говоря про излишества, зато с его кандидатской карточкой и безупречным, хотя и коротким, послужным списком открылась хорошая перспектива для роста.
Когда наконец Ивана Михайловича, вчерашнего курьера и топтуна, вызвали в кадры и направили в распоряжение Эдуарда Романовича Киррса, Ванька, немало к тому времени уже повидавший врагов соввласти, даже и вообразить не мог, какие дела творятся на свете. Войдя в кабинет помощника начальника первого отделения Секретного отдела ОГПУ, Иван Михайлович доложился, как положено. «Разве это я просил?» — осмотрев нового сотрудника с ног до головы, сокрушенно сказал Эдуард Романович. Ванька знал, что не на все вопросы начальство ждет ответа. «Я волкодава просил, а мне что прислали? С тобой только на крыс и мышей охотиться». Лицом Иван Михайлович не дрогнул, а сердце екнуло, если завернет обратно, неизвестно, как оно обернется. Могут и погнать, у них это запросто. «Что это ты такой плюгавый? Это в какой же щели тебя нашли?» — спросил товарищ Киррс, сам-то под два метра и грудь под френчем, как мельничный жернов. Ум подсказал Ваньке, что надо улыбнуться, и он улыбнулся. «Не обидчивый? Это хорошо», — понимая, что другого не пришлют, сказал помнач первого отделения Секретного отдела ОГПУ. «Рожа у тебя деревенская… Ты Москву-то хоть знаешь немного?» — думая о своем, не глядя на Михайлова, проговорил помнача. «Много знаю, — уверенно, с достоинством сказал Иван Михайлович и пояснил: — Два года в наружке. До этого полтора года курьер-разносчик от Оргстроя». Эдуард Романович только покивал головой, смиряясь с судьбой, и начал вводить нового бойца в обстановку. «От нас ушел Карелин, Аполлон Андреевич, командор Восточного ордена тамплиеров в России», — сказал и посмотрел на Ваньку, стоявшего все так же «смирно».
Эдуард Романович был уверен, что его новый сотрудник слово «тамплиер» слышит первый раз в жизни, но Ванька много чего слышал в этих кабинетах первый раз в жизни и знал, что все нужное разъяснят, если потребуется.
— Карелин был секретарем Всероссийской федерации анархистов-коммунистов. Потом перешел к анархомистикам, — продолжил Эдуард Романович, строго глядя на Ваньку.
А Ванька даже не старался запоминать услышанное и не пытался делать умное лицо. Он понял главное: раз товарищ Киррс с ним заговорил, раз вводит в обстановку, значит, дальше будет, как и раньше. Выпишут ордер. Дадут адрес. Скажут, кого брать, куда доставить. Ну, при допросе придется помочь, или протокольчик вести, или с арестованным «поработать».
Эдуарду Романовичу даже небольшое округлое личико Ваньки показалось не таким уж пустым, и глаза смотрели так по-летнему ясно. В двух словах он поведал о том, что Карелин ушел, в смысле умер, три года назад, а хвосты его, анархисты-коммунисты и анархомистики, остались…
Операцию они с Ванькой провели великолепно. Киррс удивлялся: новый помощник помощника начальника первого отделения работал, как хорошая операционная сестра, понимая, что нужно, с полуслова, а то и по взгляду, и по кивку головы. Понимал даже, когда на него орали, в то время как других сотрудников громовый голос Киррса вгонял в оцепенение. Дело вышло сравнительно небольшое, на двадцать пять душ, четверо пошли под «высшую меру». А поработать бок о бок с таким мастером, как товарищ Киррс, это такая школа… В кадрах тоже люди знают, кто у товарища Киррса продержится хоть с полгода, работать будет и будет расти.
