Знобин затянулся. Причина болезни была ясна, а лечить не хотелось, тем более тем, что хочет сам Аркадьев — продвижением по службе. Не заработал. Нет, его надо лечить иначе, сурово, как вообще лечатся такие болезни. Или — или. Или перевернет всего себя, или вон. Без жалости, без малейшего сострадания!

В городок вернулись незадолго до начала концерта — только успели переодеться.

В ожидании концерта Знобин чутко прислушивался к разговорам — забылось ли у людей огорчение, вызванное суровой проверкой. В гуле голосов вроде не слышалось унылого настроения, хотя было оно совсем не тем, что неделю назад.

У ближнего от сцены входа увидел Сердича, который, как ему показалось, нетерпеливо искал кого-то. «Может, что случилось?» — подумал Знобин и подозвал его к себе.

— Вы давно из штаба?

— Только что.

— Что там?

— Ничего, все в порядке.

— Михаил Сергеевич не звонил?

— Звонил. Просил передать, задержится: приглашен на свадьбу.

— Тогда занимайте его место.

— Благодарю. — Сердич сел между Галей и Ларисой Константиновной. И тут почувствовал такое волнение, что с запинкой поздоровался с Ларисой Константиновной и, чтобы она не заметила в нем внезапной перемены, обратился к Гале.

Внимание полковника к девушке вызвало шутки в группе молодых офицеров, среди которых, находился и тот, кто был уполномочен занять свободное место рядом с Галей, объяснить ей поведение Вадима и договориться о свидании.

— Если полковник продолжит свои приятные улыбки и в будущем, акции Вадима упадут до катастрофического уровня.

— У Вадима одно существенное преимущество — он намного моложе. И потом, друг Сережа, надо развивать наблюдательность, иначе на всю жизнь останешься верхоглядом. Рыба такая есть, — возразил ему с насмешкой другой офицер.

— Посмотрим.

— А я уж дважды подмечал, с каким томительным волнением сей рыцарь даму пожирал, — продекламировал офицер.

Второй офицер оказался прав — поговорив с Галей, Сердич повернулся к Ларисе Константиновне.

— Шевельнулся, значит, скоро начало, — кивнул он на занавес.

— У вас какое-то необычное настроение. Возможно, хотите петь?

— Не на публике.

— Да, уже не те годы, когда хочется ее шумного внимания, — сказала Лариса Константиновна про себя.

— Но сегодня вам этого не избежать.

— Вернее, вам. Аккомпаниатор всегда в тени. Положение обязывает вас спеть хорошо.

Внимание Ларисы Константиновны тронуло Сердича, и он, сдержав волнение, ответил:

— Спасибо за заботу. Нам скоро выступать, пройдемте к роялю.

После исполнения номера, шумно одобренного залом, настроение Сердича приподнялось. Но когда, направляясь в зал на свое место, он подумал, что Лариса Константиновна скоро уйдет домой, сердце его томительно сжалось. Лариса Константиновна, заметив в нем перемену, спросила:

— Вам не слишком одиноко, когда вы возвращаетесь с работы домой?

— Одиноко.

— Почему же… — не договорила Лариса Константиновна.

— Один академический товарищ… Вы не знали подполковника Кучара?.. Такой огромный?

— Чуть-чуть помню. Кажется, принимала у него кандидатский по языку.

— Значит, он. Уже доктор, профессор, скоро генерал. Так вот, он посоветовал мне: не женись на красивой, женись на любимой.

Стесненный голос больше, чем слова, открыл Ларисе Константиновне состояние Георгия Ивановича. Какое-то время на душе было тепло и грустно. А когда уселась на место, мысли отлетели к Горину. Вспомнилось волнение, которое охватывало его при встречах с нею здесь, в городке. Но почему за все это время он ни разу не попытался увидеться с ней наедине, по-дружески поговорить, погрустить о давно минувшем? Не хочет себя тревожить? Или боится разговоров? Или настолько увлечен службой, что иного счастья и не ищет? Или вполне доволен семьей? Лариса Константиновна задавала вопросы и не находила на них ответа. Она посмотрела на Милу и вдруг заметила, что лицо ее иссечено мелкими морщинками, которые несомненно были следами нелегко прожитой жизни. И снова побежали вопросы: «Неужели во многих из них виноват Михаил? Нет, едва ли. Видимо, работа, тревоги за судьбу женщин и детей, которых она лечила, невзгоды семьи постепенно исписали ее доброе лицо. Вот, теперь что-то случилось с дочерью. И как это сблизило мать и дочь! И Михаил Сергеевич, наверное, знает о новой беде: расспросил, высказал свое мнение, что-то посоветовал. А потом случившееся обсудили всей семьей».

От доброй зависти учащенно забилось сердце. Как ей хотелось делить с семьей любое горе! Поровну между всеми. Пусть даже ей достанется больше…

Раздались аплодисменты. Лариса Константиновна не слушала исполнителя, но все же несколько раз беззвучно похлопала ладонями.

— Вы о чем-то думали, и, кажется, о невеселом? — спросил предупредительно Сердич.

— У женщин всегда больше невеселых дум.

— Согласен. — Сердичу захотелось добавить что-нибудь такое, что заставило бы ее подумать о нем. Но он лишь осторожно вздохнул.

В перерыве Горины начали собираться домой. Лариса Константиновна тоже решила уйти из клуба. На секунду ее потянуло к себе, но, вспомнив, что по комнатам бродит злой Геннадий, она с отвращением вздрогнула. Знобин попробовал их удержать, но женщины настояли на своем, и тогда он шутливо приказал Сердичу:

— Георгий Иванович, доставить в полной безопасности.

По дороге Мила пригласила всех к себе на чай. Ларисе Константиновне и хотелось увидеть семью Гориных дома, и было боязно неожиданно встретиться с Михаилом Сергеевичем. Тем более в сопровождении полковника Сердича. И она уклонилась, сославшись на позднее время и усталость хозяина.

Молча дошла с Сердичем до своего дома. Надо было расставаться. Лариса Константиновна украдкой посмотрела на окна квартиры — они светились полным светом. Стало быть, Геннадий не спит, и незаметно пройти в свою комнату не удастся, а выслушивать его вопросы, упреки, подозрения ей было тяжко.

Наклонив голову, она попросила:

— Пройдемтесь еще немного.

Неожиданность предложения всполошила мысли Сердича, и он никак не мог найти тему, чтобы занять Ларису Константиновну. Лишь через несколько шагов вспомнил прерванный началом концерта разговор об академии и подумал, что ей будет приятно услышать о том, что там произошло после ее отъезда из Москвы.

Действительно, рассказ заинтересовал ее. Она и сама вспомнила некоторых преподавателей. Незаметно для себя они оказались в небольшом сквере. Сели на скамью.

Сердич поднял взгляд на Ларису Константиновну, и на мгновение перед ним встало худое печальное лицо жены, ее глаза, уставшие от боли, в которых уже виднелось вымученное желание: скорее бы… чтобы не мучить и вас. От сурового укора себе не то что говорить, думать сейчас о своих чувствах ему казалось невозможным.

— Теперь о чем-то невеселом задумались вы, — сказала Лариса Константиновна.

— Установленные людьми сроки траура по близким… иногда оказываются короткими, — взглянув на едва мерцающую звезду, сознался Сердич. Но, подумав, что когда-то же образ жены отойдет в даль, и, возможно, это время совпадет с решением Ларисы Константиновны изменить свою жизнь, он продолжил: — Воспоминания порой делают тебя в чем-то виноватым перед ушедшими. Но жизнь продолжается. Рядом, в самом себе. Остановить ее невозможно и противоестественно. Как бы ни затасканно выглядели слова романса, но мне хочется сказать вам: «Я встретил вас, и все былое…»

— Не нужно, Георгий Иванович.

— Понимаю. Мне известно, что происходит в вашей семье. И если что случится, я повторю вам эти слова.

Лариса Константиновна наклонила голову, как бы подтверждая, что услышанное ей совсем не безразлично. Но сегодня она решилась использовать последнюю возможность сохранить семью и потому не может и не хочет слушать никаких признаний.

Горин подъехал к дому глубокой ночью. Расписавшись в путевом листе, спросил шофера:

— Не проголодался?