— Нам хотят прислать какого-то службиста из Москвы. Он, наверное, забыл уже, как заряжается автомат.

— Если из Генерального штаба — это хорошее переливание крови. Оно практиковалось в русской армии давно.

— Может, и хорошо, но нам своих нужно продвигать, чтоб люди тянулись, иначе мхом обрастут. Каково твое мнение об Аркадьеве?

Горин долго не мог разжать сами собой стиснувшиеся губы — так неожиданен и плох был выбор Амбаровского.

— Что молчишь? Не нравится?

— Больше. Есть причины, по которым ему не желательно давать повышение.

— Какие? — Черные глаза генерала насторожились.

Горину не хотелось называть истинные доводы, поскольку они нехорошо представляли Аркадьева командиру соединения, и он высказал те, что были помягче:

— Он недавно в дивизии и еще не показал ничего хорошего…

— Служил в другой, и не так плохо.

— Он растерял знания…

— Но приобрел опыт; три года заместитель, пять лет командовал полком, не говоря уже о работе в разных управлениях и отделах. Возражения нахожу недостаточно убедительными. — И добрее: — Да и кто из нас в повседневной суматохе может удержать в голове все, чему учили в академии? Сам же говорил на лекции: все меняется, движется галопом… Станет замом, получит побольше свободного времени, подтянется.

Михаил Сергеевич понял, что Амбаровский не склонен отступать от своего намерения продвинуть по службе однокашника, и решил назвать истинные причины:

— Хотя Геннадий Васильевич полками командует давно, стиль его работы требует серьезной правки.

— Именно?

— Жестко требуя с других, он обходит себя.

— К тому же щеголяет единовластием, — поспешил добавить Знобин.

— А вам хочется, чтобы он командовал с оглядкой на замполита? — устремил на Знобина недовольный взгляд генерал.

— Нет, — не отводя глаз, ответил Павел Самойлович. — Командовать должен один, а работать с людьми.

— А есть ли граница между командованием и работой командира?

— Границы нет, разница — есть.

— Где нет границы, там появляется путаница.

Увидев, что и после этих слов оба полковника намерены отстаивать свое мнение, Амбаровский смягчил тон:

— Аркадьев, что же, по-вашему, не понимает, как должен вести себя командир? Растолкуйте. Способен же он понять, где надо давать людям выговориться, высказать свое мнение?

Вместо ответа Горин привел последний довод, хотя высказывать его, кажется, было рано.

— Я не могу дать положительную характеристику человеку, который поступает непорядочно по отношению к своему сослуживцу.

— Яснее… — Губы генерала нервно дернулись. Ему сказали «нет», когда он еще не отказался от своего «да».

— Аркадьев пытается стать непрошеным другом жены уехавшего в длительную командировку полковника Степанова.

Довод был столь веский, что Амбаровскому пришлось отказаться от натиска.

— Если так, то дурак. — Успокаивая себя, генерал легонько ударил рукой по столу. И вдруг повернулся к Горину: — А не сводишь ли ты давние мальчишеские счеты? Говорят, и ты когда-то был неравнодушен к Ларисе Константиновне…

На обескровленном бессонной ночью лице Горина выступил бледно-лиловый румянец. «Кто мог об этом сказать Амбаровскому? Сама Лариса Константиновна? Маловероятно. Проговорилась мужу, а тот генералу? Но это же непорядочно…»

— У Аркадьева, мне кажется, еще не было повода считать мое отношение к нему несправедливым.

Слишком долго, как показалось генералу, молчал комдив, чтобы можно было ему поверить.

— Ладно, поживем — разберемся. А если не Аркадьев, кого бы ты хотел к себе в замы? Не Берчука ли?

— Нет. Если не жалко, полковника Рогова.

— Рогова?! — Генерал удивленно поднял голову с глубокими залысинами, которые как две стрелы отсекали черный клок волос над высоким гладким лбом. — Он, наверное, забыл, когда командовал батальоном.

— Командование людьми на фронте не забывается…

— Он штабист, и его место в штабе.

— Побыв на командной должности, он может быть хорошим начальником штаба высшего соединения.

— Ладно, подумаю, — прервал разговор Амбаровский и повернул недовольное лицо к открывшейся двери.

Вошли Сердич и Рогов.

— Ну, докладывайте о всех ваших новшествах, — кинув взгляд на Сердича, потребовал генерал.

Сердич подумал, что Амбаровского, раз он прибыл сюда, пока интересует новое в организации учения, и стал докладывать об этом. Амбаровский остановил его:

— Здесь я сам разберусь, что у вас хорошо, а что надумано. Вы дайте мне оценку: почему полки сдали в стрельбе и в физической подготовке?

— Я не знаю, какие вы предъявили требования.

— Обычные.

— Учебный год еще не окончился, и некоторые упражнения полки могли отстрелять хуже обычного.

— А чем вы объясните низкую стрельбу в полку Берчука?

— Если можно, скажите мне оценку, которую получил полк.

Корректность и уверенность, с которой держался начальник штаба дивизии и, кажется, не хотел признавать, что надуманными помехами помог полку скатиться чуть ли не до двойки, начала раздражать Амбаровского.

— В сущности, плохая. За тройку зацепился десятком пробоин.

— Чтобы дать верный ответ, разрешите мне проанализировать итоги стрельбы и доложить свой вывод несколько позже?

— Здесь не Генеральный штаб. Ответы надо давать немедленно, — упрекнул генерал, стрельнув в Сердича строгим взглядом. — Думаю, не по-военному работаете, разбрасываете силы: только взялись за морально-психологические вожжи и уже шумите о научной организации службы. — Усмехнувшись, генерал добавил: — И сокращение уже придумали: НОС. Как бы не остались с носом. На главное — контроль за ходом боевой подготовки у вас не хватило сил.

За Сердича вступился Горин:

— Вина в этом моя. О научной организации службы мы сделали лишь предложение. Если вас очень беспокоит результат… то со временем, когда люди привыкнут к помехам и опасности, он улучшится. Но для войны и такой надежнее.

— Этими самыми помехами, говорю еще раз, вы только создали условия для чрезвычайных происшествий, за которые спускают вниз по лестнице, и правильно делают. Вам доложили о ЧП?

— Нет.

— Двое ранены гранатой. Не бледнейте, живы.

— На фронте, товарищ генерал, такие раны считали царапинами, сами знаете, — осторожно возразил Знобин, чтобы не сердить Амбаровского. — Потерпевшие тоже. Об этом я хочу написать в газету.

— Вы понимаете, что говорите?

— Конечно.

— Тогда вы просто подыскиваете оправдание проявленной безответственности! Всего лишь случайность избавила вас от тяжелейшего происшествия — гибели людей. Об этом я вам еще скажу на разборе. Вы свободны.

Когда генерал стал читать замечания, написанные об учении Роговым, вслед за Знобиным и Сердичем ушел и Горин.

— Не задобрили они тебя здесь? — отодвинув в сторону тетрадь Рогова, спросил Амбаровский. — Расписал в стихах и красках.

— Всегда старался быть объективным, — ответил Рогов, догадываясь, что Горин, видимо, говорил о нем с генералом.

— В смысле добрым. Только на военной службе доброта не всегда добро. Добро то, что обеспечивает высокую боевую готовность. Запомни это…

Учение заканчивалось в жаркий полдень. Полки еще шли вперед, громили «противника», штабы писали последние донесения, а Горин с посредниками уже выехал на шоссе, ведущее к городу. После тряски по проселочной дороге наступила относительная тишина, и командир дивизии попытался теперь вникнуть в суть замечаний Амбаровского, которые тот не раз и порой гневно бросал в ходе учения. Даже Аркадьеву закатил одно, звонкое, но, как показалось Горину, в сущности, ободрительное. Выходит, не поверил в грехи и промахи своего однокашника. «Как же оценивать действия Аркадьева на учении?» — вспомнив разговор с генералом, задумался Горин. Но не смыкавшиеся в течение двух суток веки склеились, и он не смог их разодрать. Заметив это, шофер сбавил ход, голова полковника качнулась раз, другой и ткнулась небритым подбородком в грудь.