— Не слишком ли утилитарное требование к поэзии?

— Иным ему быть трудно. Солдаты с вывихом в голове доставляют немало хлопот и бед. И выправить одной командой их невозможно. Приходится читать и Забродина и других.

— А без нужды вы каких поэтов читаете?

— Из современных — Юлию Друнину, Римму Казакову…

Лариса Константиновна недоуменно приподняла плечи.

— Удивлены?

— Не знаю, что и сказать, — созналась она.

— О личном женщины пишут искреннее.

— Возможно, — Лариса Константиновна неожиданно вздрогнула и заторопилась к выходу, увлекая за собой Горина.

Через открытую дверь читального зала она увидела мужа, который сидел напротив Любови Андреевны и говорил ей что-то игривое. Заметив жену, Аркадьев откинул руку на спинку стула и с веселым удивлением приподнял густые брови. Оба эти жеста, как показалось Ларисе Константиновне, были сделаны нарочито и с той небрежной широтой, которая особенно была ей нетерпима. Ее опасения, что эту небрежность может увидеть и Горин, несколько улеглись, когда за ней хлопнула клубная дверь, а на лице Михаила Сергеевича она не прочитала недоуменного вопроса. Стараясь подальше увести Горина, она спросила:

— Вы, кажется, не все сказали о своих занятиях.

— Почти все, если не обращаться к прошлому. К тому же…

Сзади послышался стук каблуков. Спина Ларисы Константиновны, словно от внезапного прикосновения чего-то холодного, вздрогнула и настороженно выпрямилась. Горин умолк.

Их нагнал Аркадьев и, сделав Горину короткий поклон, испытующе посмотрел на жену. Та отвернулась. Геннадий Васильевич, плохо скрывая свое раздражение и недовольство, обратился к Горину:

— Прошу извинить, товарищ полковник, нас ждет машина. Если желаете…

— Спасибо. Я предпочитаю пешком. Всего доброго.

Горин поспешил удалиться, чтобы не видеть неожиданно открывшуюся ему семейную неурядицу.

Мимо проскочила машина. Аркадьев и жена сидели на заднем сиденье. Она смотрела в боковое стекло, он — по ходу машины. «Что это с ними стряслось?» — подумал Горин, провожая машину взглядом. Всего минуту назад она была спокойна. Он вроде тоже ничего дурного не допустил. К чему ж тогда она с таким гневом отвернулась от мужа? Умна и должна б догадаться, как это могло уязвить его в присутствии начальника. Разлюбила? Или злится, что муж не оправдал надежд, все еще ходит в командирах полка, а генеральская должность для него и не просматривается? Вроде была не завистлива к людям с чинами. Или слишком виноват в другом? В чем? Кажется, чуть выпил…

Раздумье Горина прервал предупредительно-осторожный голос Знобина, послышавшийся сзади.

— Думается, Люба, вы догадались, о чем я вас спросил?

— Догадалась, — помедлив, ответила Любовь Андреевна и тут же сама спросила: — А что предосудительного в том, что мы оказались вместе, поговорили какой-то час?

— Дело не в том, сколько вы говорили, а как говорили.

— Занятно, как же? — принужденно засмеялась Любовь Андреевна.

— Как? — произнес Павел Самойлович, не находя слов выразить то еле заметное, что уловил он во взаимоотношениях Аркадьева и Любы. Знал он ее давно и хорошо, не раз беседовал по просьбе женщин, сочувствовавших ее мужу, когда ее увлечения подходили к опасной грани, которую она, кажется, не переступала. Знобин чувствовал, что, чем раньше он остановит ее влечение к Аркадьеву, который выглядел несравнимо привлекательнее ее низенького мужа, тем легче будет предостеречь ее от неверного шага, который может обернуться бедой не только для нее.

— Как? — повторил Знобин. — С тем преувеличенным для семейных людей интересом, который вызывает у знакомых вам неодобрение.

— Не у знакомых, а у мещан! — взорвалась Любовь Андреевна.

Знобин помолчал, видимо, дал собеседнице успокоиться и заговорил ровным голосом, в котором, однако, слышалось приглушенное осуждение.

— Хорошо, Люба. Я готов признать свое предположение мещанским, извинюсь перед вами… только ответьте честно: какая у вас сегодня встреча по счету?

— Какое это имеет значение?

— Если я согласился перевести себя в разряд мещан, вероятно, большое.

— Что ж… вторая.

— Четвертая, Люба, — не сдержавшись, упрекнул ее Знобин.

— Какая осведомленность! — возмутилась Любовь Андреевна. — Можно подумать, вы устроили за нами слежку.

— Просто вы попались на глаза тем, кто не хочет, чтобы о вашем муже, о нас, офицерах, говорили плохо.

Горин мало что разобрал из этого разговора и придержал шаг, когда заметил, что Любовь Андреевна направилась к своему дому. Павел Самойлович нагнал его и, сдвинув назад фуражку, озадаченно усмехнулся!

— Ну и разговорчик сейчас произошел…

— С Любовью Андреевной?

— Слышал?

— Немного.

— Красива и остра, как черт.

— С кем это она любезничает?

— Представь, с Аркадьевым.

— Да?.. — удивился Горин.

— Да.

Мужчины подошли к дому. Горин предложил:

— Зайдем. Надо поговорить и о другом. Из штаба Амбаровекого к нам приезжает комиссия.

— Если надолго, забегу к себе, иначе жена не приляжет, а ей нездоровится.

Знобин вскоре вернулся, и они поднялись на второй этаж. Дверь открыл сын. Шмыгнул носом, тут же отвернулся.

— Смотри, Павел Самойлович, вторую неделю ходит в рядовых, а хмур, как штрафник.

— За что с ним так круто обошлись?

— Пусть ответит сам, если смелый.

Тимур, переступив с ноги на ногу, с укором посмотрел на отца: зачем рассказывать, срок уже кончается.

— Ребятами командовал не так.

— Как это не так? — Знобин ласково взъерошил волосы на ребячьей голове.

— Покрикивал на них.

— Ты? Никогда бы не подумал, — подняв брови, с шутливым удивлением проговорил Знобин. — Надеюсь, свой басок больше не будешь без надобности пускать в дело?

— Не буду.

Вошла Мила. Горин привычно подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Сколько человек прокричало сегодня миру о своем появлении на свет? — спросил вместо приветствия Знобин, пожимая руку Миле.

— Восемь.

— Сколько из них будущих защитников рода и племени нашего?

— Пятеро, но хочется верить, им-то уже не придется переносить лихо войны.

— Надежда, Мила, человечнейшая. Только не сбудется она так скоро.

— На войне так много пришлось увидеть искалеченных и убитых… порой без радости принимаешь мальчиков на свет.

— И все же мы считаем необходимым изо дня в день напоминать им: в поте лица готовьтесь не щадить своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом, — серьезно проговорил Знобин.

— Вы — военные. Павел Самойлович, поужинаете с нами?

— Да, — ответил за него Горин и повел Знобина в другую комнату. Включил свет, усадил за письменный стол, сам сел спиной к темному окну. Их разделяли лишь угол стола да книги. Горин убрал их, подвинул к Знобину пепельницу. Тот потянулся в карман за папиросами.

— Ты, я вижу, готовишься к настоящему заседанию.

— Повестка из трех вопросов.

— О-о!

— Комиссия, Павел Самойлович, к нам действительно приезжает. Но сначала поговорить хочется не о ней.

— С чего начнем?

— С твоего разговора с Любовью Андреевной. Я понял, он был не случайным.

Знобин сделал глубокую затяжку, сбил пепел с папиросы, помедлил и сломал ее в пепельнице.

— Не случайным, — озабоченно подтвердил Знобин. — В тот вечер, когда ты наставлял Аркадьева, Желтиков возвращался домой и увидел его с Любой у калитки ее домика. Вероятно, встретились случайно, он шел от реки. В другой раз его визит в домик заметил Ашот Лазаревич. Копался в садике. Наблюдательности нашего начальника артиллерии, думаю, можно верить. Третью встречу я видел сам. Впечатление у всех одно — встречи не безразличны ни для Аркадьева, ни особенно для Любы.

— Так быстро?

— Не совсем. Любовь Андреевна сказала, что Аркадьева она знает давно.

Сложность семейной ситуации заставила собеседников надолго задуматься. Павел Самойлович даже встал, открыл окно, втянул широкими ноздрями чуть сыроватый августовский воздух.