Александр Николаевич оглядел зал и продолжал, уже не глядя ни на Гудилина, ни на Отнякина:

— Теперь, значит, насчет талантов вообще. Талант у нас расцветает, когда он народу служит, в общем деле вперед идет. Без этого у нас и таланта не бывает. Погаснет у него этот огонек служения народу, и талант заглохнет, и тогда он подлежит замене. И заменяют его непременно. На то у нас народная власть и установлена.

Александр Николаевич запнулся: сердце дало о себе знать тупой болью. «Надо заканчивать, — подумал он с тревогой. — И говорить-то уж негож…» Но тут секретарь райкома поспешил подать стакан воды.

Александр Николаевич отпил немного и заторопился.

— Да, так вот насчет горения души… — Тут у него вдруг перехватило дыхание. — А сердце-то у меня шалит… — сказал он с трудом и кривясь в болезненной улыбке. — Мы на этом собрании и увидали, что кое у кого огонек погас… Это, я думаю, понятно, о ком говорю?

В зале поняли состояние старика, послышались возгласы:

— Ясно, дядя Саша. Правильное твое слово. Передохни. — Кое-где раздались хлопки в ладоши.

Александр Николаевич поднял руку.

— И мы им должны сказать: такой их службы не допустим… на то мы и партийцы. Прошу подумать над этим некоторых товарищей. Ежели устал, чувствуешь, — уходи сам, по-хорошему. И тогда останешься нашим уважаемым товарищем, хотя и поменьше работу возьмешь. Огонька в душе только не гаси, партийного огонька… Трудно все же мне говорить… Последнее скажу… Приглашают меня, старика, товарищи по партии вернуться на учет в свой цех… — Александр Николаевич почувствовал противную теплоту в руках и ногах, как будто сердце с натугой плеснуло в жилы горячей кровью, судорожно вздохнул и в настороженной тиши закончил: — За это им мое сердечное спасибо.

Александр Николаевич сошел с трибуны. Ему было совсем нехорошо. По тому, как все в зале поднялись, он догадался, что объявлен перерыв.

Кто-то сильный взял его под руку и повел к выходу в потоке гомонивших людей. Это был Сергей Соколов.

— Крепко ты сказал, дядя Саша. Насчет стариков особенно…

— Где там…

— Пойдем-ка на вольный воздух, на ветерок тебя провожу.

— Тут и отдыхай, — сказал Соколов, подводя старика к скамейке на краю заводского сквера. — Побледнел, серый сделался ты на трибуне. Даже напугал. — Сергей Антонович тоже присел на скамейку и некоторое время наблюдал за Александром Николаевичем.

— Ты иди на собрание, — сказал тот. — И без тебя отдышусь благополучно. Это у меня часто бывает и проходит.

— Только смотри сам не вздумай один опять по этажам карабкаться, — помедлив, сказал Соколов. — Прыть не выказывай зря. — Он еще помедлил, прежде чем уйти. — Жди меня тут.

«Смотри, какой заботник. — Александр Николаевич проводил взглядом быстро и легко уходящего Соколова до угла заводского корпуса. — Вот зять, значит, у меня еще будет».

Побеленный к майскому празднику и еще чистый корпус весело шумел всеми цехами; от кузницы доносилось сотрясающее землю уханье прессов. Низкое солнце обливало стенку корпуса, асфальтовую аллею, деревья буйным потоком золотого нежаркого уже света. Звенела над головой тяжелая налитая листва. Левее ворот стояло с десяток «москвичей» и «побед» — это были личные машины заводских работников. У проходной скучал охранник. По аллее прокатила электрокара; прошли слесари-водопроводчики с мотком проволоки и газовыми ключами. В дальнем конце заводского двора, посвистывая, прокатил паровоз, толкавший два пульмана. Завод жил привычной жизнью.

А в агитпункте продолжался партийный актив. «Сильных людей много на заводе», — подумал Александр Николаевич, немного придя в себя и стараясь хоть мысленно представить себе тот разговор, который продолжался в агитпункте. И тут ему пришла мысль, что завод никогда не ослабевал; он только временами не мог быстро набраться той новой силы, которой требовала от него страна. И все же происходило так, что на заводе неизбежно нарастал прилив новых сил. И этот прилив всегда начинался так же, как он начался сегодня на партактиве.

«Обязательно на партучет в свой цех… Гудилин-то, наверное, Матрену Корчагину поприжмет за критику. А мы не дадим ее в обиду, — думал Александр Николаевич. — На таких-то вот делах и самого Михаила Михайловича помаленьку переиначивать начнем… А Тольян-то верную линию выбрал. Не сожалеть, а гордиться отцу надо. Со своей юной силой парень в завод стремится, пожалуй, хорошо ему на заводе устроиться. Помочь, что ли? В отделе кадров уважат просьбу старика. Чтобы сразу на хорошую работу был поставлен, о какой мечтает… Да не обидеть бы таким-то „блатом“».

За этими мыслями и застали Александра Николаевича Егор Кустов и Сергей Соколов.

— Ну, бой заканчивается, — сказал Кустов. — А ты как, дядя Саша?

— Отсиделся… Неужели опять перерыв?

— Последний. — Соколов присел на скамью. — Директор выступал. Как в воду опущенный. Трудно ему, обессилен, всем видно, да и сам он это понимает. — Соколов был какой-то виноватый и встревоженный. — Может, зря его так-то, дядя Саша? Живой все же человек.

— Закаленный мужик. Выдюжит.

— Где попроще — выдюжит, — уточнил Егор Кустов. Он все еще был в боевом запале.

— Это уж его дело, — ответил Александр Николаевич и спросил у Соколова: — А ты чего не выступил, ты теперь, кажись, на заводе в передовики выходишь со своей бригадой.

— Побоялся, дядя Саша. — Соколов загадочно ухмыльнулся. — Вот что пойми: в бригаде мы постоянно учимся работать культурно, это нужно в нашем массовом производстве. Вот и боюсь: как выйду на трибуну опытом делиться, так и попросят меня и другие трибуны обслуживать. А нам работать надо.

— Не прав ты, — вмешался Кустов. — Опыт затаиваешь.

— Опыт? — спросил Соколов все с той же загадочной ухмылкой. — Когда накопим богатый опыт, не пожалеем. А сейчас мы — как все. Может, труд свой больше других уважаем. Это не опыт, это от души.

— Скромничаешь?

— Нет. А выхваляться не стану. — Соколов лукаво улыбнулся. — Это мне вот старики, которые нынче с дядей Сашей на трибуну вместе выходили, еще раз сегодня строго-настрого наказали.

Александр Николаевич тронул Егора Федоровича за колено.

— Ты вот что, Егор, как думаешь: Гудилин Матрене не спустит? Тут, гляди, дело сугубо партийное.

— Разве мы с тобой позволим? — удивился Егор Федорович. — Ты же теперь у нас будешь опять.

— Да вот все же хочу по Волге. Ну, тянет старого. Так пока я путешествую, ты гляди.

Александр Николаевич помолчал и доверительно закончил, обращаясь к Сергею Соколову:

— А потом есть у меня еще одно семейное дело. Со старшим сыном дело.

— Знаю, — ответил Соколов.

— Так у него порядок, кроме меня со старухой, никто не наведет. Тоже съездить обязательно надо.

Через два дня после заводского партактива вернулись из лагеря дети Поройковых. Александр Николаевич и Варвара Константиновна, наконец собравшись и взяв с собой Алешку, Танечку и Лиду, отправились в плавание вверх по Волге и Каме. Шумливую семейную компанию провожал Анатолий. Он внес большие чемоданы в четырехместную каюту второго класса, и вдруг ему тоже страшно захотелось поехать: «Повезло же Алешке с малышами, — думал он, раскладывая многочисленный багаж по каюте, представившейся ему верхом комфортабельности. — А мне путешествие на таком теплоходе теперь засветит, когда сам заработаю».

Кое-как заселив каюту, все вышли на террасу. Возбужденные новизной впечатлений, дети взапуски побежали по звонкой палубе и сразу затерялись среди пассажиров.

— Ишь, как стреканули. — Варвара Константиновна забеспокоилась и пошла их разыскивать.

— Хлопотно будет матери. — Александр Николаевич взял Анатолия под руку и повел к перилам. — Так, стало быть, в отделе кадров опять ничего нет?