У меня и у Мики также хоть отбавляй работы. Мика возится с образцами взятых пород. Он нумерует их, надписывает, где и когда они взяты, укладывает во вьючные ящики, которые остаются пока в лабазе. К коллекции Мика никого не допускает, все делает сам и не принимает ничьих советов:
— Знаем! Сами с усами…
Но сам он то и дело подает мне и Александру советы тоном, не терпящим возражений. Я привожу в порядок нашу полевую карту, стираю на ней часть «белого пятна». И вот именно тогда, когда я весь ухожу в работу, возле меня появляется Мика в своих традиционных синих галифе и клетчатой ковбойке. Некоторое время он молча стоит и смотрит, как я заношу на карту очередное название ключа. Мы знаем только истоки и среднее течение того ключа. В устье его мы не бывали. Поэтому на карте ключ еще никуда не впадает.
Я поднимаю карту и раздумываю: можно предположить, что ключ — приток Неры, но нам нужны не предположения, а факты.
— Ключ впадает в Неру, — авторитетно утверждает Мика.
— Ты в этом уверен?
— Безусловно.
— Почему?
— Ему некуда больше впадать. Здесь течет Нера.
— А если по дороге он встречает неизвестную речку и впадает в нее?
— Нет, он все-таки самостоятельный приток Неры.
— Это твое предположение?
— Да!
— Предположение — не доказательство. Подождем, когда представишь факты.
Мика неожиданно соглашается и садится рядом на корточки. Он обхватывает колени руками, качается из стороны в сторону и бормочет нараспев:
— В дебрях Севера скитаясь, сохраняю до конца мелкой трусости на зависть веру в смелые сердца.
И опять снова то же самое. Я долго креплюсь, но потом все же говорю:
— Перестань! Мешаешь…
Поет Мика удивительно фальшиво и часто сам над этим подшучивает. Но не петь он не может. Избыток молодости, силы и веселья кипит в нем, как горный родник. Поэтому он и не думает оставлять меня наедине со своей работой. Он ложится рядом на траву и мечтательно вздыхает:
— Хорошо бы сейчас у теплого моря на пляже поваляться. «Зарыться бы в песок, а над тобой — синее небо, кругом пальмы… Романтично!
— Придет время и этой романтике, — отвечаю я, не отрываясь от карты. Но Мика совсем неожиданно заключает:
— Лежал бы я на золотом песке в Гаграх и думал: хорошо бы сейчас на Север, изучать неведомые земли, пить ключевую воду, искать благородный металл… Что здесь будет через десять лет?
— Через десять лет — не знаю, а вот в будущем году — представляю.
— Да-а-а, — задумчиво и протяжно продолжает Мика. — Здесь будут прииски, рудники, заводы…
— И города, — добавляю я.
— Оленеводческие совхозы…
— И кочевники станут разводить овощи.
— Полетят самолеты…
— Проведут шоссе, пойдут автомобили.
— Появится радио…
— Вырастут, новые люди.
— И неприступный Север будет покорен, освоен, обжит, — резюмирую я и откладываю карту, окончательно убедившись, что закончить сегодня работу мне не удастся.
Я ложусь рядом с Микой на теплую траву среди зеленых ветвей кустарника. Над тайгой царствует тишина. И только горная речка мечется, ворочает камни, брызжет пеной.
За поворотом реки исчезли наши лабазы. Мерно шагают тяжело навьюченные лошади. В этих вьюках — инструменты, постели, палатка, продукты: шоколад и галеты, сгущенное молоко и консервы, спирт и сушеное мясо, сахар и чай. Мы обеспечены всем необходимым, у нас первоклассные приборы и инструменты, и в какую бы глушь мы ни забирались, мы знаем, что о нас неустанно заботятся, думают и в минуту опасности придут к нам на помощь.
…Мы поднимаемся к верховьям реки, которой дали условное название «Наша река». Ее исток — у подножья Северного водораздела, в гряде крутых сопок. Начинаем очередной подъем на водораздел. С его вершины нам открывается Улахан-Чистай. На этот раз мы выходим на плоскогорье не с западной, а с северной стороны.
После быстрого стремительного спуска попадаем в бассейн новой реки. У нее два названия. Якуты называют ее «Артык», эвены — «Екчан». В переводе на русский с якутского и эвенкского языков это значит «Перевальная». Под этим названием я заношу ее на нашу карту.
Мы принимаем решение обрабатывать Улахан-Чистай и бассейны речек, примыкающих к нему, кольцевыми маршрутами. Это даст нам возможность охватить все плоскогорье и замкнуть его в единый круг исследования.
Опять начались дни тревожных сомнений и неудач, быстро исчезающих радостей. Александр и Мика блуждают по ключам и распадкам, я веду глазомерную съемку и обрабатываю на карте «белые пятна». Они постепенно тают, но особенной радости от этого не испытываю. Нужно не только стереть «белое пятно», нужно прийти и сказать: «Там есть то, что необходимо Родине».
Первый маршрут не дал никаких результатов.
— Что же делать? — вздыхает расстроенный Мика.
— Искать…
— А где искать?
— Всюду искать! Обследовать каждый клочок земли. Не пропускать ни одного ключа, ни одного распадка.
И мы продолжаем поиски систематически, настойчиво, хотя и не очень уверенно.
Второй кольцевой маршрут ничем не отличается от первого.
— Изменило нам счастье, — жалуется Мика.
— Счастье само собой не дается, — угрюмо отвечает ему Александр.
— Капитан, капитан, улыбнитесь, — шутливо напеваю я любимую песенку Мики, но «капитан» угрюмо молчит.
Мрачное выражение на лице Александра не исчезает. После каждой пустой пробы он бросает лоток на землю и раскуривает трубку. Александр — живой барометр наших настроений и переживаний.
…Маленькое, но крутое ущелье, заросшее черноталом. На дне его, перебирая гальку, звенит неведомый ключ. Слева над ключом — огромная сопка, вся в лиловом расцветшем кипрее. Мы движемся по широкой долине между сопками, и такие ущелья с ключами попадаются на каждом шагу. Проходим мимо ущелья. Через несколько минут Мика решительно поворачивает назад.
— Что-то подозрительно мне это ущелье, — бросает он на ходу, — надо исследовать.
Я иду за ним. Мика стоит прямо в воде, рассматривая обнаженные скалы. Потом энергично бьет молотком по камням.
— Сейчас, — шепчет он, — сейчас, сейчас… Сейчас я установлю геологический возраст уважаемых отложений. Что это такое: девон, пермский или триас[11]?
Мелкие камни, куски полуразрушенной породы глухо летят в ручей. Я помогаю Мике. Молча подходит Александр и начинает отворачивать скребком плитку за плиткой.
— Есть, нашел! — радостно кричит Мика. В руке у него плитка сланца со слабым отпечатком ракушек.
— Псевдомонотис якутика… Триас! — безапелляционно объявляет он и кидает плитку в кусты. — Обыкновенный сланец!
— Ну и что же?
— А ничего особенного! Просто хотелось установить период отложений.
— Вот сумасшедший! А я уже думал…
— Что же вы думали, товарищ начальник? Постойте-ка… — Мика наклоняется над скалой и смотрит на камни, будто обнюхивая их. — Сашка, лоток!
Александр осторожно моет, словно боится смыть даже невесомые признаки того, что мы ищем с такой настойчивостью. Мы склоняемся над ним и не отрываем глаз от лотка. Наши сердца бьются тревожно и громко. Последний всплеск лотка, и Александр выпрямляется с разочарованным видом.
— Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана и… оставила для нас один след, — насмешливо говорит Мика. — Все равно, мы пойдем по следу.
— Да, мы пойдем по следу, — повторяю я.
Мы возвращаемся к лошадям и видим Данилу с большим белым камнем в руке. На нем вспыхивают еле заметные крупинки металла.
— Кварц! — вскрикиваю я и хватаю камень из руки Данилы.
— Где ты его взял?
— А вон на берегу, — беспечно машет рукой Данила.
— Сашка, лоток! — кричит Мика, и они оба мчатся к ручью.
Мы берем пробы, но… все пусто.
— Он должен быть здесь, здесь, здесь, — почти бессмысленно повторяет Мика. — Мы идем по его следу.
На одиннадцатой пробе Александр как-то приглушенно и хрипло вздыхает:
— Есть! Вот он, смотрите!
