— Юкагиры, или одулы, как они себя называют, летом днем спят — много комаров и жарко, а ночью работают, ловят рыбу, гуляют. Такой обычай у них. Вот увидите, ночью обязательно в гости придут.

И действительно, всю ночь гости не давали нам спать. Они по очереди обходили все кунгасы и поставленные на берегу палатки. Трое юкагиров, стройные, среднего роста, веселые и общительные, вели разговор на якутском языке, попивая крепкий чай. Их светлые, округлые лица без бороды и усов, с прямыми носами, с широкими мясистыми ноздрями, были необычайно оживлены. Женщины с черными, заплетенными в косы волосами принимали живейшее участие в общем разговоре и кокетничали с мужчинами.

Юкагиры-одулы, по-видимому, наиболее древний и когда-то многочисленный народ северо-востока Сибири. Издавна они занимались рыболовством и охотой и вели полукочевой образ жизни. Единственными домашними животными у них были собаки, обычно две — три на семью, больше они не в состоянии были прокормить. Во время весенних перекочевок юкагирам приходилось самим впрягаться в нарты, чтобы помогать собакам.

Впоследствии юкагиры сильно смешались с якутами, эвенами и русскими. Национальные особенности и язык наиболее сохранились у верхнеколымской группы юкагиров.

Экономическое положение юкагиров до советской власти было чрезвычайно тяжелым. Однообразие пищи, постоянные голодовки, принесенные сюда венерические болезни, эпидемии оспы, гриппа, кори катастрофически сократили население. По переписи 1926–1927 годов числилось всего пятьсот юкагиров.

Советское правительство приняло решительные меры для подъема благосостояния юкагиров-одулов — им безвозмездно выделены олени, лошади, коровы, для них завозятся продукты, орудия рыбной ловли и охоты, к тому времени, когда мы встретились с юкагирами, в юкагирских поселках намечалось открытие школ-интернатов.

Мы быстро подружились с этими общительными людьми и с сожалением расстаемся с ними.

На Столбовой оставляем партию — она будет обрабатывать с кунгаса оба берега Колымы. Остальные плывут дальше.

В полдень девятого июня мы замечаем на берегу деревянную потемневшую церковь с четырехугольной колокольней, без крыши. Это и есть город Верхне-Колымск — «крепость», как его называют местные жители.

Сорок два года тому назад И. Д. Черский так описал прибытие своей экспедиции на зимовку в Верхне-Колымск.

«Невзрачный уголок этот мы узрели 28 августа старого стиля, подплывая к нему на двух карбасах, по причине значительного повышения уровня вод в реках, затопивших низкие места и помешавших нам приблизиться к Верхне-Колымску на лошадях. Почерневшая, хотя и не старая, деревянная церковь, развалина древней часовни, семь юртообразных домиков без крыш и без оград, со слюдяными или ситцевыми окошками, неправильно расставленных вдоль берега, да еще несколько амбарчиков — вот все, что мы увидели, обогнув последний мыс реки».

К этому описанию можно теперь добавить: исчезли развалины древней часовни, а на крутом илистом берегу реки Ясачной был сделан небольшой помост-причал и около него на берегу лежала куча каменного угля.

На подходе к Верхне-Колымску мы салютуем из ружей. Все жители «крепости» от мала до велика и даже собаки выбегают на берег. Раздается несколько ответных выстрелов. Один за другим кунгасы причаливают к берегу.

Нас встречает высокий, степенный, лет сорока якут. Он помогает подтянуть и крепко привязать кунгас. Потом широко, добродушно улыбаясь, он протягивает каждому из нас руку.

А вокруг — оживленная, любопытная толпа. Здесь же, на берегу, знакомимся почти со всеми жителями.

— Я вас вызвал по интересному и важному делу, — обращается ко мне Цареградский, доставая из своей походной сумки синий пакет со следами пяти сургучных печатей, с надписью на углу «Сов. секретно».

Мы сидим вдвоем в домике, где, по словам местных жителей, зимовал И. Д. Черский.

Цареградский достает из пакета два листа плотной бумаги, исписанных каллиграфическим почерком, и протягивает мне. Первый датирован 1914 годом. Некто Попов, отставной пятидесятник якутского казачьего войска, как он титулует себя, обращается к главноуправляющему Ленских приисков «Лена-Гольдфильдс», предлагая указать и продать за сумму, о которой он договорится, богатые золотоносные площади, застолбленные им, Поповым, в бассейне реки Колымы. Точное место он укажет по заключении договора. Дальше в письме подробно описывается, при каких обстоятельствах он нашел золото, как мучился один в тайге. Летом ему мешали работать «тучи комаров», зимой он нанял оленей и в сопровождении якута возчика выехал из крепости. Сначала направился на юг, потом на север. Ехал вдоль разных рек целых полмесяца.

«Это он для зашифровки места не называет, — думаю я, — чтобы никто не смог их найти без него».

У речки Попов и его спутник вырыли яму в две четверти глубиной и промыли в ней всю породу. И, наконец, — первый успех: «Наши превеликие труды были богом награждены, и мы вымыли кусочки золота».

Дальше подробно описываются похождения в тайге, где Попов с якутом чуть не погиб, потеряв весь груз, в том числе и мешочек с золотом. В декабре он добрался до Верхне-Колымска и, узнав о войне, выехал в Якутск.

Во втором письме, датированном 1917 годом, Попов сообщает Временному правительству, что он знает очень богатое золото на реке Колыме, и предлагает указать местонахождение, если Временное правительство оплатит ему расходы, понесенные им при поисках золота, и вознаградит за находку. Судя по второму письму, Попов был глубоко уверен, что он действительно знает, где находится «богатое золото».

Прочитав, я вопросительно смотрю на Цареградского.

— Это как бы изюминка экспедиции, — улыбается он. — Наша задача — проверить достоверность открытия Попова. Ваша партия будет вести съемку по маршруту Черского. Я предполагаю, что «яма Попова» окажется на площади ваших работ. Нужно убедиться, не является ли это очередной «золотой» легендой.

Я еще раз внимательно перечитываю письма.

— Нужно спросить местных жителей, был ли здесь Попов. И если жив его проводник, то он нас проведет к яме. Где якут хоть раз был, он обязательно найдет это место.

— Пожалуй, правильно, — соглашается Цареградский. — Хорошо. Действуйте. А о содержании письма никому ни слова.

Прежде всего я-направляюсь к председателю колхоза. Старый якут с веселыми искорками в прищуренных глазах помнит все, что прошло на его глазах десятки лет назад.

— Был, был такой чудак русский. Все что-то в тайге искал с проводником.

— А проводник жив?

— Живой! Вон в том доме живет, юрту свою бросил.

И старик указал на небольшой обмазанный глиной домик без крыши.

Захватив из запасов партии бутылку спирту, полкирпича чаю, сахару и галет, иду к проводнику. В избушке, разделенной на две половины, со стенами, оклеенными вместо обоев листками евангелия, меня встречает человек, с которым, оказывается, я уже знаком, — Афанасий Иванович Данилов, тот самый, который помогал нам причалить к берегу.

— Проходите, проходите, — здороваясь, приглашает он.

Его жена Матрена, маленькая, подвижная женщина, сразу же начинает готовить для гостя традиционный чай.

— Як вам, Афанасий Иванович, по важному делу пришел, — начинаю я свой разговор после первой же выпитой рюмки, закусывая тающей во рту вяленой нельмой. — Вы, говорят, были проводником у Попова, ездили с ним всю зиму. Расскажите все, что про него знаете.

— Верно, ездил. Молодой, холостой я тогда был. Попов к нам в крепость весной приехал, последней дорогой в четырнадцатом году. Большой, высокий человек был. А лицо у него рябое, нос — как у ястреба. Отставной казачий начальник он был. Привез с собой продукты, товары, котел и железный инструмент. Торговать, однако, не стал. Золото, говорит, искать у вас приехал. Все лето по тайге ходил. Вернулся довольный. Зимой нанял оленей, уговорил меня каюром быть. Якутским трактом доехали мы до реки Бочеры. Там остановились. На месте, где дорога выходит на реку, яму копали. Конец ноября был. Великие морозы стояли. Костром отогревать мерзлую землю приходилось. В две четверти яму выкопали. В котле воду грели, золото мыли. Кусочки такие желтые в мешочек Попов складывал. Шибко радовался и говорил: «Не про-пали наши труды, Афанасий! Богатым человеком теперь буду, моя эта теперь река, столбы я поставил. Продам реку и деньги большие получу». Первый раз я слышал, чтобы тайгу можно было продать. Чудак был человек, — смеется мой собеседник.