Это не была полоса света — море было тем же предрассветно серым, это не был и звук. Это шла тишина. На какое-то мгновение у меня зазвенело в ушах.

Иринка стиснула мою руку озябшими холодными ручонками.

— Слышите? — ее шепот был громким, как крик. — Они разговаривают!

Я не слышала ничего, кроме вновь возникшего шороха волн. Потом ветер принес откуда-то далекий чаячий переполох. Может быть, там шла рыба, а может, мы подходили к острову, где тысячами жили чайки…

Рыбаки тоже словно ожили. Кто-то чиркнул спичкой. Вдоль борта поплыл огонек папиросы. Чей-то охрипший от тумана голос спросил:

— К «Двум братьям», что ли, пойдем, а, капитан? Там, слышь, вчера косяк бродил…

Все стало самым обычным. Сейнер развернулся и лег на другой курс. К нам снова подошел Андрей Иванович.

Иринка повисла у него на руке.

— А я слышала! Я их слышала!

Но что она слышала, девочка так и не сумела мне объяснить. Андрей Иванович взял ее на руки и унес в каюту — греться. А я пошла на корму, туда, где мелькали огоньки папирос.

У меня тоже были свои дела.

Передо мной лежала короткая и ясная телеграмма: «Немедленно возвращайтесь». В таких случаях полагается собирать вещи и уезжать. Вещи я собрала — их и собирать-то было нечего. Основное — блокноты. Пухлые журналистские блокноты с обтрепанными краями. В них пряталось многое: цифры, имена, события. Но не хватало главного — конца жизненной истории, занимавшей меня все это время. Да и будет ли этот конец и когда?

Я тихонько шла к причалу, от которого отправлялись пассажирские катера. Там на брошенных на пустые бочонки досках уже сидели какие-то люди. Ждали. Толстая баба едва удерживала дергающийся, визжащий мешок с поросенком. Около коричневого сморщенного старика стоял короб с вяленой рыбой. Еще какая-то женщина бережно прижимала к себе кошелку с яйцами. Все это были торговцы, отправлявшиеся на базар, народ ругательный и скучный. И денек выдался серенький. Пасмурным не назовешь, но и солнца не видно. Оно потонуло где-то среди слоистого тумана. Было тихо. Метелки лисохвоста на берегу даже не шевелились. А мне обычно Нравилось смотреть, как они бегут под ветром переливчатыми волнами старинного шелка. Теперь я уже долго не увижу этого. Будут новые места и встречи, но вот именно этот каменистый берег уйдет из моей жизни навсегда и уже никогда не повторится.

Катер еще не пришел. Я оглянулась, где бы пристроиться подальше от этой компании. Возле мостков качался на тихой воде целый самодельный флот. Лодки и лодчонки, сделанные подчас чуть ли не из пустых бензиновых бочек. Неуклюжие, кургузые, совсем не похожие на стройных речных бегунов, но устойчивые и живучие.

Из одной лодки навстречу мне поднялась девочка.

— Иринка! Ты зачем сюда забралась?

— А просто так… Здесь хорошо. Идите сюда!

Я слезла с мостков в шаткую легонькую лодку и благополучно оказалась на носу рядом с Иринкой.

От лодки пахло рыбой, мазутом и ржавым железом. Стиснутое боками десятков таких же лодок, море вокруг нас казалось ручным и даже просто грязным. На мелком дне блестели консервные банки, битое стекло. Но вдали, где в синем тумане вставала из воды громада острова, море вновь становилось самим собой. Оттуда прилетел ветер, полный странных, ни на что не похожих запахов. В них чудился аромат южных цветов и далекого тропического леса. Кто знает, где он успел побывать, этот ветер?

Иринка пристально смотрела вдаль. Глаза ее, как волны, меняли цвет — то темнели, то светлели так, что оставался один черный зрачок.

— Что же ты все-таки делаешь тут?

— Ничего… Не хочу дома сидеть, вот и все.

— А разве дома тебе плохо?

Иринка повела плечами:

— Не-е-ет. Только мамка работает, а дядя Андрей к нам перестал ходить. Мне без него скучно. А то раз пришел, так мама его выгнала. А потом плакала. Чудная какая: я же ей сказала, что он ко мне приходил, а не к ней. Все равно плачет… И ругается. Вот я и хожу сюда. Это лодка Жоркиного брата. Я даже знаю, где весла лежат. Хотите, принесу?

— Да нет, скоро катер придет, мне ехать надо…

— Ну во-о-от. А то бы мы, знаете, что сделали? Взяли бы лодку и поплыли далеко-далеко, во-он туда!

Иринка показала на синюю громаду острова. В эту минуту облака над островом разошлись, и на него золотым дождем пролился солнечный свет. От этого дикий скалистый утес вдруг превратился в незнакомую страну. Мне даже показалось, что на его вершине сквозь синий туман белеет замок, хоть я и знала, что это всего-навсего нерастаявший снег…

Кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулась: на мостках стояла Нина Ильинична. За ее спиной, разводя широкую волну, подходил катер.

— Хорошо, что я вас нашла! Оставайтесь еще на день. Хотите, я письмо вашему редактору напишу? У нас завтра собрание важное — весеннюю путину закончили.

Почему-то я очень обрадовалась этому. Вот и нашлось хоть еще одно оправдание. Пусть все эти мелкие спекулянты едут без меня, я остаюсь.

Я хотела только позвать Иринку, но она незаметно и молча уже перебралась в другую лодку, а оттуда — еще дальше. Точно ей хотелось хоть на самую чуточку быть ближе к волшебному острову.

Солнечный дождь пролился и иссяк. Остров давно уже был самой обычной знакомой всем скалой у выхода из бухты. Там жили одни чайки. Не знаю, что продолжали видеть Иринкины глаза. Мои уже не видели ничего особенного.

Шквальный ветер выгнул дугой лозунг над воротами рыбозавода. День был непогожий. Волны с разбегу бросались на берег. Черную корону окутали сизые тучи. Над мачтами сейнеров беспомощными белыми хлопьями проносились чайки — ветер гнал их в море.

Люди собирались в клуб. Мужчины шли прямо, не кланяясь ветру. Женщины — боком, защищая ладонями лицо. Вместе с ветром летели навстречу жгучие соленые брызги.

Какая-то женщина поравнялась со мной, взяла под руку. Только по быстрым движениям я узнала Нину Ильиничну — лицо она прикрыла пестрой косынкой. Из-под косынки были видны лишь глаза да две неровные светлые оспинки на переносице.

— К нам идете? Это хорошо. А я думала, погоды испугаетесь. Награды сегодня вручать будем. И сюрприз один вас ждет. Такой материал получите — сразу напечатают. Я же не зря просила вас остаться.

Говорила она весело, но глаза не смеялись. Наверное, тоже от усталости — ведь путина была и за ее плечами…

…Собрание началось так же, как испокон века начинаются все собрания, — с длиннейшего доклада директора рыбозавода. Говорить он не умел и добросовестно читал заранее написанный текст.

Лицо у него было хорошее — сильные обветренные скулы, зоркие глаза. Дело свое этот человек знал, а рассказать о нем просто не мог. Но никто не обижался: другого и не ждали.

Как и на всех собраниях, в зале шла своя тихая жизнь взглядов, незаметных жестов, приглушенной вражды и скрытых симпатий.

Низкий зал клуба напоминал склад для какой-нибудь дорогой продукции. Только по стенам висели портреты, украшенные пучками дикой зелени. Сладко пахло лиственницей и приторно-модными здесь духами «Красная Москва».

Наталью я увидела сразу, как вошла. Она сидела чуть в стороне от всех. Такая же нарядная, как и все, с таким же, как у всех, торжественно замкнутым лицом. Алой полоской выделялись на лице накрашенные губы. Это старило ее, но это тоже была мода.

Тоню я не видела, но чувствовала, что она здесь. С ней было связано уже привычное мне чувство тревоги.

Собрание шло своим чередом. Кончился доклад. Мужчины потянулись на улицу — перекурить, но большинство тут же вернулось: ветер все крепчал. На улице невозможно было зажечь спичку, ветер мгновенно срывал и уносил хрупкий огонек.

Женщины курили, не вставая с мест, мужским жестом чиркали спичками в ладонях. Стало нечем дышать. Попытались открыть окно, но ветер ворвался в него так яростно, что со стены упал портрет. Окно закрыли.

Когда все снова занимали свои места, я увидела Тоню. Она села почти напротив меня. Угрожающе спокойная. Глаза спрятала — опустила голову.