— Ура!
Но бутылка отлетела в сторону и ударилась о ствол лиственницы. Рядом с Гарькой появилась Любка. В руках ружье. Ее давно уже не было видно, ушла, не выпив даже за первый тост. Я вспомнила, какими глазами смотрела она на Кряжева, и испугалась.
— Подвинься, окурок! — Молча взяла еще бутылку, хлестнула о стол. Брызнули осколки. Пьяно запахло спиртом. Другую, третью…
Кряжев рванулся с места.
— Стой, стерва! Очумела?!
Любка сейчас же прицелилась в него, точно ждала этих слов. Сбоку попытался подойти Зитар, но Лева молча оттащил его в сторону.
Кряжев и Любка остались вдвоем. Десять шагов, разбитый ящик и ружейный ствол, нацеленный в грудь.
Не опуская ружья, Любка заговорила:
— Может, ты, именинник, расскажешь, как мой муж погиб, а? Или уже забыл? В тайге медведь судья, так, что ли? А я скажу, пусть знают!
Он до того, как с тобой познакомился, капли в рот не брал.
Дура я была: думала — жизнь с ним проживу. Работать сюда поехали. И тут — ты. В тайге, мол, иначе нельзя, в тайге свой закон. Пейте, ребята, мне не жалко. Он и пил. А когда спьяна реку переплывать кинулся, кто его остановил? Ты? Не было тебя тут! Погиб человек — и спросить не с кого? Так? Нет, старик, не выйдет! Одной его смерти хватит! Больше никто на тебя ишачить не будет, и водке твоей тоже конец!
Обернулась к нам.
— Что стоите! Бейте все это к чертовой матери, я отвечаю!
Женя первой схватила бутылку, за ней — Лева.
Яша остановил побоище.
— Не дело придумали. Водку Кряжев покупал, пусть сам и пьет. А вы бы, девочки, убрали все это. Живем ведь тут…
Кряжева перестали замечать.
По лицам женщин я видела, что не одна Любка поминала его недобрым словом. Пили часто, по поводу и без повода, и всегда щедрее других был Кряжев. Расплачивались кто чем мог. Но… Люди вдруг заметили камень и столкнули его с дороги.
Наверное, Кряжев понял это. Повернулся, сутулясь, пошел к домику. И почти в ту же минуту стремительно хлынул дождь. Все бросились врассыпную. Тут уже стало не до водки.
Оглянувшись, я на мгновенье увидела, что место людей у брошенных столов заняли собаки. Черный мокрый Шаман вдруг чем-то напомнил мне самого Кряжева. Ландыш, раздувая ноздри, нюхал пролитый спирт. Рядом с ним вертелась маленькая Найда…
Уже с порога за косой стеной грозового ливня я увидела фигуру человека, который быстро уходил в сторону долины, в сторону Большой земли. Кто это был, я так и не успела понять.
16
Сегодня удивительно ласковый день. Так часто бывает после грозы. Даже комары сгинули куда-то, ливнем их, что ли, побило? По небу неторопливо тянутся белые караваны облаков — словно корабли, уплывающие в дальние страны. Усталое осеннее солнце почти не греет. Если отбросить привычный шум станков и подстанции, становится очень тихо. Слышно, как в стланике на склоне сопки свистят бурундуки.
Женя уселась рядом со мной на крылечке подстанции. Сегодня на смене Вера, за ней всегда успеешь просушить шлихи.
Работает она, по выражению Любки, «как у нелюбого жениха на смотринах». К тому же шлихи пустые. Ничего интересного.
— Лен, а как ты думаешь, он дойдет до трассы?
— А почему бы не дойти? Там же тракторный след виден.
«Он» — это Вячеслав. Во время именин отца он взял спрятанные в чемодане деньги (сколько — не знает никто) и ушел. Его я и видела сквозь косую стену ливня.
Женя вздохнула:
— Вот тебе и черный котенок! Поневоле приметам верить начнешь…
— Брось! При чем тут котенок? Просто он негодяй, и все. Котенок ведь у нас остался, сама принесла.
— Же-е-еня! — позвала издали Вера.
— Иду-у-у!
Женя встала, но потом обернулась:
— А что, если он в мари утонет, а? Ведь не видно было, такой ливень.
— Да что тебе в нем?
— Ничего. Просто тоже человек.
В этих словах — вся Женя. Если бы Вячеслав слышал их. Может быть, многое было бы иначе. А ведь он с детства был не человек, а наследник. Душу отравили легкие, не им добытые деньги.
А что думает сейчас Кряжев? Ганнуся сказала: «Сидит и молчит. Хоть бы ругался».
Нет, ругаться он не станет — мелко. Но почему не пошел за сыном? Это мне неясно. Впрочем, кому под силу узнать мысли человека? Всегда ошибаешься хоть в чем-то.
Я подошла к зумпфу. Женя аккуратно раскладывала у кочки очередную порцию шлихов. В эту минуту она напоминала колдующую волшебницу. Женя терпеть не может эту работу, поэтому лицо ее особенно сосредоточенно и строго.
Вера нехотя опрокинула в лоток тяжелый бачок. Стряхнула с пальцев грязь.
— Конечно! Как Любка на смене, так ей и породу пробуторят, а так у всех точно руки отсохли.
Женя пошла к станкам.
— Ребята, почему Вере не помогаете? Породу, что ли, пробуторить трудно? Вы вон какие, а она женщина.
— Женщина! Нашла тоже, — проворчал Костя, но взял бачок. — Обязан я…
— И обязан! Ведь мы в комплексе. Не справится промывальщица, вам хуже будет, — ответила Женя.
И никто не возразил. К новому методу привыкли. Даже понравилось: чувствуешь плечо. Так, наверное, и рождается коллектив. Настоящий, не по названию.
Женя снова пристроилась на ступеньке рядом со мной. Солнце нагрело дерево, высушило травы. От перезрелой голубики пахло вином.
— Лен, а я видела, как Ландыш водку пил, честное слово! Лижет и фыркает, а глаза пья-а-аные.
Женино отношение к происшедшему и тут проще всех. Для нее это забавный случай. Может быть, даже жалеет Кряжева… Остальные молчат, Любка ходит с особенно поднятой головой. Нет, не так все это нужно делать! Кулак — не доказательство правоты.
— Ой, кто это? — Женя схватила меня за руку.
Из леса вышли двое. Первый вел второго за руку, да тот еще опирался на палку. Брел из последних сил.
— Смотри, Лена, это же Алексей Петрович и Вячеслав…
Я их тоже узнала. К нашим домикам трудно подойти незаметно. Тракторный след вьется по серому языку галечниковой отмели, иногда ныряет в речку, но виден издалека. Алексей Петрович шел, как обычно, легко. Вячеслав был на той грани усталости, когда человек не понимает, где он…
Женя первой побежала к домикам. Любопытство — известный женский порок, а у нас не так уж часто случаются такие встречи. Будто вспомнив о чем-то, следом за Женей пошел Костя, потом Вера. Я и притворяться не стала: мне ведь тоже хотелось знать, что произойдет.
Алексей Петрович поравнялся с молчаливой группой встречающих.
— Что ж вы, товарищи, парня одного в тайгу отпустили? Мог бы и пропасть.
— А вы спросите, зачем он туда шел? — с ехидцей сказала Вера.
— Ладно тебе, — остановил ее Толя, — не видишь, какой он…
Медленно отворилась дверь «семейного» домика. Кто-то ойкнул. На пороге стоял Кряжев. Лицо спокойно, только в опущенных плечах — горе. Неторопливо подошел к нам.
— Здравствуй… наследник!
Вячеслав оглянулся, вздрогнул и с жалкой готовностью пошел за отцом. Никто не двинулся с места. Понимали — в таком деле третий — лишний.
— Убьет ведь он его? — с ожиданием проговорила Вера.
— Не тронет, — убежденно ответил Толя. — Лежачего не бьют.
Алексей Петрович, ни о чем не спрашивая, пошел к станкам. Я знала, почему он здесь. Завтра мы переходим на новую линию, самую трудную — тринадцатую. В центре Черной мари.
17
Свой путь я знаю, как школьную шпаргалку. Вот тут надо ухватиться за ивовый куст. На его ветвях скоро не останется листьев. Если опоздаешь — топь выше колен. Дальше есть две кочки, которые могут выдержать. Ненадолго, конечно. За ними бархатный коричневатый ковер мшары, расшитый черно-сизыми ягодами шикши и багряной клюквой.
На него лучше не ступать, можно и вообще не выбраться. Надежнее брести напрямик по мутной радужной воде болотных «окон». В них можно вымокнуть, но хоть не утонешь. И все это лишь для того, чтобы донести ведро воды!
Смешно. Мы тонем в воде, и нам же ее не хватает. Вот уже два дня идут работы на тринадцатой линии Буйно-Рудного. Немножко фантазии, и можно стать суеверным. В таких условиях мы еще не работали нигде. Вокруг Черная марь — топь. Не обычное в этих местах болото, а именно топь. Непроходимая и непроезжая.