— Да ну тебя, Ленка! С тобой, как с мужчиной, говоришь, а ты… Разве ты понимаешь душу охотника!

Повздыхал обиженно и вдруг неловко спросил:

— А ты хоть термос захватила? Чаю бы ребятам отнести.

Я отлично знала, о каких «ребятах» идет речь, но просто ответила:

— А как же? На всех хватит.

Откуда-то с неба долетели голоса людей.

— Идет, что ли? — звонко спросила Женя.

— Нет, поблазнило тебе, — лениво ответила Любка.

Я не сразу сообразила, что они залезли по круче на сопку погреться на солнышке. Через пару шагов и мы уперлись в мокрые от тумана камни, бесконечной стеной уходившие ввысь.

Полезли. Теперь эта задача меня не смущала. Даже сама не заметила, как привыкла лазить по кручам не хуже других. Просто нужно не смотреть вниз и верить своим рукам и ногам — они всегда найдут выступ или трещину.

Наверху было хорошо. Солнце не только высушило, но и немножко нагрело серые морщинистые камни. На них сидела и лежала вся ночная смена и половина утренней.

— Вы чего это загораете? — удивленно спросил Лева.

— Горючего нет, — коротко ответила Любка и снова по своей всегдашней привычке принялась грызть травинку.

Женя подбежала к нам.

— Представляете, Гарька вчера еще на базу за горючим уехал — до сих пор ни слуху ни духу! С ним Митя и Зитар, ему смену заступать. Медведи их, что ли, съели?!.

— Ну, этих никакой медведь не съест: они спиртного страсть не любят, — невесело пошутила Любка.

Тракторист Гарька (полное его имя было Игорь, но он сам о нем забыл) считался чем-то вроде дежурного негодяя нашего отряда. Всякий раз как о буровиках писали в газете, Гарька служил журналистам отрицательным фоном, на котором эффектнее выделялись добродетели остальных. Внешне он был мелок, черен и суетлив. Кряжев говорил о нем: «Пустой человек. Так, облизок кошачий».

Сменный мастер Зитар сходился с ним в двух страстях: вине и картах. Про него рассказывали, что он однажды проиграл за вечер четыре свои зарплаты, но ему простили долг. Чем и как он жил, не знали даже его соседи. Он был высок, белобрыс, молчалив. Кажется, он плохо понимал русский язык. А может, притворялся.

Митя в их компанию попал случайно, просто хотел навестить жену, которая жила на базе.

Солнце успело подняться высоко, стало жарко. Туман уходил. Внизу кусками, как на разрезанной картине, стали видны оба станка с поднятыми мачтами, серый фургончик подстанции и второй трактор. Все неподвижное, немое.

Тем временем на сопке собрались почти все — и нужные и ненужные.

Трактора все не было. Бригадир Толя Харин нервно посматривал на часы. Кто-то из молодежи захватил с собой мяч, и он лениво перелетал из рук в руки.

Густые кусты стланика на дальнем склоне вдруг зашевелились, и из них вышел Митя. Впереди него, опустив от усталости хвост, бежал Шаман. Он аккуратно провожал всех, кто шел или ехал на базу, наводил там страх на местное собачье племя и возвращался обратно.

— Митя, ты что же один? А трактор где? — раньше всех спросила Женя.

— Сидит, — коротко ответил Митя.

— Где?

— В Черной мари. Намертво.

Митя показал руками, как именно «сидит» трактор, — словно вбил что-то в землю.

— Да кой же дьявол вас занес туда? — взорвался бригадир. — Ведь и не по дороге совсем!

Митя пожал плечами:

— Пьяному каждая лужа по дороге. Что я с ним сделаю? На базе в магазин вино разливное привезли, ну… сами понимаете. Это же Гарька!

Толя задумался. Таким я его не видела. Считала равнодушным, безразличным к делу. И ошиблась. Его равнодушие было лишь панцирем, которым многие не слишком сильные люди защищают душу от зла. Сейчас Толя чувствовал себя вожаком, и ему очень хотелось найти хоть какой-то выход!

Сбоку незаметно, словно немного стесняясь себя, подошел Яша.

— Слушайте, я, конечно, не бригадир, но вот думаю: если я, скажем, возьму второй трактор и привезу горючее? Ведь это же будет лучше, чем ничего! А пока… У меня там НЗ спрятан — одна бочка. Ганнуся покажет где. Этого хватит. Я понимаю, нехорошо было прятать, да знаете как… — Он совсем смутился и замолчал.

Толя даже подпрыгнул от радости.

— Что ж ты раньше-то молчал! Конечно, поезжай!

Но вдруг помрачнел:

— Да… А кто на подстанции останется! Сменщица твоя больна.

Яша улыбнулся одними глазами.

— Думаю, Лена может остаться. Я занимался с ней в свободное время. Очень, знаете, способный человек.

У меня растерянно забилось сердце: неужели Толя согласится? Рядом с Яшей все казалось просто и не всерьез. Сумею ли одна?

— Как, Лена, справишься? — спросил Толя.

— Да ясное дело, справится! — уверенно ответила за меня Женя, — Что мы, не знаем, что она там днями с Яшиным хозяйством возится! Поезжай, Яша, правильно!

Яша тронул меня за руку:

— Так я на тебя надеюсь. Там левый цилиндр капризничает, ну, ты сама знаешь.

Костя лениво поднял голову, как всегда, бездумно усмехнулся:

— Вырастили, значит, кадру! Натаскали!

— Натаскивают собак да таких дураков, как ты! — отрезала Любка.

Подмигнула мне.

— Ты не смотри на него: дурак и есть дурак. Что ж, кадра не кадра, а половинка будет.

Сильная Любкина рука обняла меня за плечи. Стало спокойно.

— Костя, ты бы лучше с Яшей поехал, одному ему трудно будет, — сказал Толя.

— А что я вам, комсомолец? Говорили ведь, чтобы комсомольцы впереди.

— Да, ты не комсомолец, — раздумчиво проговорила Женя. — Ты не комсомолец. Поедет Лева, а я останусь на вторую смену, ясно?

Отвернулась. Я увидела, как на щеках пятнами пошел румянец, а в глазах копятся слезы. Но Женя справилась с собой. Костя этого не должен был видеть и не увидел. Женя стала взрослой.

— Я поеду, я ведь так просто.

— Нет уж, оставайся, милый, побереги себя. Не ровен час надорвешься — некому Кряжихе помои будет выносить! — совсем уже весело сказала Любка. — Да, мальчики, а вместо Зитара кто будет?

— Я останусь.

Толя сказал это так, что было ясно — иначе и быть не могло. Сегодня же комсомольцы впереди.

Внизу на линии зарокотал трактор.

— Ишь ты! На пятой жмет! — с уважением заметил Толя. — Молодец Яшка!

Любка подтолкнула меня.

— Пошли, что ли, Половинка? Работать так уж работать.

Трактор напоминал диковинное животное. Только вместо шкуры он оброс мхом, грязью и ветками.

Толя Харин несколько раз обошел его, зачем-то потрогал гусеницу, с которой свисали трепаные космы болотной осоки.

— Да… Ловко бедолагу посадили. Артисты!

Гарька неопределенно пожал плечами. Вероятно, это означало: что поделаешь, не повезло! Зитар недоуменно моргал белыми ресницами. Как всегда в таких случаях, он перестал понимать русский язык.

Мы расселись вокруг по кочкам — так все устали. Первый раз я была такой же, как все, и первый раз меня по-настоящему злили эти люди. Как они могут так жить? У Гарьки на лице явно написано: кончайте отчитывать, да я отсыпаться пойду. Интересно, а Толя это видит? Он ведь тоже очень устал.

Солнце поднялось уже высоко, ветра почти нет, комары налетают роями. От трактора пьяно пахнет растревоженным болотом: мокрым торфом, багульником, осокой. Как странно перемежаются мысли! Так же пахло всю смену в вагончике подстанции. Линия тоже на болоте: мы опускаемся к устью долины. И от этого запаха ни на миг не исчезало чувство тревоги: а вдруг случится что-то такое, с чем и не сумею справиться? Но ничего не случилось.

Толя внимательно посмотрел на обоих виновников, досадливо сморщился:

— Эх! Разговаривать с вами! Ведь не поймете ничего, кочки болотные!

Гарька сейчас же обиделся:

— Ну, ты полегче — «кочки»! Этого нигде не написано, чтобы оскорблять! Разговаривать — это да, можно, а насчет чего другого…

В глазах Толи искрой мелькнула озорная мысль, он вдруг улыбнулся.

— Ладно! Оскорблять нельзя, ты прав, а разговора не дождешься. И никто ни с тобой, ни с Зитаром разговаривать не будет. Отговорились.