У меня под ногой хрустнула ветка. Человек обернулся по-звериному быстро.
— Кто тут? — Рука потянулась к ружью. Пришлось поскорее выйти на поляну. — Что вы здесь делаете? — спросил он так, словно лес вокруг безраздельно принадлежал ему.
— А вы что?
Он вдруг засмеялся:
— Действительно, глупый вопрос! Вы, конечно, с буров — больше неоткуда. А я шел туда…
— И заблудились?
— Не совсем. Просто очень люблю ночную тайгу и решил схитрить сам с собой. Вообразил, что не могу вас найти. А все-таки скажите: вы-то чего ради не спите?
— Я тоже люблю ночную тайгу. Но…
— Вы хотите знать, кто я? Новый начальник партии. Будем знакомы: Ветров Алексей Петрович. Так ведь полагается рекомендоваться?
Он говорил быстро, напористо и все время улыбался. И хотя его улыбка вовсе не была такой рекламно-красивой, как у Кости, она казалась ярче. В каждом движении этого человека были здоровье и сила.
Он снова подложил в костер узловатые ветки стланика. Пламя дружно взлетело в небо.
— Как вас слушается огонь! Точно какое-то волшебное слово знаете. Да, я забыла, зовите меня просто Леной, как все.
— Согласен, Лена. А огонь я люблю. Меня еще в институте «богом огня» прозвали. Здесь, в тайге, огонь — это жизнь.
Впрочем, давайте говорить о другом. Человеку никогда нельзя разрешать садиться на любимого конька. К тому же вы так и не сказали, кем вы работаете здесь.
— Дневальной, — быстро ответила я, даже не подумав, зачем эта ложь.
Он недоверчиво покосился на меня, но ничего не сказал. Не поверил. Пусть. Он не знает, что заставил меня решить главное — я остаюсь.
Ночь медленно переходила в утро. Исчезли тени. Их сменили выжидающие краски рассвета. Костер тоже выцвел. Алексей Петрович разбросал и те головешки, которые еще остались. Теперь только гибкая струйка дыма все еще тянулась ввысь. Выпала большая роса, и горько запахло кострищем, мокрой хвоей и старым мхом. Не спрашивая дороги, он пошел той же тропкой, что привела меня сюда. Я шла следом.
Вот и речка. Ветви лиственниц отяжелели от росы, спрятался куда-то ведьмин седьмишник. Наступает время солнечного алого кипрея.
Тишина наполнилась далеким грохотом и плеском. Это по руслу речки шел трактор. Тот самый. И вместе с ним стеной надвигалось вчерашнее. Вот оно, рядом.
Пухлая, стиснутая золотым браслетом часов рука Веры Ардальоновны тянется ко мне за ведомостью. Глаза сотрудников исчезают. Я одна, и Вера Ардальоновна это знает. Сухо, как кузнечик, трещит арифмометр. На Галочке Донниченко опять новая блузка, а у Калерии Иосифовны болят зубы…
— Нет! Хватит!
Я сказала это вслух, и Алексей Петрович обернулся:
— Чего «нет»?
— Да так… Дурная привычка говорить вслух с самой собой. Не обращайте внимания.
7
Погода портилась. По небу строем шли облака. Сумрачный, безрадостный свет падал через окно в комнату. Он ничего не скрывал и не приукрашивал.
Сквозь реденькие волосы тети Нади просвечивала старческая розовая кожа, а кокетливая мушка на щеке Альбины отливала чернилами. Крашеный ротик морщился привычной улыбкой. Глаза, как зеркало, отражали лишь то, что видели.
Никогда прежде я не чувствовала себя такой свободной от всего, что говорили и делали эти женщины. А тетя Надя говорила, говорила, Я с полуслова потеряла нить рассказа.
— Ты как хочешь, а такого случая Алечка больше не встретит. Прямо как красное яичко в руки.
— О чем вы, тетя?
— Здравствуйте! Я-то стараюсь, рассказываю, думаю — своя: должно же быть интересно, а она… И когда ты только человеком станешь, Елена!
— Скоро, тетя. В чем же все-таки дело?
— Жених, говорю, Алечке нашелся. Из Москвы приехал. Студент. Все девчонки с ног сбились, а он все к ней да к ней. Понял, значит, оценил.
Алечка сидела рядом, не поворачивая головы. Я никогда не думала, как и чем она живет, а сейчас вдруг почувствовала, как это, наверное, тяжело: жить в роли залежалого товара.
Девчонкой, впервые попав «на выставку» — в городском саду на танцах, — она год за годом «не сходила с витрины». И все напрасно. Приехали сюда. Снова то же. Сотни взглядов и десятки равнодушных рук незаметно и навсегда отняли свежесть. Никто уже не хочет смотреть на уцененный товар… Оттого и головой не повела на слова матери: сама не верит, что на этот раз сбудется.
В дверь резко, коротко постучали. Алечка встрепенулась, рука метнулась по столу в поисках зеркала. На пороге стоял «он». Это я поняла сразу.
Я давно уже заметила, что нигде так не требовательны к стилю одежды, как в маленьком поселке на Колыме. В городе вы можете быть одеты во что угодно. Город многолик, и ему все равно. В поселке вы поневоле будете носить лишь то, что просто и удобно.
Парень был одет под джек-лондонского охотника. И хоть ничего кричащего в его одежде не было, сразу чувствовалось — он здесь новичок. На куртке слишком блестящие «молнии», сапоги не видели тайги, руки не разжигали костров. И странное лицо. Словно тень чего-то знакомого, виденного много раз… Он даже красив, но что-то тревожное прячется в глубине серых глаз. Размах бровей не таит силы. Впрочем, это, может быть, просто от молодости. Ведь он мальчишка.
Тетя Надя без толку засуетилась. Это означало, что на гостя ставка делается всерьез.
— Знакомьтесь! Это моя племянница!
— Лена!
— Вячеслав!
— Вячеслав Кряжев — московский студент, — придирчиво поправила тетя Надя.
— Ну, положим, студент — это еще не профессия и звучит не так, — улыбнулся он. И вдруг я поняла, кого он мне напоминает.
— Простите, а ваш отец не буровой мастер?
Я поймала себя на том, что мне очень хотелось сказать «нашей партии». Но на это я пока еще не имею права.
— Да… Почему вы так спросили?
— Я знакома с ним, а вы очень похожи на отца. Бороды вот только не хватает.
Вячеслав опять улыбнулся. Он улыбался легко и часто, как ребенок.
— Ну, это поправимо. А что, пойдет мне борода?
— Нет, уж лучше не надо! — сказала я. — А вы как сюда попали?
— На каникулы приехал. Отца повидать. Ну и поохотиться, конечно.
Я подумала, что насчет охоты — это для Алечки. Она давно уже смотрела на меня глазами рассерженной крысы. Пусть. Я не собираюсь отнимать у нее «добычу». Тетя Надя тоже забеспокоилась, захлопотала:
— Да что это я — и угощения у нас нету. Уж вы не обессудьте…
— Маман, оставьте, ничего не нужно, — резко сказала Алечка и встала. Она всегда так называла мать: не поймешь, на каком языке, — не по-русски, и не по-французски. Это обращение проводило между матерью и дочерью невидимую черту взаимного недоверия.
Вячеслав чуть заметно улыбнулся. Понял. Видимо, он не глуп. Но хотела бы я знать, что ему нужно у этих женщин?
Он снова повернулся ко мне.
— Лена, простите мое любопытство, но, если не секрет, а кем вы сами работаете?
— Дневальной той партии, где ваш отец.
Даже хорошо, что так случилось. Не будет долгих и ненужных объяснений. У обеих женщин лица вытянулись и стали одинаковыми, как отражение в воде. Вячеслав поднял брови.
Я посмотрела на тетю Надю.
— Да, тетя, я не шучу. Конечно, это не на всю жизнь, получусь — дизелистом стану. Может быть, и дальше учиться буду… Не знаю еще. Пока останусь там. Вам этого все равно не понять, поэтому разговор можно считать оконченным.
— Оконченным! Ишь ты! Всю жизнь о ней заботилась, растила…
— Чесик, идемте гулять, здесь так душно! — скривилась Алечка.
Вячеслав охотно принял предложение. Никому не интересны чужие семейные сцены.
Я тоже решила уйти. Такого чувства полной отрешенной легкости я не испытывала никогда. Мне было совершенно без различно, что еще скажет тетя Надя. Видимо, она это поняла. Мы расстались молча.
Дождя все еще не было. Только серое небо словно прижималось к крышам. Белые сугробы семян на обочинах тоже потеряли легкость, отяжелели и липли к ногам.
Идти домой не хотелось, а больше деваться было некуда. В агентство? Незачем. Все уже сделано и сказано, Вера Ардальоновна, наверное, до сих пор не пришла в себя. Пьет валерьянку (Галочка принесла из аптеки), потом будет пить чай. Калерия Иосифовна молча качает головой.