Вот и нашли, откомандировали! И там действительно не назначили…

В том, что Горохов приехал сюда как директор нового прииска, Гладких не сомневался — обстановку он знал. Аппарат предприятия был укомплектован почти полностью, не решенным до сих пор оставался только вопрос, кто будет его руководителем. Правда, вначале был сюда назначен один товарищ, который и в проектировании, и в комплектовании прииска участие принимал, но он так и не успел выехать сюда из Магадана, был отозван в Москву на работу в Министерство цветной металлургии. Называли Ивану потом две-три кандидатуры как возможные. Но за них в горных управлениях, где они работали, горой стояли. Так что вопрос открытым оставался. Ну, а Горохов — тут как тут, не у дел оказался с ликвидацией «Славного». Так что и снимать не надо, да формально и не за что, и оставлять, работу подыскивать не обязательно: есть подальше местечко. И не понижение, оклад даже выше за счет заполярного коэффициента; а, с другой стороны, можно и как неофициальное наказание понимать. Чукотка ведь, а не райские кущи… Оно, конечно, лозунг о подборе кадров по деловым признакам всем хорош — и для дела, и с точки зрения моральной, воспитательной. Но, бывает, срабатывает еще этакая могучая сила инерции, и нужен очень мощный заряд энергии, чтобы вытолкнуть какой-нибудь зафальшививший «электрон» с его номенклатурной орбиты.

Потому-то ничем и не выразил Иван своего удивления, когда Горохов, протягивая ему руку, сказал с нарочитой веселостью:

— Не ожидал? Ничего не попишешь, приходится опять встречать меня, как начальство. Не удалось, выходит, избавиться от меня, а?

— Ну что вы, Петр Степанович! — улыбаясь, ответил он. — Я ведь знаю, что именно вам обязан выдвижением на должность начальника участка. Может быть, вы и тогда знали, что нам вместе работать?

Горохов, разумеется, понял намек. Понял и то, что Гладких собирается сразу же поставить все на свои места: я, мол, дорогой товарищ директор, все знаю и все помню — и истинное твое отношение ко мне, и цену твоей приветливости, и видимой бодрости твоей, и тебе самому, каков ты есть.

Не сразу нашелся, что ответить Горохов, но решил все же сделать хорошую мину при неважной игре:

— Не исключал, не исключал такой возможности. Так или иначе, а работать нам, как видишь, вместе. Так что показывай хозяйство свое, товарищ начальник участка.

— Что же, пойдемте, товарищ директор прииска, — в тон ему ответил Иван. — Начнем все сначала.

И только тут внимание его привлекла упряжка, на которой приехал Горохов. Он узнал каюра.

— Минутку, минутку! — забеспокоился Гладких. — А где же брат и сестра Воронцовы? Это же их упряжка.

— А ты что, подумал, что это мой персональный выезд? — с удовольствием переменил тему Горохов. — Не та техника. Я, брат, к тебе на такой машине катил — красотища! Да вот пришлось цыганский обмен сделать. Так что не волнуйся, больной твой в больнице уже, должно быть. Да не как-нибудь, а в сопровождении медицины.

— Это как?

— А я фельдшера к вам вез. Удалось-таки выбить эту штатную единицу в облздраве. Пришлось их всех вместе обратно проводить, а самому — на олешках, вот.

— Вот за это спасибо — горячо и искренне поблагодарил Иван. — И тракторную колонну встретили?.

Обязательно. Парень этот твой — забыл, как его фамилия;— рассказал мне о подвигах ваших последних.

— Как там задержанный? Тихо себя ведет?

— Спокойный. Да и этот конвоир, твой, мало того, что руки ему связал, он еще один конец ремня к своей руке привязал.

— Молодец Сергей! — похвалил Иван сапера, окончательно успокаиваясь. — Так, с чего начнете знакомство с участком, товарищ директор?

— С самого главного, конечно. Ты с чего начинал?

— С устройства людей, разумеется.

Горохов неопределенно махнул рукой:

— Ну, это понятно. А дальше?

— Контуры полигона по геологической схеме определили; несколько проб взяли — хорошее содержание, определению геологов вполне соответствует; монтаж электростанции заканчиваем в старом срубе; трассу подводки энергии готовим. Подойдет техника через четыре-пять дней, и можно будет начинать работы на полигоне, — доложил Гладких.

Горохов кивнул, не то давая понять, что понял, не то одобряя…

— Ну, давай полигон посмотрим для начала.

— Полигон удобный. Мы уже подумываем здесь, что, может, и тремя промывочными приборами обойдемся, а не четырьмя, как запроектировано.

Горохов внимательно посмотрел на начальника участка, но ничего не сказал. И, вообще, обходя с Гладких участок, он выслушивал его объяснения, сам спрашивал мало, а замечаний и вовсе никаких не делал. Нелегко, видимо, решил Иван, давалась ему акклиматизация на Чукотке. Не в прямом, разумеется, смысле, а в моральном. Как ни крепись, Петр Степанович, а щелчок по самолюбию, он и воспринимается как щелчок.

Когда обход был закончен, Иван предложил:

— А теперь пошли в барак, к ребятам. Все равно и ужинать и ночевать с ними придется. Своим пристанищем я не обзавелся — не построили мы еще палат, ни каменных, ни деревянных. На прииске тоже небось ни «Националя», ни «Астории» не открыли еще?

Горохов не ответил, но молча двинулся за Иваном. С их приходом в общежитии оборвался какой-то оживленный разговор. Собственно, содержание этого разговора не вызывало сомнений. Хмуро поглядывали на гостя знавшие его колымчане, с плохо скрываемым настороженным любопытством разглядывали его новички. Явно они были уже «в курсе».

Э, нет! Так дело не пойдет, подумал Гладких. Работать-то вместе придется. А такая враждебность — совсем не способ налаживать дело! И сказал просто, спокойно:

— Знакомьтесь, кто не знаком, товарищи! Директор нашего нового прииска Петр Степанович Горохов.

Нелегко было растопить ледок вокруг старого директора. Да и сам он был хмур и молчалив. Пожалуй, один только Семен Павлович Карташев понял настроение Ивана и старался поддержать разговор. Сидели вокруг печки, обжигаясь, прихлебывали снятый прямо с огня чаек. Старик рассуждал:

— Лично я что думаю? Я считаю, уж если мы прибыли сюда, как полагается, то и спрос со всех нас как новый. Ведь земля, она что? Она каждый раз, прежде чем богатство свое человеку отдать, как бы спрашивает: а что ты, дескать, за человек такой, стоит ли мне для тебя доброй быть? Оно, конечно, и проходимцы золото добывают, и скупердяи, бывает, хлеб сеют. Но я так скажу. Трудно и металл таким дается и хлеб им нелегок. Радость не та потому что. И чем ты сам добрее к людям и делу относишься, тем тебе и работается легче и удача ближе. Золото! Я это слово не очень часто слышал, хотя полжизни по нему хожу и столько его на ладони вот этой взвесил, что никакому заокеанскому дяде и не снилось даже. Просто металлом его здесь называют, работой. Сама жизнь это, значит. Не потому, что золото, а потому, что работа…

Заснул барак. Но долго еще следил за красными бликами на потолке Иван Гладких. Да, старый горняк прав, конечно. Жизнь вроде сначала начинается. Не от нуля, ясное дело. Нет. С ним и опыт и неопытность его остаются, и люди, хорошие и неясные, и тревоги, старые и новые. Их на долю человека, если он человек только, всегда хватит — тревог, и забот, и схваток. С людьми и за людей.

Иван повернул голову и посмотрел на лежавшего рядом Горохова. В зыбком, пробивающемся из печки свете глубокими и скорбными показались ему морщины на лице директора.

И с тобой будут схватки, товарищ директор, подумал Иван. Обязательно будут! Но ведь они и за тебя тоже, эти схватки. И за меня, и за них — за всех. И не просто за всех — за каждого в отдельности…

И еще думал о Генке со щемящей тоской и тревогой, и о Сереге — как-то он там, и о Продасове, показавшем себя на поверку трусом в той схватке с Седым, и о таком тщедушном на вид Вене Пушкарёве, проявившем в решительную минуту большую смелость…

Просто металл, сказал старик о золоте. Но ведь это же и о человеческих характерах сказать можно. Они могут быть и богатыми, как золото, и крепкими, как сталь. Только их обязательно от пустой породы освобождать надо и ковать, ковать…