— Э, нет, — вмешался Проценко. — Это чтоб какое-то время ни тот, ни другой прибор металла не давали? А потом, с какой стати я должен заставлять людей уходить со своего хорошо организованного рабочего места? За что их-то наказывать? Нет, этот вариант не пройдет, я не согласен.

— А как же Гаганова, Павел Федорович? — лукаво спросила Клава. — Как же эта ткачиха в отстающую бригаду пошла? На всю страну пример!

— А ты это святое дело сюда не мешай, — строго сказал Проценко. — Валентина Гаганова с передового участка на отстающий зачем переходит? Чтобы опытом поделиться, научить людей передовым методам. А ты что предлагаешь? Давай вот у Шемякина спросим. Как, Михаил, пошел бы ты со своими ребятами с третьего на шестой?

— Работать везде надо, — ответил бульдозерист. — Однако с какой стати переходить? Это ж получается что? Создать такую бригаду ударную, которая переходила бы с места на место и вроде бы как всех разгильдяев обслуживала? «Ах, у вас, братики, не получается, у вас голова с похмелья болит? Так мы за вас все сделаем, а вы отдыхайте, не беспокойтесь».

— Ну вот, видишь, не проходит такой вариант, комсорг, — подытожил Гладких.

— Есть! Есть у меня вариант! — Клава вскочила. То ли в запасе она держала эту идею, то ли мысль эта родилась у нее сейчас, экспромтом, но заговорила девушка горячо, убежденно и торопливо, боясь, что и на этот раз ее перебьют, не согласятся. — Давайте совсем новую бригаду скомплектуем, из девчонок. Чтоб в пересмену с ребятами с шестого работать. Мы с работой уже хорошо познакомились. Тося уже оператором работала, и я могу. На бункере стоять — любая справится, посильнее кто. Вот здорово! Мальчишки, они, знаете, какие самолюбивые! О-го-го! И вдруг — они не справляются, а девчата — на тебе! — пришли, и прибор заработал. Они ж лопнут, а вдвое больше постараются дать!

Гладких и Проценко переглянулись. Павел Федорович с сомнением покачал головой.

— Пришли — и заработал, говоришь? Легковато как-то все у тебя получается, Воронцова. А если не справитесь?

— Справимся! Должны справиться, Павел Федорович!

— За всех решаешь? — спросил Гладких.

— Не беспокойтесь. Сейчас же, если хотите, пойду и с девчонками переговорю. Вы их еще просто не знаете. А я поручиться могу: работать будут, как львы.

Более чем смелое сравнение это вызвало дружный смех.

— Ну, разве что, как львы, — согласился Павел Федорович. — Как думаешь, Михалыч, пусть попробуют?

— Пожалуй. Уж больно соблазнительно и эту форму воспитания испытать — уколы, так сказать, мужского самолюбия. Садись к столу, будем комплектовать твою бригаду. Сейчас наметим, сегодня же ты переговоришь с этими своими львами или львицами, а завтра уже все вместе соберемся, поговорим.

— Смотри же, комсорг, — предупредил Проценко, — только не сядь в лужу вместе со своими львами.

— Не беспокойтесь! Да что вы к слову прицепились все: львы, львицы?! — возмутилась Клава.

— Нет, лучше уж львы, — рассмеялся Гладких. — А то львицы — по-великосветски звучит как-то.

На полигон шестого прибора девушки пришли вместе с начальником участка. Они долго наблюдали за работой агрегата, пока из участковой столовой не привезли обед. Важнов остановил прибор. Умолкнув, замер и бульдозер. Машинист, вытирая руки о засаленные ватные штаны свои, присоединился к горнякам, которые собрались в агитбеседке, какие на прииске ставили у каждого промывочного прибора.

— Самое главное в нашем деле — заправка. Что у нас там сегодня? — заглянул он в термосы. — Ага! Борщ и рыба. Подходит!

Генка Воронцов, усаживаясь за дощатый стол и подозрительно поглядывая на девушек, спросил:

— Может быть, дамы разделят с нами трапезу? Или они с официальным визитом? «Мы красная кавалерия, и про нас…». Так, что ли? Женский батальон легкой комсомольской кавалерии в походе? Ребята, поскольку эта экскурсия для учениц первой ступени продолжается, покажем девочкам, как дяди культурно кушают. Коля, — обратился он к бульдозеристу, — тебе, по цензурным соображениям, придется помолчать. А остальные сегодня вместо анекдотов могут обсудить, например, третью сонату Бетховена или «Муху-Цокотуху» Чуковского.

— Треплешься все? Работал бы лучше, — отмахнулась Клава.

— К его языку привод бы от мотора присоединить, — сказала Тося. — И прибор бы без простоев работал, и людям кругом спокойнее.

Проценко спросил Важнова:

— Не торопитесь? По очереди нельзя пообедать разве?

— А зачем? — удивился тот. — За обед да перекур не убежит золотишко, а на голодный желудок пусть тот вкалывает, кто социализма не построил.

— Почему же на других приборах каждую минуту берегут? Или они дальше тебя от социализма?

— А по нему, к социализму тот ближе, у кого ложка больше, — вмешалась Клава.

— Слушай, девочка, не знаю, как тебя звать, — съязвил Важнов, конечно же, прекрасно знавший Воронцову. — Ты мне политграмоту не читай, потому как я вполне образованный. Это ж понимать надо! Передовичкам вашим каждые полпроцента в масть. Они ж сливки снимают. А нам — шестьдесят ли процентов или шестьдесят с половинкой — один черт.

Из расщелины между двумя отвалами пустой породы выполз бульдозер, остановился, словно выбирая дорогу, и двинулся прямиком через гофрированный гусеницами полигон к промывочному прибору. В кабине машины сидела Катя Просветова.

Екатерина была самой старшей в группе молодежи, приехавшей тогда на участок с Иваном Гладких. В двадцать пять лет за ее плечами был уже немалый трудовой и жизненный опыт. Незадолго до отъезда на Дальний Север она вернулась в Москву откуда-то из Белоруссии, где работала трактористкой на трелевке леса. На лесоучасток она поехала, заручившись обещанием Гладких, что и здесь ей найдут работу по специальности. Хорошо зная трактор, она показала себя способной ученицей, попав на стажировку к бригадиру бульдозеристов Шемякину.

Женщина-тракторист уже давно не вызывает ни у кого ни удивления, ни умиления. Тем меньший повод к такого рода эмоциям давала Катя Просветова. Широкая в кости, высокая и мощная фигура ее, широкий мужской жест, может быть, и были бы неуместны рядом, скажем, со швейной машинкой или за прилавком галантерейного магазина, но с трактором вполне гармонировали. Внешности соответствовали и манеры и тон Екатерины — резкие, даже чуть-чуть грубоватые.

Обстоятельств прошлой ее жизни на участке никто не знал. Было известно только, что Катя с нескрываемым презрением относится к «мужикам». Она решительно пресекала не только малейшие намеки на ухаживание, но и любые признаки сочувствия, если усматривала в них какой-то намек на женскую свою природу.

Понятно, что Клаве без труда удалось уговорить Катю принять участие в операции, целью которой было «унизить» мужскую половину рода человеческого.

Появление на полигоне Катиного бульдозера как бы послужило сигналом к действию для остальных девушек. Горняки и глазом не успели моргнуть, как девчата заняли их места на приборе. Клава, взбежав наверх, к пульту управления, включила моторы скруббера и транспортерной ленты. Даже Проценко, которому смена бригады представлялась все-таки несколько иначе, организованней, только развел руками. Важнов же застыл сначала в изумлении, не донеся ложку до рта, потом поднялся и угрожающе двинулся к трапу.

— Куда, дура?! — заорал он. — Шибанет током — вместе с прической сгоришь! Это тебе не щипцы для завивки. А ну, слезай, пока я тебя в отвал не окунул!

Проценко поймал его за рукав.

— Не мешай. Сам не работаешь — другим не мешай, — и, повернувшись к остальным, объяснил наконец-то: — Опередили меня девчата. Отставку это вам означает, хлопцы. Пока работать не научитесь.

Изумление на лице Важнова сменилось натренированной кривой усмешкой.

— У них?! — Он презрительным жестом ткнул в сторону прибора. — Нашли работяг! Смехота!

— Увидим.

— А что? Посмотрим. Очень даже интересное кино предполагается. Посмотрим, земляки? — обратился Лешка к бригаде. — Давно не веселились.