Какая ж беда будет? — спросил Бурсенко.

— Кабы знал, где упадёшь, так соломки подстелил бы, сказала Вера. — Вы, начальство, должны придумать что-то.

Надя сделала испуганное лицо, проговорила тихо, будто её мог услышать кто-то посторонний:

— Она нож при себе стала носить, Виктор Василич.

Бурсенко ничего не отвечает ей, молча гладит Трезора. Надя пересела ближе к огню, сказала задумчиво:

— Правду пословица говорит: не родись красивой, а родись счастливой. Эх-ма, — она бросила веточку в огонь, — другая девка ждёт-ждёт, чтоб её полюбил кто, да так и не дождётся. А тут — на-ко тебе…

— Быть беде, девки. Сердце моё чует, быть беде, — сказала Вера.

Бурсенко встал.

— Ну, хватит вам, каркаете, каркаете. Пусть в деревню уходит!

— Да, Виктор Василич, что ж, думаете, он её там не достанет? Да тут Феньке легче: тут рабочие, Иван дикого разворота не позволит себе при них. А в деревне какая на него управа будет?

— Дак чего вы от меня хотите?

— Да мы не знаем, Виктор Василич!

— Если б он приставал к ней, шутил, то, глядишь, всё б и образовалось. А то ведь что: с нами болтает всяко, а на Феню этак зыркнет, зыркнет. И ни словечка ей не скажет, а она готова под землю провалиться…

Я молча слушаю, Дима и Федотов тоже молчат. Только что мы считали девчат гостями, но теперь чувствую, что гости мы. Они хозяева здесь. Приплыли развеяться немножко, посмотреть на студентов. Поделиться тревогой за судьбу подруги, которая в этот момент спешит по тайге в какую-то деревню Беглово. Судьба девушки в чём-то зависит от геодезиста, от всех девчат. Нам кажется, Бурсенко чего-то недоговаривает о Фене. Представляю её, спешащую по тайге, вижу огромного Полтора Ивана, который сейчас в потёмках заглядывает в палатку девчат: никого нет; он озирается, прислушивается, замечает наш костёр… Я встаю, прохожу к воде: я почти убеждён, что Полтора Ивана, вскочив в свою долблёнку, несётся сюда. Почему я так думаю? Должно быть, окажись на его месте, я поступил бы так… Шлёпают вёсла по воде. Нет, показалось. Трезор спокоен. Он бы непременно учуял приближение человека.

— Его может угораздить и сюда приплыть, — доносится голос Веры.

— Да уж пусть бы приплыл, девки, — говорит Надя, — и его-то жалко. Ох, господи, — она вздохнула, помолчала. — Хоть бы он вёл себя как-нибудь по-путевому, может, и образовалось у них что. — И вдруг, засмеявшись, крикнула: — Полно кручиниться. Верка, давай гитару!

Утро серенькое. Бурсенко ворчит, что погода на девчат осерчала. Сейчас мы повезём их домой. Бурсенко не хочет плыть, говорит, чтоб мы сразу возвращались.

— А то видите, — выставляет он палец, — с севера сегодня ветерок заходит, застрянете там.

Девчата смеются:

— Поживут у нас! Нашу просеку расчистим, Виктор Василич!

Туман над серединой Енисея лежит плотно. После завтрака садимся в лодки. Метров пятьсот плывём вдоль берега выше по течению. Иначе снесёт нас. Рядом со мной работает веслом Галя. Вера на корме. В другой лодке гребут Дима и Федотов. Как ни стараемся, но пристаём к берегу метрах в ста ниже палатки. Она на склоне. Место вокруг открытое и сухое. Печка топится, но никого нет. Девчата осматриваются.

— Это не Феня растопляла, — говорит Галя, озираясь.

— А, приехали, добрый день отдыхающим в трудовые будни!

Я оглядываюсь на мужской голос, вижу рослого парня в узких брезентовых брюках. Он босой, голый по пояс. Длинные волосы перехвачены тесёмкой, чтоб не падали на глаза. Мышцы так рельефно выделяются, как это бывает у акробатов. Такое впечатление, будто под белой кожей он весь перевит канатами, верёвками, только на плечах эти канаты и верёвки связаны в тугие узлы.

— Ты здесь, Ванюша? Когда приплыл?

— Ты растопил печку, Ваня?

Должно быть, прежде чем выйти из кустов, он рассмотрел меня, Диму, Федотова. У него сложилось какое-то мнение о нас. Не ответив девчатам, садится на скамеечку возле печки.

— Где ж Феня? — спрашивает он.

— В деревню ушла.

— В какую?

— Да в какую ж ей идти? Ты будто сам не знаешь!

— В Подкаменную?

— А то куда же!

— До отряда Николаева, должно, пешком, а оттуда с Митькой на катере. Тот должен был в последнюю очередь к Николаеву заехать.

Молчание. Я говорю девушкам, что у них нет комаров.

— Возле палатки нет, — говорит Галя, — у вас там низина, а. тут лобное место. И стрекозы тут есть. Мы в других местах ловим их, в коробочках привозим сюда и выпускаем.

Девчата хлопочут у плиты. Я и Федотов принимаемся распиливать бревно. Дима колет.

Мы проплыли у самого берега, но долблёнку никто из нас не видел. Чтоб завязать разговор, Дима спрашивает у Баринова, на долблёнке ли он приплыл. И где она, нам хочется посмотреть, как лодка сделана. Полтора Ивана исподлобья бросает на нас косой взгляд, ни слова не говоря, встаёт, направляется к берегу. Из кустов достаёт свою огромную пирогу, весло. Девчата молча провожают его взглядами. Ритмично работая веслом, он уплывает вдоль берега в сторону Подкаменной.

— Вот так же и при Фене ведёт он себя…

Настроение у девчат испортилось. Пытаются шутить. Мы тоже. Но веселья не получается. Небо тоже насупилось: серые облака опустились ниже, проносятся над нами. На середине Енисея и дальше к нашему берегу появились на бурых волнах белые барашки. Ветер усиливается. Видно, что на той стороне он гораздо сильней. Даже деревья гнутся. Мы хотим плыть обратно. Девчата отговаривают: успокоится ветер, тогда и поплывёте, говорят они, а то отнесёт волнами далеко в сторону. Ну да, отвечаем, будем мы ждать! Какие волны? Где они?

— Плывём?

— Поплыли!

Ребячий задор заиграл в нас. Федотов говорит, что он плавал на

Финском заливе и не при таких волнах. Мы даже отдалённо не представляем, что нас ждёт. Девчата подносят нам по чарке, чтоб не продрогли. Мы делаем запас: с километр плывём вдоль берега вверх по течению. Круто сворачиваем, налегаем на вёсла. Чем больше отдаляемся от берега, тем сильнее ветер. Течение не гак сильно сносит, и мы даже радуемся. Федотов сидит на корме, правит, весело командует:

— Раз-два! Раз-два!

Вдруг вижу, глаза его делаются больше. В них ужас. Он смотрит куда-то поверх головы, хватается за борта. Оглядываюсь, но, кроме днища лодки, ничего не вижу. Какая-то сила всё выше, выше задирает вверх нос лодки. Вот лодка уже торчком. Внизу перед нами огромная водяная яма. Летим в неё. Мне кажется, опрокинувшаяся лодка может меня ударить. Не спешу выныривать на поверхность. Вынырнув, стискиваю зубы, чтоб тотчас не открыть рот и не хватить воздуху. Сколько раз захлёбывался в подобных случаях в речушке на родине. Волна накрывает меня, проносится дальше. Я жадно дышу, верчу головой, но ни Димы, ни Федотова не вижу. Вокруг шум и рёв, не пойму, в какой стороне берег. Огромная волна подхватывает меня, плавно несёт, несёт. С гребня её вижу в стороне опрокинутую лодку, Дима и Федотов держатся за неё. Замечаю, где наш берег. Брошенный волной в яму, гребу несколько секунд под водой, выныриваю и вразмашку карабкаюсь к лодке. Пальцы скользят по ней, Дима что-то кричит. Хватаюсь за борт под водой. Надо отдышаться. Нас быстро несёт куда-то. Вдруг лодка делает крутой поворот, устремляется вниз. Затем лодка и мы оказываемся на гребне, и я догадываюсь, что мы несёмся уже против течения. Ничего не понимаю. Наш берег близко, метрах в двухстах, и нас несёт вдоль него и в противоположную сторону. Кажется, всё происходит очень быстро: опять лодка круто сворачивает, вместе с ней мы взлетаем к небесам. Меня отрывает от неё. Но тут же под руки попадает буксирная верёвка, и я хватаюсь за неё. Только на третьем круге я понял, что мы попали в водоворот.

Мы сделали кругов шесть или семь. Ветер стих, волна уже не может справиться с нами. Нас медленно несёт по течению, постепенно прижимая к берегу. Когда уж до берега метра три-четыре и под нашими ногами илистое дно, силы покидают нас. Мне кажется, отпусти я лодку, ноги не удержат, я окунусь и не выплыву. Трещат кусты. Запыхавшийся Бурсенко сбрасывает брюки, рубашку.