Видимо, у толстяка Балкан-палвана накипело в душе: с каждым словом он все больше распалялся. Я постарался вызвать его на еще большую откровенность:

— Какое же зло причиняют вам инглисы?

— Ха! Какое зло… Коров наших доят, а из их хвостов делают плети, чтоб стегать нас. Этого мало?

Я промолчал. Потом вылил остатки чая в свою пиалу и спокойно заговорил:

— Все равно вы не должны были оставлять родные места. Тяжба надолго не затянется. В России большевиков уничтожили. Не сегодня-завтра и здесь все переменится. Есть еще время, вернитесь назад. Не то погибнете!

От волнения лицо Балкан-палвана побагровело. Смерив меня убийственным взглядом, он сказал, резко поднимаясь с места:

— Видно, у мулл и ахунов порода одна!

Вслед за ним и остальные задвигались. Я тоже поднялся и, протянув руки Балкан-палвану, проговорил:

— Не обижайтесь… Я только дал совет. Советчик не хочет зла, не ищет выгоды. Вся его выгода, когда ему скажут спасибо.

— Когда-то, таксыр, хорошему советчику дарили верблюда с верблюжонком. Мы, увы, не можем сейчас подарить вам верблюда. Слишком много у нас своего груза. Вот, даст бог, придет весна… У верблюдов будет приплод, тогда мы и вам оставим одного верблюжонка. К тому времени и в мире наступит порядок. А вы тоже не обижайтесь на нас, — проговорил с иронической улыбкой Балкан-палван и, небрежно пожав мне руку, вышел.

Кое-кто при этих словах громко рассмеялся, другие только улыбнулись насмешливо.

Погруженный в тяжелое раздумье, я долго не мог заснуть. Перед моими глазами по одному проходили такие непохожие друг на друга люди, с которыми я встречался за эти пол года. У каждого был свой характер, свои особые черты. Сколько на свете людей, столько, как видно, и характеров! Нежная Екатерина… Высокомерный князь Дубровинский… Хитрый Асадулла-хан… Насмешливый Арсланбеков… Простоватый Ишмет-бай… Безвольный эмир… Хитрец кушбеги… Дурак Боярский… Трусливый Мерген-бай… Грубый Джунаид… Предприимчивый Кирсанов… и многие, многие еще. И вот сегодня я познакомился с этим толстым туркменом! Если судить по внешности, не скажешь, чтобы в этом неповоротливом, большом теле была хоть крупица ума. А вот он наполнил всю палатку язвительным смехом. Может быть, они и сейчас ехидно смеются?

С такими мыслями я и закрыл глаза.

Какой сегодня день? Точно не знаю, но, должно быть, двадцать четвертое января. Как бы то ни было, этот день должен стать первым днем моего второго рождения. Да, второго рождения!.. Все невзгоды остались позади, все мучения окончены.

Мы подъехали к окрестностям Асхабада.

От радости мое сердце готово было выскочить из груди. Невольно на глаза набежали слезы. Я весь дрожал как в лихорадке. Повернув коня, отделился от остальных. Въехал в глубокую лощину и, спешившись, дал волю своим чувствам. Перед моими глазами встали жена, сын, мать. Казалось, они сейчас встретят меня в Асхабаде. Ведь самое большее через пять-шесть часов я уже буду среди своих! При одной этой мысли меня наполнила бодрость. В самом деле, к чему уныние, сомнения? Кому еще довелось выйти победителем из такого моря страданий? Разве я не вправе гордо поднять голову, говорить полным голосом? Кто еще проявил такое самопожертвование в этом проклятом краю?

Я только что закурил, как со стороны Асхабада послышался сильный гул. А через мгновение в воздухе показался аэроплан и, паря в чистом небе, начал кружить над городом.

Чакан-батыр, оказывается, никогда в жизни не видел аэроплана. Сойдя с коня, он с широко разинутым ртом неотрывно смотрел на небо. Я подошел к нему и шутливо спросил:

— Что, страшная штука?

Чакан-батыр ахнул и с искренним удивлением ответил:

— О аллах! И внутри него сидит человек?

— Да… И еще там снаряды, больше пушечных, чтобы кидать на головы большевиков.

— О боже! Кто устоит перед таким могуществом?

Я отдал Кирсанову нужные распоряжения и, взяв с собой Ричарда, отделился от каравана. Едва мы перешли железнодорожное полотно, как из аэроплана полетела стая бумажек. Ричард подхватил одну из них и протянул мне. Я бросил поводья на шею лошади и бегло проглядел листовку. Это оказалось воззвание наших. Едва прочитав первые строки, я не мог сдержать иронической улыбки. Листовка начиналась так: «Граждане Закаспия! Большевикам остается жить недолго. Не сегодня-завтра прогремят залпы победы. Знамя свободы будет развеваться во всем мире. Жизнь опять войдет в нормальную колею…»

Я знал о положении на фронтах. Знал даже, что большевики на Восточном фронте начали с двух сторон наступление на Оренбург. На Закаспийском фронте дела тоже шли неважно. Бои возле станции Равнина показывали, что враг все больше набирает силы. Ну зачем, скажите, в таком положении трубить победный марш!

Я скомкал листовку и, швырнув ее на землю, поехал вперед. Время близилось к вечеру. Погода была по-весеннему теплая, ясная. Но деревья по обеим сторонам улицы стояли обнаженные. Может быть, поэтому город казался каким-то невзрачным, серым. А ведь Асхабад был одним из самых оживленных городов Туркестана! Его основали в 1881 году русские, по соседству с одноименным текинским аулом. И действительно, в облике города заметно было влияние Европы. Здесь не было, как в других азиатских городах, ветхого, покрытого пылью веков, старого города. Улицы прямые, широкие. В глаза бросались отдельные каменные здания — детища европейской цивилизации: кинотеатры, областной музей. Был даже большой парк и казино. И все же город в целом оставался типично азиатским. Те же одноэтажные, низенькие дома, глинобитные стены, душные чайханы, тесные караван-сараи… Косный Восток чувствовался на каждом шагу.

Мне нравилось только название города. По словам одного из моих местных приятелей, слово «Асхабад» в переводе означало «город любви». Не могу поручиться за точность этой справки. Но Асхабад и в самом деле был для меня таким городом. Дни, прожитые здесь, я провел, как говорил один из восточных поэтов, утопая в озере любви.

Вот мы въехали на проспект Куропаткина, рассекающий город надвое. Тротуары были пустынны. Даже возле персидского консульства, где почти всегда царило оживление, сейчас не было никого, кроме караульных. Стены домов были сплошь заклеены листовками. Слова на белом полотне, висевшем поперек улицы, между высокими деревьями, еще издали привлекли мое внимание. «Добро пожаловать, господин Мильн! Асхабадцы сердечно приветствуют вас!» — прочитал я.

Мне было известно, что наши войска в Закаспии переданы из ведения главнокомандующего в Индии в распоряжение командования наших войск на побережье Черного моря, но о том, что командующий этими войсками сэр Джордж Мильн прибыл в Асхабад, я не знал. Ясно, что такая высокая особа прибыла в Асхабад из далекого Константинополя неспроста. По-видимому, произошло какое-то важное событие. Что же случилось?

Ричард поравнялся со мной и тихо прошептал по-арабски:

— Смотрите, господин полковник… Идет картина «Отверженные».

Я покосился на рекламный щит, прислоненный к дверям какой-то лавки, и на английском языке ответил:

— Сегодня же вечером сможешь посмотреть ее!

Ричард просиял. Меня тоже наполнило спокойствие.

Ведь сколько месяцев мы не говорили на родном языке!

Начали попадаться навстречу наши солдаты. Они явно освоились с городом: держались уверенно, некоторые даже вели под руку русских девушек. Словом, все было спокойно. «Наши, видно, крепко овладели положением», — подумал я.

Первым в военной миссии нас встретил Джон. Он стоял перед зданием, приводя в порядок машину. Мы узнали его издали, а он нас не узнал. Вернее, даже не удостоил взглядом. Протирая машину, отмахнулся:

— Кет, кет… Ораз-сердарга бор [84].

Слегка повысив голос, я ответил:

— Ораз-сердарни нима киламан… Бизга жаноб Джон керек![85]

Джон обернулся ко мне и вдруг закричал на всю улицу: